Это было ужасно. Единственное, что всегда у него получалось хорошо, это работать и взаимодействовать с коллегами, но теперь из-за триггера в соседней кофейне, у него не получалось даже это. Чимикин стал раздражительным, нервным, постоянно уносился мыслями туда, куда не следовало бы. Все это пока что не сказывалось на работе, но шло к тому, что он либо запорет какое-нибудь важное дело, либо психанет и попросит о переводе. Это никуда не годилось.

Дома Павел устроил себе настоящую головомойку, отругал последними словами и даже запретил доставать свое законное вечернее пиво, пока в голове не выстроится четкий план действий в сложившейся ситуации. План должен был быть рабочий, универсальный и устранить угрозу если не навсегда, то точно до конца декабря – самого кошмарного месяца из-за отчетов, итогов, буянящих граждан и общей предновогодней горячки. План был простой: не ходить в кофейню и не видеть Лекса.

Чимикин скривился. Это имечко ему совершенно не нравилось. Если бы они встречались, он бы точно не обращался к ему «Лекс», а называл нормально: Леша или Саша, смотря, кто там он на самом деле… Нет!

– Нет, – повторил он, сердито глядя на себя в зеркало в ванной. – Никаких Леш и Саш! Размечтался!

Отражение смотрело на него не слишком уверенно. Чимикин вздохнул. Одна из главных причин его нежелания связываться с красавчиком из кофейни несмотря на сомнительный флирт с той стороны, заключалась в ужасной неуверенности в себе. Проще говоря, Чимикин не был в восторге от своей внешности. Светлые, чуть рыжеватые волосы – жидкие и уже начинающие редеть, светлые же глаза, самая обычная «пролетарская рожа» – он не выделялся особенно высоким ростом или мощным телосложением. Проходил по всем нормативам, но не более того. Тот же Вадим Бойко выглядел в разы эффектнее: по нему сразу читалось, что вот он – капитан полиции, без пяти минут майор – защитник, герой и крутой парень. Вадим был два метра ростом, синеглазый, темноволосый, с почти всегда сердитым волевым лицом. Бабы по нему сохли, он одаривал их хмурым взглядом из-под насупленных бровей. Это смотрелось круто и сильно.

Чимикин же в тайне был уверен, что большая часть его неудач на любовном фронте была именно из-за заурядной внешности. В нем не чувствовалось героического флера, которым так и дышал Бойко, и поэтому, каждый раз, когда он с кем-то знакомился и называл свою профессию, то видел не восхищение в глазах напротив, а скорее сочувствие и даже брезгливость. Обычный русский мент не вызывает страстного желания, увы. И в том числе от этого Лексовы подколы с «господином полицейским» им воспринимались особенно болезненно. Тот явно издевался, и это очень обижало. Павлу много раз хотелось сказать ему, что я вообще-то действительно крутой полицейский, меня начальство ценит, уважают коллеги, я людей спасал, бывал под пулями! И не тебе, сопляку в белом передничке, шутить на этот счет!

Впрочем, вряд ли такие вот понты принесли бы ему желаемый результат. Мальчики вроде Лекса клюют совсем не на слова, это Чимикин давно уяснил опытным путем. Зато он сам регулярно клевал на утонченную внешность, весь этот аристократизм тонкой кости и красоту природных линий. Чимикин грустно вздохнул, рассматривая свою бледную от постоянного недосыпа рожу. Стоило бы бриться чаще и тщательнее – рыжеватые волоски неаккуратно торчали по щекам и подбородку тут и там. Или может вообще отпустить ее, пусть растет?

Он все-таки позволил себе пиво под негромкий бубнеж телевизора. За окном стояла холодная зимняя ночь, светились огнями соседние дома, а Павел повторял себе из раза в раз, что в кофейню ходить больше не стоит.

Теоретически, можно было бы поговорить с этим Лексом по-серьезнее – объяснить, что шутить с капитаном полиции не стоит, что можно так лишиться своего места, припугнуть проверками регистрации, козырнуть ксивой… Это в принципе было методом, но только не в сложившихся обстоятельствах. Почему-то Чимикин был уверен в том, что Лекс только посмеется над его угрозами и продолжит издевательства с новой силой. Такие красивые и молодые обычно не боятся никого и ничего – Чимикин таких повидал за свою жизнь, когда бывал на вызовах в клубах и снятых для вечеринок квартирах с дизайнерским ремонтом и джакузи. За похожими красавчиками чаще всего приезжали «папики» на крутых тачках, которые очень быстро все решали – одним звонком или парой купюр. Чимикин и Бойко оба ненавидели это говно от всей души, но против системы мало что могли сделать.

«Он ничуть не отличается от этих гламурных пидорасов», – убеждал себя Чимикин, допивая вторую банку.

Гнать от себя мысли про то, что Лекс все-таки сам работает в кофейне пять дней в неделю, к тому же не носит золотых часов и бриллиантов в ухе, под пиво получалось плохо. Интуиция опытного полицейского подсказывала, что Лекс уж точно не из золотой молодежи, хоть и выглядит как инстаграм-звезда. Но это ничего не меняло, потому что Бойко был прав.

Тот в первый же день дал характеристику обоим бариста:

– Приезжие, ищут лучшей жизни. Не студенты, раз здесь работают полный день. Охотники за богатыми мужиками.

Чимикин поспорил бы насчет второго парня, того, который был с хвостиком. У него самого все же имелся какой-никакой, а гей-радар, и на второго хипстера ничего внутри не колыхалось. Да, симпатичный, молодой, тоже хипстер, тоже ухоженный, но не стояло, не загоралось, не интересовалось. Впрочем, это не меняло сути: приезжие симпатичные мальчики наверняка искали серьезные толстые кошельки, не так важно, будут они в руках мужчины или женщины. Это удручало.

Вообще-то, Чимикин и сам не особенно стремился обзавестись постоянным половым партнером. Ему хватало «секса с работой», к тому же он понимал, что с его графиком и образом жизни сложновато будет построить хоть какие-то нормальные отношения. В участке в принципе не то чтобы было много счастливых в браке. Те, кто как Цветочный, умудрились обрести любовь, постоянно разрывались между работой и домом, при этом второй обычно не оказывался в приоритете.

Однако физических, а в случае с Чимикиным, скорее даже эстетических потребностей, никто не отменял. И это было обидно, потому что всякий раз выходило, что красота только для красивых или богатых, но никак не для простых смертных вроде капитана полиции Павла Николаевича Чимикина – просто хорошего человека и надежного коллеги.

Ко всему прочему в коктейль его переживаний примешивался страх быть раскрытым. Тот факт, что кофейню с радостью оккупировали все его сослуживцы, напрягал. Павел постоянно дергался от каждого «комплимента» Лекса в свой адрес, опасаясь, что кто-то из знакомых за ним в очереди заметит его интерес к баристе, сложит два и два и немедленно «доложит куда следует». Он был уверен, что и чертов красавчик прекрасно понимает, что никакие угрозы от полицейского ему не страшны в первую очередь из-за возможных проблем с репутацией. В отличие от Бойко, Чимикин не был так уверен в том, что в отделении всем плевать на то, любит ли он трахать мальчиков или девочек, несмотря на то, что, как и в любом мужском коллективе, гейские шуточки у них звучали постоянно.

А, если они все-таки переспят, и об этом никто не узнает, то у Лекса будет такой козырь в рукаве, что даже страшно подумать. Видеть его после этого каждый день, сносить все шуточки и сальные намеки… Нет уж.

Ни при каких раскладах нельзя было сближаться, разговаривать, смотреть, позволять ему флиртовать, шутить, обзываться «господином полицейским». Нельзя!

Засыпал Чимикин в полной уверенности, что в «Надежного свидетеля» больше не ступит и краем ботинка, деньги за сегодняшний позорный кофе передаст через кого-нибудь из коллег, а сам погрузиться в работу и потихоньку забудет и теплые карие глаза, и красивые веснушки на шее, и таинственное маленькое тату на изящном пальце.

Глаза, пальцы и веснушки, впрочем, предсказуемо вернулись, стоило Чимикину только опустить голову на подушку и закрыть глаза. Он уже давно смирился с этим – его воображение было с детства буйным, родители были уверены, что из парня выйдет какой-то писатель-поэт-философ или другой гуманитарный бездельник. Когда же он изъявил желания стать «сыщиком», долго не верили, что это серьезно. Тем не менее, живой ум очень неплохо помогали ему в работе, а яркие фантазии скрашивали серые полицейские будни. Потихоньку уплывая в сон, Чимикин четко видел в своей голове, как треплет и без того растрепанную прическу Лекса, как гладит тонкие светлые запястья, целует редкие веснушки на них, как стаскивает с узких бедер джинсы. Все это было красиво, сладко, невесомо и волшебно. Как и сам Лекс, сон о нем был сном про красоту, эфемерность, про то, что нельзя толком ухватить и потрогать, что невозможно удержать дольше, чем на миг. Это был сон-мечта, сон-фантазия. Таких Чимикин видел за свою жизнь немало. Он даже умел ими управлять. В своих снах он был выше, шире, круче. Он был хорош, и Лекс тоже был хорош – красив как бог, податлив и отзывчив. Он сам предлагал себя, смотрел восхищенными глазами, трепетал ресницами, чуть смущаясь – был идеально-красивым, созданным воображением совершенством. Его прекрасные руки гладили Чимикина, ласкали его член, зарывались в волосы.