Сидя за рулем, я услышал, как она выругалась, и, подрулив к обочине, опустил стекло.
- Вас подвезти?
- Нет, не надо, - сказала она так, будто я на светском приеме загнал ее в угол и она высматривает из-за моего плеча, не проходит ли мимо кто-нибудь поинтересней. Но никто не проходил, она спохватилась, что нужно улыбнуться, поспешно изобразила на лице приветливость и затем добавила: - Впрочем, если это вас не затруднит.
Я выскочил из машины, чтобы помочь ей уложить покупки - множество коробок со шляпками, туфлями, парфюмерией, нарядами от самого модного портного на Фридрихштрассе и продукты из знаменитого зала "Ка-де-Ве". По-видимому, она относилась к тому типу женщин, для которых, чековая книжка - панацея от всех бед. Хотя, впрочем, таких женщин очень много.
- Совсем не затруднит, - сказал я, глядя на ее ноги, пока она забиралась в машину. На мгновение мне удалось насладиться зрелищем краешков ее чулок с подвязками. Не смей смотреть, приказал я себе. Эта дамочка тебе не по карману. Кроме того, ее мысли заняты совсем другим - подходят ли туфли к сумочке и что случилось с пропавшей дочерью.
- Куда ехать? - поинтересовался я. - Домой?
Она вздохнула, как будто я предлагал отвезти ее в ночлежку Пальме на Фробельштрассе, но потом, храбро улыбнувшись, кивнула. Мы поехали на восток по направлению к Бюловштрассе.
- Боюсь, что у меня нет для вас ничего нового, - сказал я, придавая своему лицу серьезное выражение и стараясь думать о дороге, а не о ее бедрах.
- Я на это и не рассчитывала, - произнесла она без всякого выражения. Ведь прошло уже почти четыре недели.
- Нужно надеяться на лучшее.
Еще один вздох, более нетерпеливый.
- Вы ее не найдете. Она мертва, не так ли? Почему просто не смириться с этим фактом?
- Для меня она жива, пока я не удостоверюсь в обратном, фрау Штайнингер.
Я повернул на юг по Потсдамерштрассе, и какое-то время мы молчали. Вдруг я заметил, что она трясет головой и дышит так, как будто ей пришлось подниматься по лестнице.
- Представляю, что вы обо мне думаете, комиссар, - сказала она. - У меня пропала дочь, возможно, ее убили, а я швыряю деньги, как будто ничего не произошло. Вы, наверное, думаете, что я бессердечная.
- Ничего подобного я не думаю, - поспешил возразить я и начал объяснять ей, что разные люди ведут себя в такой ситуации по-разному, что покупки помогают ей хоть на пару часов отвлечься от мыслей об исчезнувшей дочери, и все это совершенно нормально, и никто не будет ее ни в чем обвинять. Мне казалось, что я говорил очень убедительно, но когда мы подъехали к ее дому в Штеглице, Хильдегард Штайнингер плакала.
Я положил руку ей на плечо, легонько сжал его, чтобы успокоить ее, и сказал:
- Я предложил бы вам свой носовой платок, если бы мне не пришлось заворачивать в него бутерброды.
Она попыталась улыбнуться сквозь слезы.
- У меня есть платок. - Она вытащила из-под рукава кружевной квадратик. Затем взглянула на мой платок и рассмеялась: - Похоже, вы действительно заворачивали в него бутерброды.
Я помог ей отнести покупки наверх и подождал у двери, пока она искала ключ. Открыв дверь, она повернулась ко мне и благодарно улыбнулась.
- Спасибо за помощь, комиссар, - поблагодарила она. - Это было очень мило с вашей стороны.
- Пустяки, - сказал я, совсем так не думая.
Хотя бы пригласила на чашечку кофе, подумал я, вернувшись в свою машину. Разрешила подвезти себя и даже не предложила войти.
Но, впрочем, таких женщин много: для них мужчины существуют только для того, чтобы подвозить их на машинах, не получая даже на чай.
Стойкий запах духов "Байяди", оставшийся в машине, сыграл со мной злую шутку. Некоторые мужчины совершенно безразличны к женским духам, но для меня их запах - удар ниже пояса. За те двадцать минут, что я ехал до Алекса, мне показалось, что я, словно пылесос, всосал в себя весь аромат этой женщины до последней молекулы.
Я позвонил своему другу, который работал в рекламном агентстве "Дорланд". Алекса Зиверса я знал со времен войны.
- Алекс, вы все еще покупаете места для объявлений?
- Покупаем, поскольку это требует не больше одной извилины.
- Всегда приятно поговорить с человеком, который любит свою работу.
- К счастью, я гораздо больше люблю деньги.
Мы продолжали разговаривать в таком же духе еще минуты две, потом я спросил Алекса, нет ли у него сегодняшнего утреннего номера газеты "Беобахтер". Мне было интересно, есть ли там объявление Фогельмана.
- А в чем дело? - спросил он, - Не могу поверить, что даже люди твоей профессии в конце концов осознали, что живут в двадцатом веке.
- Это объявление появляется по крайней мере дважды в неделю уже в течение нескольких месяцев, - объяснил я. - Сколько бы это могло стоить?
- Для такого срока могла быть скидка. Послушай, я знаю кое-кого в редакции "Беобахтер". Может быть, мне удастся выяснить то, что тебя интересует.
- Я был бы тебе очень признателен.
- Может быть, ты хочешь сам дать объявление?
- К сожалению, Алекс, это относится к делу, которое я расследую.
- Понял. Шпионишь за конкурентами, да?
- Что-то в этом роде.
Остаток дня я провел, читая отчеты Гестапо о Штрейхере и его коллегах из редакции "Штюрмер": о связи гауляйтера с Анни Зайц, о других его связях, которые он поддерживал втайне от своей жены Кунигунды; о связи его сына Лотара с английской девушкой благородного происхождения по имени Митфорд; о том, что редактор еженедельника "Штюрмер" Эрнст Химер - гомосексуалист; о незаконной деятельности карикатуриста из "Штюрмера" Филиппа Рупрехта после войны в Аргентине и о том, как в число сотрудников "Штюрмера" вошел человек по имени Фриц Бранд, на самом деле еврей по имени Йонас Волк.
Впечатляющее чтение, полное непристойных подробностей, без сомнения, вполне в стиле самого "Штюрмера", но, прочитав все эти документы, я не смог в них найти ничего, что помогло бы мне установить связь между Штрейхером и убийствами.
Зиверс позвонил около пяти часов и сообщил, что объявления, которые давал Фогельман, стоили ему ежемесячно что-то около трех или четырех сотен марок.
