— Ах, гражданин, — расстроился секретарь, — вы поздновато пришли: я уже убираю все бумаги.

— Простите меня, дорогой собрат, — ответил вошедший, — но у нас так много работы, что мы можем ходить по другим делам только в минуты досуга, а у нас минуты досуга настают лишь в то время, когда другие уже едят или спят.

— Ну, раз дело обстоит именно так, дорогой собрат, то поторопитесь, ибо, как вы говорите, уже время ужина, а я голоден. Покажите ваши документы.

— Вот они, — предъявил свои бумаги представитель военного министерства; его собрат, хотя и крайне спешил, просмотрел их с исключительным вниманием.

— Не беспокойтесь, с ними все в порядке, — заметила жена Ришара. — Мой муж уже их проверил.

— Неважно, неважно, — возразил секретарь, продолжая читать документы.

Регистратор военного министерства ждал терпеливо, как человек, привыкший к строгому выполнению формальностей.

— Прекрасно, — произнес секретарь Консьержери, — вы можете начинать работу в любое время. Много записей вам надо проверить?

— Сотню.

— Но у вас на это уйдет несколько дней!

— В таком случае, дорогой собрат, я устрою у вас что-то вроде небольшой конторы, если вы, конечно, позволите.

— Что вы имеете в виду? — не понял секретарь Консьержери.

— Это я расскажу во время ужина, на который сейчас приглашаю вас; ведь вы сами сказали, что голодны.

— И не отрицаю этого.

— Вот и хорошо, вы познакомитесь с моей женой, прекрасной хозяйкой, ближе узнаете меня — я добрый малый.

— Честное слово, вы производите на меня именно такое впечатление, однако, дорогой собрат…

— Не спорьте, соглашайтесь без церемоний. Я по пути куплю устриц на площади Шатле, у нас есть цыпленок, взятый у торговца жареным мясом, и два или три блюда, которые госпожа Дюран готовит в совершенстве.

— Вы меня соблазняете, — смутился секретарь Консьержери, ослепленный непривычным меню: Революционный трибунал платил ему два ливра ассигнатами, в действительности едва ли стоившие два франка.

— Значит, вы согласны?

— Согласен.

— В таком случае отложим работу до утра — и в путь.

— Отправляемся.

— Так что же вы медлите?

— Одну минуту; позвольте мне только предупредить жандармов, охраняющих Австриячку.

— Зачем вы их предупреждаете?

— Зная о том, что я ушел и что, следовательно, в секретарской комнате никого уже нет, они будут прислушиваться к малейшим звукам.

— А! Очень хорошо: отличная мера предосторожности, клянусь честью!

— Вы понимаете, не так ли?

— Прекрасно понимаю; идите.

Секретарь Консьержери вышел и постучал в дверь — ее открыл один из охраников, предварительно спросив:

— Кто там?

— Это секретарь; я ухожу. До свидания, гражданин Жильбер.

— До свидания, гражданин секретарь.

И дверь захлопнулась.

Регистратор военного министерства с величайшим вниманием следил за этой сценкой. И пока дверь камеры, в которой находилась королева, оставалась открытой, его быстрый взгляд успел охватить первое отделение; увидев сидящего за столом жандарма Дюшена, он еще раз убедился в том, что при королеве только два охранника. Само собой разумеется, когда секретарь Консьержери вернулся, его собрат постарался, насколько мог, придать своему лицу самое безразличное выражение.

При выходе из Консьержери они столкнулись с двумя входившими туда мужчинами.

Это были гражданин Гракх и его кузен Мардош.

Кузен Мардош и регистратор военного министерства мгновенным движением (казалось, оно было вызвано одним и тем же чувством), увидев друг друга, надвинули на глаза один — медвежью шапку, другой — шляпу с широкими полями.

— Что это за люди? — поинтересовался регистратор военного министерства.

— Я знаю только одного: это тюремщик по имени Гракх.

10-105

— Ах, значит, тюремщики все-таки выходят из Консьержери, — с подчеркнутым безразличием заметил военный регистратор.

— В определенные дни.

Дальнейших расспросов не последовало. Новые приятели пересекли мост Менял. На углу площади Шатле регистратор военного министерства, в соответствии с объявленной программой, купил корзинку устриц. Дальше они продолжили путь по набережной Жевр.

Жилище регистратора военного министерства оказалось весьма простым. Гражданин Дюран занимал три маленькие комнаты на Гревской площади в доме без привратника. Каждый жилец имел свой ключ от входной двери. Было условлено, что, если у кого-то не оказывалось при себе ключа, он стучал молотком один, два или три раза, в зависимости от этажа, на котором жил. И тот, кто ждал его, услышав этот сигнал, спускался и открывал дверь.

У гражданина Дюрана ключ был в кармане, и стучать не пришлось.

Секретарю из Дворца правосудия очень понравилась жена регистратора военного министерства.

Это была действительно очаровательная женщина. Выражение глубокой печали, застывшее на ее лице, вызывало сильный интерес с первого взгляда. Надо заметить, что для красивых женщин печаль является одним из самых надежных средств соблазна: она делает влюбленными всех без исключения мужчин, даже секретарей, ибо, как бы там ни считали, секретари тоже мужчины. Даже самый жестокий эгоист, не говоря уже о человеке с чувствительным сердцем, всегда надеется утешить огорченную женщину, сменить белые розы бледного лица на розы, более приятные для глаз, как говорил гражданин Дора.

Оба собрата поужинали с весьма большим аппетитом, но г-жа Дюран почти ничего не ела.

За столом задано было немало вопросов. Регистратор военного министерства расспрашивал своего собрата с любопытством, весьма примечательным в это время ежедневных драм, о порядках во Дворце, о днях судебных приговоров, о средствах досмотра посторонних.

Секретарь Дворца, восхищенный тем, что его слушают с таким вниманием, отвечал с удовольствием. Он рассказывал о нравах тюремщиков, о привычках Фукье-Тенвиля и гражданина Сансона — главного актера той трагедии, что ежедневно разыгрывалась на площади Революции.

Затем он обратился к своему коллеге и гостю с просьбой в свою очередь рассказать о военном министерстве.

— О, я осведомлен гораздо меньше, чем вы, — сказал Дюран. — Ведь мое положение неизмеримо менее значительно, чем ваше, поскольку я скорее писец при секретаре, нежели полноправный чиновник; я выполняю работу для главного секретаря. Незаметный служащий: мне — работа, а великим мира сего — выгода. Это обычай всех бюрократий, даже революционных. Земля и небо, возможно, изменятся, но канцелярии — никогда.

— Хорошо, я помогу вам, гражданин, — сказал секретарь Дворца, очарованный хорошим вином хозяина и особенно прекрасными глазами г-жи Дюран.

— Благодарю, — ответил тот, кому было сделано это благосклонное предложение. — Любая смена привычек и мест — развлечение для бедного служащего, и я боюсь скорее не того, что моя работа в Консьержери надолго затянется, а того, что она скоро кончится, если только я смогу каждый вечер приводить в канцелярию г-жу Дюран: она так скучает здесь…

— Не вижу препятствий, — ответил секретарь Дворца в восторге от приятного развлечения, что ему обещал собрат.

— Она будет диктовать мне записи, — продолжал гражданин Дюран. — Ну а по вечерам время от времени, если вы нашли сегодняшний ужин не слишком плохим, вы бы приходили с нами поужинать.

— Да, но не слишком часто, — самодовольно согласился секретарь Дворца. — Должен вам признаться, что меня будут бранить, если я стану возвращаться позднее обычного в один маленький домик на улице Пти-Мюск.

— Ну вот, как все чудесно устроится, — сказал Дюран, — не правда ли, дорогая?

Госпожа Дюран, очень бледная и по-прежнему очень печальная, подняла на мужа глаза и ответила:

— Как вам будет угодно.

Пробило одиннадцать; пора было уходить. Секретарь Дворца поднялся и простился со своими новыми друзьями, выразив им признательность за полученное удовольствие от знакомства с ними и от их ужина.

Гражданин Дюран проводил гостя до лестничной площадки. Вернувшись в комнату, бросил: