Ситуация осложнялась тем, что сдать сочинение надо было сегодня. Как все русские, этот пятиклассник дотянул до последнего, и теперь лихорадочно пытался придумать, чем хотел бы заниматься во взрослой жизни.

Он мог бы использовать один из беспроигрышных вариантов: написать о профессии врача или учителя – кто, как известно, «сеет разумное, доброе, вечное». Девяносто процентов учеников, прошедших через такое сочинение, расписывают, как они всю жизнь только и делали, что мечтали лечить людей и учить детей. Но что-то останавливало этого писателя. То ли не хотел слишком явно врать, то ли внутренний голос подсказывал, что именно сегодня надо было написать правду…

Сосредоточиться мешали крики соседских пацанов, которые, судя по всему, еще не задумались о своей судьбе и поэтому беззаботно веселились на улице. В их голосах чувствовалось несерьезное отношение к жизни.

Они мешали не громким смехом, а тем, что напоминали о вселенской несправедливости. Кроме них мешало по-летнему теплое солнце, мешали бесцеремонные воробьи, мешало буквально все. Какая-то муха вместо того, чтобы заснуть до следующей весны, с тупой настойчивостью билась и билась в окно. Пойти и убить ее времени уже не было.

Мать, уходя на работу, посоветовала несколько профессий, но не напишешь же одной строкой: «Я хочу стать инженером», надо еще как-то этот выбор обосновать. Сделать это в двенадцать лет очень сложно – запаса слов мало и логика откровенно хромает.

Вот и сидел этот горемыка, уставившись в заголовок. Если бы он знал или придумал, КЕМ хочет стать, наверное, дальше было бы проще. Но как раз это «КЕМ» в голову и не приходило.

Были профессии, в которые он не пошел бы ни при каких обстоятельствах. Например, продавец или бухгалтер в их среде котировались наравне с оскорблением. Какой нормальный русский пацан в здравом уме и твердой памяти решит посвятить этому жизнь. Это, извините, неприлично.

Он, как настоящий пионер, хотел приносить пользу людям, но чтобы при этом профессия была романтичная и мужественная.

Несмотря на юный возраст, ему хватало благоразумия откинуть некоторые профессии, как нереальные: космонавт сразу попал в раздел «даже не мечтай». Хотя, как показали дальнейшие события, сегодня можно было грезить обо всем, так как написанное на этих листках впоследствии исполнилось…

Сегодня родной город получил бы возможность в будущем стать родиной космонавта – Героя Советского Союза.

Этот факт мог серьезно изменить и сам город. На лучшей его площади появился бы бюст отважного покорителя космоса. Улице, на которой он родился, носившей пресное и скучное название «Горская» (она тянулась по направлению к горе Змейка), присвоили бы его гордое имя, известное к тому времени уже всей стране. Несколько пионерских дружин в местных школах гордились бы, что носят имя знаменитого земляка. Его жизнь ставили бы в пример подрастающему поколению, как образец целеустремленности и служению стране. Местные краеведы водили бы экскурсии по музею-квартире, где прошло детство и хранились личные вещи героя. Возможно, и эта изгрызенная ручка могла попасть на музейный стенд.

Но судьба, предоставив шанс, как всегда в таких случаях, никак об этом не намекнула. Ни громом среди ясного неба, ни особенным сном накануне.

Продолжателем семейной династии он стать не мог, потому что мать работала заведующей детским садом. Представить себя воспитателем детей дошкольного возраста он не мог в самом кошмарном сне.

Кем работает его отец, узнать было невозможно, так как тот оставил семью лет шесть назад. Исчезнув после развода, он путал следы по бескрайним просторам СССР то ли от стыда, то ли скрываясь от алиментов. Его лицо сквозь завесу памяти вообще не просматривалось. Одним словом, династия прервалась, не начавшись…

Он знал точно, кем не хочет стать. Строитель, водитель, лесоруб, шахтер, слесарь – от одних только названий становилось тоскливо.

Профессии железнодорожника и летчика тоже не привлекали. Может, потому, что в его городе было два, как сейчас бы сказали, градообразующих предприятия – железнодорожная станция и аэропорт.

Люди в лётной и железнодорожной форме примелькались, став частью окружающего пейзажа. Ничего романтичного в их облике не было. Форма вблизи оказывалась обычным помятым пиджаком с нашивками, а располневшие и обрюзгшие в подавляющем большинстве хозяева этой формы на героев походили мало. Быть похожим на них не хотелось.

То ли дело форма моряков – хоть у офицеров, хоть у матросов. Черная, с золотыми нашивками, красивая в своей строгости. В кино, а только там он ее и видел, она сидела на офицерах безупречно. Да и сами офицеры все как на подбор – стройные красавцы с правильными чертами лица. Разве мог сравниться с блестящим мичманом Паниным (из одноименного фильма) какой-нибудь толстый начальник полустанка, дающий сигнал отправления чумазому паровозу.

А чего стоили слова «линкор» и «эсминец», «узлы» и «мили», всякие «грот-мачты» и «румбы»! Они звучали как голоса сирен, влекущих Одиссея. Слова «рельсы» и «шпалы» оставляли равнодушным и никуда не манили. Как ни крути, но круг сужался до профессии «морской офицер».

Время поджимало, и писатель начинал чувствовать себя зверем, загоняемым в угол. Образ жирной двойки, написанной красными чернилами, напоминающими запекшуюся кровь, становился все реальней. Ему представлялось лицо учительницы литературы, выводившей твердой, не знавшей сомнений рукой страшную оценку. Такое лицо наверняка было у судьи инквизиции, когда он подписывал приговор: «Сжечь на костре!» Колючий взгляд, губы, сжатые в садистскую улыбку и контрастирующее с ними мечтательное выражение наводили животный страх на обреченных жертв.

За двойкой должно было последовать убийство матерью непутевого сына. Не посохом, как Иван Грозный, а морально. У нее это получалось больно и долго. Этому ее научили в Педагогическом институте, который она заочно окончила не так давно.

В отличие от инквизиторов или опричников она не получала удовольствия от душевных мучений жертвы. Наоборот, на ее лице читалась горечь отчаяния и разочарования в единственном сыне, из которого, скорее всего, вырастет балбес. Она столько сил и нервов отдавала его воспитанию, а все оказывалось зря. Зерна падали в неблагодарную почву.

Однажды он довел мать до того, что она совершила антипедагогический и негуманный поступок, о котором потом не любила вспоминать. Она выгнала его из дома. И это, несмотря на позднее время и холодный ноябрь.

Ради ее оправдания стоит сказать, что не столько выгнала, сколько пугала. А ради его реабилитации надо заметить, что основным виновником случившегося являлся сосед Колька Мелехов (который сейчас несерьезно орал во дворе).

В то утро ничто не предвещало драматической развязки. Он честно делал уроки, собираясь идти в школу во вторую смену. Но тут пришел Колька и предложил осуществить запуск ракеты с космодрома Байконур. Не надо забывать, что на дворе был 1965 год – начало эры космонавтики.

Установив на стартовой площадке, роль которой с готовностью исполнил письменный стол, «ракету» (сгоревшую радиолампу), они подожгли старую расческу из целлулоида, известного способностью давать много дыма при горении.

Когда двигатель «заработал», Колька, дурачась, с криком «Ложись!», придавил своего коллегу-конструктора к полу. Пока они, хохоча, барахтались на полу, дым прекратился. Но загоревшийся пластилин (кто мог это ожидать от него) капнул на стол, который тоже включился в игру и начал весело гореть…

До пожара дело не дошло, но обуглившееся пятно на поверхности стола долго служило для ракетчика-поджигателя немым укором, а его матери – поводом для воспитательных акций.

Масла в огонь подлило то, что на запах дыма заглянула соседка по площадке Клавдия Семеновна. Вникнув в обстановку, она быстро восстановила статус-кво, выгнав Кольку домой и усадив писателя за стол делать уроки.

Как оказалось позже, Клавдия Семеновна по совместительству являлась сексотом (секретным сотрудником), работавшим на мать. Она постоянно сливала ей информацию о внешкольной деятельности объекта, проходившего у них под кличкой «Он».