Манипулировать бережным отношением к окружающей среде – запрещенный прием, но мама не оставила мне выбора.

– Что ты имеешь в виду? – уточняет она.

– Представь: ты можешь уменьшить озоновую дыру, остановить глобальное потепление или запретить уничтожать животных ради меха, – продолжаю уговаривать я. – И для этого всего лишь нужно загадать джинну желание.

– И почему у меня ощущение, что я разговариваю не с дочерью, а с дьяволом, который убеждает заключить с ним договор, подписанный кровью? – вздыхает мама.

Я чувствую, что она почти сдалась.

– Соглашайся! В конце концов, нет никакой гарантии, что Зейн вообще откликнется на твой призыв.

– Ладно. – Она с неохотой берет протянутый перстень. – Надо следовать каким-то правилам вызова джинна? Соблюдать определенный ритуал?

Ее вопрос ставит меня в тупик. И впрямь, как загадать желание хозяину кольца, если его нет рядом физически? «О, всемогущий и всесильный, приказываю явиться на эту кухню и немедленно исполнить желание подчинившей тебя эко-активистки?». Или, может, так: «Услышь эту женщину, дитя Аллаха, предстань перед ней, ибо она владеет твоей душой, и спаси морских котиков от браконьеров?». Это даже звучит по-идиотски.

– Понятия не имею. – Пожимаю плечами, расписываясь в собственной беспомощности. – Наверное, необходимо сконцентрироваться на желании и все произойдет само собой.

Мама послушно закрывает глаза и поднимает перстень к потолку, будто демонстрируя высшим силам право приказывать джинну. Замираю. Ладони потеют от волнения. Что, если сработает? Неужели я увижу Зейна?

– Желаю, чтобы с сегодняшнего дня в Европе на законодательном уровне сортировали мусор жители каждого дома и каждый квартиры!

Подавляю смешок. Ох, мама, ты себе не изменяешь. Впрочем, это лучше, чем требовать силу джинна…

Мама оборачивается ко мне:

– Ну как?

Если я не ошибаюсь, после того, как человек озвучит желание, джинну нужно подтвердить, что он может его исполнить. Это значит, перед нами должно материализоваться что-то типа красной ковровой дорожки с гордо вышагивающим по ней Зейном. Разумеется, наряженным, как Гарри Стайлс на гала-концерте. Встав у фикуса, он обязан торжественно произнести «Будь по-твоему», щелкнуть пальцами и отделить пластик от органических отходов в мусорных ведрах всех без исключения европейцев, а затем поцеловать меня под умилительные вздохи зрителей и мамины аплодисменты.

Черта с два.

– Никак. – Неприятно признавать, но я облажалась. – Мой потрясающий план провалился.

– Погоди, – прерывает мама. – Желание могло исполниться! Надо посмотреть, пишут ли об этом в СМИ.

Схватив смартфон, она обновляет новостные ленты. Я наблюдаю за ней, догадываясь, что скоро энтузиазм на ее лице сменится разочарованием: не оттого, что не все сознательно подходят к сортировке мусора, а оттого, что она не смогла помочь мне. Я не хочу становиться свидетелем того, как из-за моей просьбы ее съедает вина, поэтому спешу заговорить первой:

– Зато теперь мы знаем, что звать Зейна таким образом бесполезно. – Демонстративно улыбаюсь. Тошно изображать притворный позитив, но я не хочу показывать, что расстроена. И еще – что мне страшно: вдруг мама права, и мне почудилось, что душа Зейна горит в кольце, а на самом деле она давно обратилась в песок или в пепел?

От утешений и жалости, которых я аккуратно избегаю с того дня, как вернулась из Испании, меня спасает зазвучавший из динамиков смартфона голос Мика Джаггера. Поднимаю бровь, увидев высветившееся на экране имя звонящего.

– Ли, я помню, что в последние месяцы ты не берешь заказы и организуешь только частные фотосессии, но сейчас ты не можешь сказать «нет», – выпаливает редактор.

С удивлением выслушиваю тираду. Забавно, но я скучала по этим спонтанным звонкам.

– Хочешь проверить?

– Не будь занудой! Есть работа. И интересная, и оплачивается отлично! – Редактор не дает вставить мне ни слова, говоря с таким воодушевлением, словно тут и обсуждать нечего. – Фотограф, которого мы наняли снимать Венецианский кинофестиваль, перестал выходить на связь, а потом объявился с извинениями: беременная невеста поставила ультиматум – или она, или постоянные съемки. Судя по тому, что он писал мне с Капри, а не из Венеции, от нас на открытии церемонии никого не будет. Ох уж эти итальянцы! Не предоставлю в номер эксклюзив – лишусь годовой премии. Ради всего, что было между нами, выручай, Ли!

– А что было между нами? – искренне недоумеваю я.

– Перечитай прошлые контракты с журналом и перепроверь историю банковских поступлений, – деловито поясняет она и, как ни в чем не бывало, вновь возвращается к теме разговора: – Давай, Ли, мне потребуется всего пять минут, чтобы перебронировать номер в отеле на Лидо1 на твое имя и купить билет на утренний рейс до Венеции.

Обескураженно молчу. Творческий кризис, с которым я столкнулась зимой, прошел, но что-то во мне по-прежнему сопротивляется тому, чтобы жить, как раньше. Как будто ничего не произошло, а Зейна никогда не было в моей жизни. Возможно, следует перестать бояться и начать использовать возможности, которые идут в руки?

Почувствовав мои колебания, редактор добавляет:

– Теплые летние вечера, звезды мировой величины, вкусное итальянское вино – все это может стать твоим почти на две недели, если возьмешь заказ.

Мама сравнивала с дьяволом меня потому, что не знакома с моим редактором – вот кто умеет соблазнять профессионально, а люди, как известно, падки на сделки с лукавым.

– Отправляй всю информацию в мессенджер, – капитулирую я, завершая звонок.

Будем считать, что я только что продала душу за десять ночей в Венеции.

***

Я не впервые в этом городе, но, выходя утром из автобуса на Пьяцалле-Рома, вновь испытываю священный трепет: Венеция, пойманная на крючок Хемингуэя большая рыба2, сердце Адриатики, лабиринт, в котором легко потеряться не в каналах и в улицах – в остановившемся времени. Сколько снимков она подарила мне во время прогулок от постоянно пахнущего свежей рыбой рынка Риальто и исчезающей в шуме голубиных крыльев площади Сан-Марко до Святой Елены – обители парков и переулков, в которые не заходят туристы и где играют в футбол мальчишки, пока их матери развешивают сушиться белье между домами…

Венеция. Как бы мне хотелось разделить ее с тем, кого здесь нет, пройти вместе, держась за руки, от Академии изящных искусств, из окон которой видно базилику Сан-Джорджо-Маджоре, до маленького театра сразу за главной площадью, выпить кофе в ресторане на углу и вернуться после заката в отель, чтобы, скрывшись за тяжелыми портьерами с позолоченными вензелями, заняться любовью в комнате, где несколько веков назад соблазнял аристократок Казанова.

Венеция. Я иду по городу, нацеливая объектив камеры на мостовые, причалы, подмигивающих гондольеров, забитые в этот час вапоретто3, разносящих спагетти в открытых кафе пожилых официантов. Внезапно в кадр попадает человек в скрывающей половину лица черной маскарадной маске. Странно, ведь на календаре конец августа, а не февраль – до карнавала еще полгода. Затвор щелкает, маска поворачивается на звук, смотрит на меня, улыбается, и я узнаю ямочки на щеках.

– Ян!

Последний раз мы виделись на рождественской ярмарке в декабре. С началом нового года я пропала в депрессии, а Ян – в работе над новыми треками. За прошедшие месяцы мы всего пару раз обменивались сообщениями, пока рутина и дела окончательно не поглотили обоих.

– Что ты тут делаешь? – Опускаю камеру и обнимаю его, а затем касаюсь маски. – Тебе идет роль таинственного незнакомца.

– В этом году организаторы решили разнообразить церемонию открытия кинофестиваля выступлениями музыкантов, а я никогда не был в Венеции, вот и решил немного пройтись по городу перед саундчеком. – До чего же обезоруживающая у него улыбка…