Пожалуй, я произнес это слишком громко, но мусор поглотил шум.

Так или иначе, это не помогло. Мое серое вещество ничего не вырабатывало. Ничего не происходило, но ДОЛЖНО было! Всей душой, если она у меня есть, а я, похоже, сомневался в этом, я безоговорочно верил, что, какова бы ни была цель, всегда есть способ ее достичь. Я вовсе не отношу себя к оптимистам нового времени, взращенным на коричневом калифорнийском рисе. До сих пор жизнь у меня была суровой, часто жестокой, начиная с самого детства. Многое из того, что я пережил, даже далай-ламу избавило бы от розового оптимизма. Так что у меня не было ни заблуждений, ни иллюзий, ни замешательства в отношении реальной жизни. Это чертов бардак, настоящая куча говна! В основном жизнь – это отстой, а в конце ты подыхаешь. Но я также верю – нет, на хрен, абсолютно точно знаю! – в какую бы яму с дерьмом тебя ни сбросила жизнь, всегда есть выход. Всегда. Это моя единственная вера: всегда есть выход.

Но это? Музей Эберхардта? Если и был вход в него, я его не нашел. Обычно это было все равно что пришпорить чистокровного коня. Это подстегивало меня, заставляло придумывать что-то новое, чего никто другой не мог предвидеть. Вот что заставляло меня продолжать. Вот кем я был: Райли Вулфом, парнем, который никогда не сдается и всегда выигрывает. Райли Вулфом, воспринимающим каждое препятствие как вызов к подвигу. Райли Вулфом, величайшим из когда-либо живших воров. Я всегда находил способ – всегда – получить то, к чему стремился.

До сегодняшнего дня.

Я не мог стащить эту вещь, не пробравшись в помещение, где она хранилась. И на сей раз способа попасть внутрь не было. Ничего.

– Ничего пока, – бубнил я. – Всегда есть способ… Должен быть…

Я изо всех сил старался поверить, что такой способ есть. И я найду его. Должен найти. И наградой мне будет не только невероятно жирный куш. Дело во мне самом. Если я не сумею этого сделать, то перестану быть собой. Потому что дело совершенно, на хрен, невыполнимое, а значит, я должен его провернуть, что бы Они ни говорили.

Кто такие Они? Те, кто говорил мне, что я не смогу сделать что бы то ни было. Они всю жизнь твердили мне это, с самого детства. Я рос, и вещи, которые Они считали для меня невыполнимыми, все усложнялись, а я продолжал их делать. Всегда у меня на пути вставал какой-нибудь богатенький толстозадый придурок, который говорил, чтобы я отступился и проваливал в свой Лузервиль с другими босяками. Это не имело значения. Я находил путь. Я справлялся. Всегда, с того времени, когда я по своей молодости и глупости позволял этим жирным мордам втягивать меня в опасные безумные трюки, на которые я, по их словам, не был способен. Всегда, с самого первого раза, я находил путь и возвращался, чтобы стереть глупую ухмылку с их жирных морд.

Но на этот раз…

Я с раздражением выдохнул и закрыл глаза. Ничего не приходило на ум. Никаких мыслей о чудесном ключике, открывающем двери Эберхардта. Я видел лишь смертельные препятствия, несокрушимые стены и себя, стоящего снаружи, не знающего, как войти. Меня это здорово бесило. Моя кожа сморщилась, я чувствовал себя ничтожным, глупым и грязным, как будто меня запихнули в ящик и закрыли его, и мне не хватает воздуха, я не могу пошевелиться, и мне ничего не остается, как свернуться калачиком и ждать, когда меня покинет жизнь. Я был маленьким оборванным мальчуганом, загнанным в ловушку, окруженным большими, чистыми, хорошо одетыми мальчишками, которые ухмылялись, толкали меня, говоря, что я даже хуже грязи на их ботинках и всегда буду ничтожеством.

Давай, оборванец, вали отсюда, возвращайся в свой трейлер.

Это по-прежнему доставало меня, словно только что случилось. Я опустил голову. Я ощутил горечь во рту, и в животе у меня забурлило, поскольку получалось, что они правы и я ни на что не способен, словно я опять оказался в самом начале. Просто мальчуган без ключика…

– Вот так-то, сынок, – сказал мой отец. Мы сидели на траве во дворе. Нас обвевал легкий ветерок, остужая потные после игры в догонялки лица. – Люди – бараны.

Я взглянул на него. Я вроде как понимал, о чем он говорит, но…

– Все, папа?

Он улыбнулся:

– Ну-у-у… есть небольшое количество пастушьих собак – знаешь, чтобы бараны не разбредались. Но большинство людей… Угу. Просто бараны.

– А ты… ты – баран, папа?

Повернувшись, отец взглянул на меня с ленивой улыбкой.

– Нет, сынок. Я определенно не баран. – Он взъерошил мои волосы. – Но и не пастушья собака.

Я нахмурился, пытаясь уразуметь сказанное.

– Почему же тогда люди просто остаются баранами?

– Так надежнее, – ответил отец. – Отбиться от стаи может быть опасно. – Папа посмотрел куда-то вдаль. – Очень опасно, – тихо повторил он.

– А ты сейчас… гм… в опасности? – спросил я.

Продолжая смотреть вдаль, отец кивнул:

– Почти наверняка.

Я почувствовал комок в горле. На следующий день был мой день рождения – десять лет! – и я не хотел, чтобы случилось что-то опасное с папой или со мной… не перед вечеринкой.

– Тогда почему? – спросил я. – Почему ты в опасности?

Отец очень серьезно взглянул на меня:

– Это цена, которую приходится платить, сынок. Если хочешь чего-то по-настоящему хорошего, то приходится время от времени класть голову на колоду для рубки мяса. Но в целом это лучше, чем быть бараном. – Отец положил руку мне на плечо и сжал его. – Ты тоже старайся не быть бараном…

Я не совсем понял, что хотел сказать отец, по крайней мере тогда, но все-таки ответил:

– Я постараюсь.

А потом вдруг отец исчез, так и не объяснив мне, как не быть бараном. Мама тоже этого не знала, и все стало плохо. Не успев ничего сообразить, я оказался среди мальчишек, которые запугивали меня и смеялись надо мной, и я ничего не мог поделать, потому что они были больше меня и их было много. Они толкались все сильнее и говорили громче, а я все больше пугался, в душе призывая хоть кого-нибудь на помощь, но никого рядом не было, я был один против целой стаи… и они все больше распалялись.

И тогда я вдруг понял, что имел в виду папа.

Я всмотрелся в лица вокруг себя, перекошенные от притворной злобы, – и увидел лишь баранов.

Это не были по-настоящему крутые парни. Мальчишки, испуганные мальчишки, которые толкали меня и издевались надо мной, потому что думали, им это можно. Потому что их была целая куча, а я был один. Потому что, черт возьми, они были всего лишь баранами, а бараны так себя и ведут! Они набрасываются на того, кто слабее их, кто отличается от них, чтобы не так обидно было чувствовать себя бараном.

Именно в тот момент, находясь там, я понял, что не был одним из них, что никогда не стану одним из них, что даже и пытаться не буду. Я и не пытался, так как не хотел стать одним из них.

И тогда я стряхнул чью-то руку со своей груди. И улыбнулся. Я сразу понял: они забеспокоились, даже немного испугались, так как это означало, что я не баран.

В тот момент все изменилось.

На свет появился Райли Вулф.

– Ладно, – произнес я. – Я это сделаю. Но это будет дорого вам стоить.

Самый большой, самый громкий и больше всех похожий на барана подошел ко мне ближе.

– Ты это сделаешь, оборванец? Спустишься в старую каменоломню? – пихнув меня, спросил он.

На этот раз я пихнул его в ответ. Большой баран в изумлении отступил назад.

– Я сказал, что сделаю, – значит сделаю. И я принесу снизу заднюю фару от «студебекера». Для доказательства. – Я снова пихнул мальчишку. – Но это. Будет. ДОРОГО вам стоить.

Большой парень засомневался:

– Ты не сможешь спуститься в старую каменоломню. Все, кто пробовал, погибли.

И это было правдой, или, по крайней мере, так говорилось в местной легенде. Старая каменоломня была тем местом, куда родители запрещали ходить детям. Смертельная ловушка – сотня футов отвесно вниз со стенами из мягкого крошащегося камня. А на дне – ничего, кроме озерца грязной воды. Много лет назад кто-то столкнул туда автомобиль – «студебекер-ларк» 1958 года. Задняя часть машины вызывающе торчала из воды – мишень для лучших метателей камней.