— Государь, это граждане Латур-Мобур, Барнав и Петион.
Три депутата представляли три течения в Национальном собрании: Латур-Мобур был роялист, Барнав — конституционалист, Петион — республиканец.
Толпа почтительно расступилась; трое мужчин подошли к королевской карете, остановились у дверцы и поздоровались с королем, который ответил на их приветствие.
Один из них — это был гражданин Петион — держал в руке какую-то бумагу — декрет Национального собрания. Он прочел его вслух. В этом декрете они назначались комиссарами; им предписывалось выехать навстречу королю и вменялось в обязанность обеспечивать не только безопасность короля и королевской семьи, но и следить за тем, чтобы монархии, олицетворяемой Людовиком XVI и Марией Антуанеттой, оказывалось должное почтение.
Король был знаком с г-ном Латур-Мобуром и знал, что тот роялист. Когда речь зашла о том, что два комиссара сядут в королевскую карету, Людовик XVI, естественно, пожелал, чтобы одним из них оказался г-н Латур-Мобур. Королева тоже изъявила подобное желание, но г-н Латур-Мобур вполголоса ответил:
— Я принял сию печальную миссию, что позволяет мне быть рядом с вашим величеством, лишь в надежде оказаться полезным королю. Поэтому ваше величество может рассчитывать на меня, преданного вам до глубины души. Иначе обстоит дело с Барнавом, пользующимся в Национальном собрании огромным влиянием. Барнав тщеславен, как всякий адвокат, и его тщеславию польстит, если он поедет в королевской карете; вот почему важно, чтобы так и было, а королева получила возможность поближе с ним познакомиться. Поэтому я умоляю ваше величество почесть за благо, если я уступлю ему свое место.
Мария Антуанетта утвердительно кивнула: она намеревалась снова стать женщиной и обольстить Барнава так же, как пленила Мирабо. Барнав, конечно, не Мирабо, но все-таки забавная находка.
Странно, но именно королю больше всего претило ехать с Барнавом в одном экипаже. Этот мелкий адвокат из Дофине, с лицом бретёра и вздернутым носом, был ему крайне неприятен, как и розовощекий Петион, преисполненный сознанием собственной значительности.
Итак, Барнав и Петион расположились в королевской карете. Госпожа де Турзель вышла и села вместе с г-ном Латур-Мобуром в экипаж горничных.
Петион сразу же обнаружил меру своей воспитанности. Он заявил, что ему как представителю Национального собрания полагается место на заднем сиденье. Король и королева подали знак мадам Елизавете, и та пересела на переднее.
Пассажиры королевской кареты расселись в таком порядке: на заднем — король, Петион, королева; напротив короля — мадам Елизавета, напротив Петиона — принцесса и дофин, напротив королевы — колено в колено — Барнав.
На первый взгляд Барнав показался королеве черствым, холодным и злым.
Барнав мечтал стать в Национальном собрании наследником Мирабо и уже почти достиг этого; но он хотел получить наследство полностью: Мария Антуанетта была его частью. Разве в Сен-Клу королева не назначила свидание Мирабо? Почему бы Барнаву не добиться подобной милости?
К тому же прошел слух, что одним из трех дворян, сидевших на козлах берлины, был г-н Ферзен; правда это была или нет, но г-н Ферзен слыл в обществе любовником королевы. Странно, но теперь, когда я поведал о претензиях Барнава, все стало понятно: Барнав ревновал Марию Антуанетту к г-ну Ферзену.
Своим восхитительным инстинктом женщины королева через четверть часа это угадала. Она нашла способ назвать имена трех телохранителей: г-на де Мальдена, г-на де Валори и г-на де Мустье.
Ферзена среди них не было. Барнав вздохнул, улыбнулся, стал необычайно любезен.
XXXVII
БАРНАВ И ПЕТИОН
Барнав был молод, красив, учтив, обладал непринужденными манерами, красноречив; он был исполнен уважения к тому высочайшему горю, какое видел перед собой.
Королева, хотевшая обольстить Барнава, сама была почти очарована им. Правда, грубость Петиона оттеняла изысканную учтивость его коллеги. Меня могут спросить, откуда мне известны все эти тонкости? Я отвечу на это откровенно.
Когда мы отправлялись из Варенна, я занял место у дверцы королевской кареты, как я уже писал. Отличный ходок, я никому не уступал своего поста, несмотря на усталость, жару, пыль. Только дважды, всего на несколько минут, я оставлял свой пост. В первый раз, чтобы попытаться помочь г-ну де Дампьеру; во второй раз, чтобы принести свежей воды мадам Елизавете и дофину. И снова становился на свое место. Оба окна огромной берлины были распахнуты; я мог не только видеть, что происходит в карете, но и слышать все, о чем там говорили, если только королевское семейство не перешептывалось.
Поэтому, дав это разъяснение, я возвращаюсь к рассказу о грубости Петиона и учтивости Барнава.
Между мадам Елизаветой и принцессой Марией Терезой стоял графин с лимонадом и стакан. Петиона мучила жажда, и он без церемоний решил напиться. Взяв стакан, он протянул его мадам Елизавете. Подняв графин, та стала наливать Петиону лимонад.
— Хватит, — сказал Петион, подняв стакан таким жестом, словно сидел в кабаке.
Глаза королевы гневно сверкнули.
Дофин, с присущей детям непосредственностью, не мог усидеть на одном месте, что раздражало Петиона; он привлек его к себе и поставил между ног. Это можно было принять за знак внимания; королева посмотрела на Петиона, но промолчала.
Беседуя с королем о политике, Петион оживился; он начал отечески поглаживать дофина по белокурой головке, а кончил тем, что потянул его за волосы. Мальчик скорчил болезненную гримаску, и королева выхватила его у Петиона.
Барнав, улыбнувшись, протянул к нему руки.
— Иду, — сказал мальчик и уселся к Барнаву на колени. Играя со всем, что попадалось под руку, дофин облюбовал пуговицу на сюртуке представителя народа, пытаясь прочесть девиз на ней. Не без усилий это ему удалось. Девиз гласил: “Жить свободным или умереть!”
Королева устремила на Барнава полные слез глаза. Сердце его сжалось.
Таково было его душевное состояние — Барнав мечтал о своем личном, эгоистическом романе, находясь перед лицом страшной судьбы королевского семейства, — когда в нескольких шагах от кареты раздался громкий шум. Эти крики, эта суматоха, этот ропот недовольства вырвали Барнава из магического круга, в котором он замкнулся.
Подобно г-ну де Дампьеру, какое-то духовное лицо приблизилось к карете и, воздев руки к небу, хотело благословить своего короля, идущего на муки. Тигр толпы уже вкусил крови г-на де Дампьера и еще облизывал окровавленные губы. В великих народных волнениях трудно дается лишь первое убийство. Дюжина мужчин набросилась на священника и потащила его в сторону, чтобы прикончить за ближайшим кустом или на дне первой попавшейся канавы.
Я стоял по другую сторону кареты.
— Господин Барнав! Господин Барнав! — закричал я. — На помощь!
В ту же секунду Барнав выглянул из окошка и понял, что происходит. Он бросил ребенка на руки его тетки и распахнул дверцу так быстро и резко, что едва не упал на землю, и упал бы, если бы мадам Елизавета не удержала его за полу сюртука.
— О французы, нация храбрецов! — вскричал он, сделав величественный жест. — Неужели вы превратитесь в народ убийц?
Услышав этот грозный возглас — крик, вырвавшийся прямо из сердца, всегда красноречив, — палачи отпустили священника, и он удалился, охраняемый вытянутой рукой Барнава, а еще больше — властным взглядом трибуна. В эту минуту Барнав был красив той возвышенной красотой, что всегда украшает любого человека, спасающего ближнего.
Дверца кареты снова захлопнулась. Барнав сел на свое место.
— Благодарю вас, господин Барнав, — сказала королева.
В ответ тот учтиво кивнул головой.
До того момента, пока не приехали комиссары, король, согласно этикету, обедал в семейном кругу; посоветовавшись, король с королевой пригласили комиссаров к столу.
Петион принял приглашение; Латур-Мобур отказался Барнав даже заявил, что будет стоять и прислуживать королю; королева подала ему знак, и Барнав согласился сесть за стол.
