— Посади меня на поезд. Мне нужно вернуться к Луэлле. — Эффи сидела на дороге и смотрела на меня.

Это было самое длинное предложение, которое она смогла выдавить из себя за последние дни, и от этого усилия ей снова пришлось скорчиться. Позвоночник выступал сквозь платье, как сучковатое бревнышко. Я упала рядом с ней, прямо на жесткую грязную дорогу.

— Я не могу посадить тебя на поезд без денег. Но ты не волнуйся, я придумаю, как добраться до дома. Просто нужно сначала поесть и отдохнуть. А там мы что-нибудь решим.

Когда я услышала скрип колес, над лесом уже загорелся рыжий закат. Далеко впереди в нашу сторону ползла телега. Я вскочила. Голова закружилась, сердце заколотилось. Я облизала потрескавшиеся губы, надеясь, что они хотя бы не кровоточат. Рот так пересох, что я чувствовала песок на языке. Волосы у меня чуть-чуть отросли, и я пыталась убрать их назад, но они все равно лезли в рот.

— Стой! — Возница натянул поводья и приподнял пушистые белые брови. На голове у него сидела соломенная шляпа, а рукава полосатой рубашки были закатаны до локтей, открывая загорелые руки.

— Вам нужна помощь, леди? — Голос мужчины дребезжал.

— Только подвезите нас, прошу. — Мой собственный голос вряд ли звучал лучше.

— Куда? — Он снял шляпу и вытер лоб рукой. — Жарковато сегодня. Твоя подруга больна? — Он кивнул на Эффи, которая сидела в грязи, свесив голову.

— Все будет хорошо. Она просто перегрелась. Нам нужно в Катону.

Он ткнул пальцем себе за спину:

— Три мили вон в ту сторону.

— Это что, платная дорога?

Он кивнул, и у меня что-то свело в груди. Так близко…

— Отвезите нас до развилки, пожалуйста.

Подняв Эффи на ноги, я помогла ей забраться на телегу и залезла следом. Мы устроились у груды пустых ящиков. Возница протянул мне бутылку из-под молока, наполненную водой. Сначала я поделилась с Эффи, у которой вода стекла по подбородку, а потом попила сама. Вода была теплая, но чистая и приятная. Я никогда не думала, что буду так мечтать о воде.

— Я думаю, вам бы и поесть не помешало. — Он наклонился к корзине, стоявшей у него в ногах.

Желудок у меня давно вдвое уменьшился от голода.

— Вы правы, — согласилась я, когда он передал корзину мне. — Спасибо вам огромное!

Он прищелкнул языком и крикнул лошади:

— Пошла!

Телега дернулась, и лошадь снова неспешно зашагала по дороге.

Дрожащими руками я откинула клетчатую тряпку с корзины, разломила надвое кусок темного хлеба, отдала половину Эффи и вгрызлась во вторую. Глотала я так быстро, что желудок протестующе сжался. Мне было все равно. В корзине лежали нарезанная ветчина, желтый сыр и черничный пирог. Мы с Эффи ели руками и бесстыдно облизывали посиневшие от сока пальцы. Еда вернула краски на ее щеки и помогла глазам открыться.

Когда мы поели, я легла и стала смотреть на зеленые листья, проплывавшие над головой. Я чувствовала глубокую благодарность. Мне пришлось провести взаперти два года, даже четыре, если считать жизнь в Нью-Йорке. Там были другие стены, но я все равно чувствовала себя в ловушке. До этого мгновения я не понимала, что свобода — это глоток свежего воздуха, ветер в кронах и тихий стук лошадиных подков. Эффи сгорбилась рядом, опустив голову, и смотрела на собственные руки. Может быть, она нашла свою свободу прямо здесь, в крошечном мирке своих ладоней? Ее дыхание, казалось, выровнялось, грудь поднималась и опускалась спокойно.

— Видишь? Нам всем нужны только отдых и еда.

— И семья, — отозвалась она и закрыла глаза.

— Ну, об этом я ничего не знаю.

У развилки возница снова натянул поводья. Небо потемнело: из оранжевого стало пурпурным.

— Вам в какую сторону? — спросил он.

Тропинка к моей старой хижине начиналась где-то поблизости.

— Мы здесь вылезем, — ответила я, спускаясь и помогая Эффи. Она прислонилась ко мне. Вокруг клубилась пыль от копыт.

— У вас тут родня? — удивился он. — Тут ни одного дома на много миль.

— С нами все будет хорошо, спасибо.

Он указал на Эффи:

— Не стану я вас тут бросать одних. Скоро стемнеет. Переночуете у меня. Моя жена, верно, испекла пирог с персиками. Персики у нас с дерева падают, будто дождь с неба.

Персиковый пирог казался самым прекрасным, что может быть в мире. Но я покачала головой:

— Спасибо, сэр, с нами все будет в порядке.

Я боялась, что он нас узнает. Мисс Юска уж наверняка поместила наши портреты в газетах. Она не из тех, кто смиряется с поражением.

Повернувшись спиной к телеге, я повела Эффи по дороге — но не в ту сторону.

Возница снова окликнул нас:

— До нашей фермы всего полмили. Моя жена вас накормит. Ей не понравится, что я вас вот так отпустил.

Я помахала рукой. Постепенно его голос стих. Я не стала поворачивать, пока не убедилась, что он уехал, затем вернулась к развилке и повела Эффи прямо по следу колес.

— Уже близко, — сказала я.

Мне было тепло. Тропинка исчезла: она заросла кустами и подлеском. Я только с третьего раза нашла круглый куст стланика, от которого и отходила тропа. Отец говорил, что строить дом рядом с идеально круглым кустом — добрая примета.

Как он ошибался… Я так долго смотрела на заросшую тропу, что Эффи наконец спросила:

— Тут был твой дом?

— Не совсем, — ответила я. Страх начинал брать верх над радостью. — Постарайся не очень помять кусты. Даже если старик фермер нас сдаст, тут нас вряд ли кто-то найдет.

Путь оказался дольше, чем я думала, но мы медленно продвигались вперед. Везде выросли новые деревья, кусты были густыми и колючими. Когда мы добрались до яблоньки-дичка и увидели пень, с которого мы с отцом наблюдали за койотами, у меня сердце перевернулось в груди.

Хижина стояла всего в нескольких ярдах и казалась знакомой до боли. Окна, как любопытные глаза, следили за нашим приближением. Крыша поросла мхом, сорняки вымахали до окон, крыша амбара провалилась, курятник превратился в кучу досок, но пять камней, под которыми лежали мои братья и сестры, оказались нетронутыми. Они торчали из сухой травы, как чьи-то колени.

Эффи молча стояла рядом. Я сорвала с дерева яблоко и кинула ей.

— Пошли, — громко сказала я, пытаясь разрушить охватившее меня оцепенение. Второе яблоко я подняла с земли и надкусила. Оно оказалось кислое, жесткое и червивое. Но я съела его целиком. Этот вкус, эта земля под ногами возвращали меня в детство, к чему я оказалась не готова. Мне вдруг захотелось броситься в другую сторону. Я представила, как хижина скрипит и раскрывает нам объятия, словно пробуждаясь от долгого сна. Встретила нас только стайка мышей, разбежавшихся во все стороны, несколько грызунов нырнули в темный очаг.

Удивительно, как меняются пустые дома. Воздух здесь стал тихим и мертвым, пол усыпали листья и песок. В потолке виднелись дыры, вокруг висела паутина, как будто пауки изо всех сил пытались эти дыры зачинить. Стулья валялись на полу, дверь спальни висела на одной петле.

— Какой смысл сносить с петель никому не нужную дверь? — Мой голос разорвал тишину. — Просто устала тут висеть? Никто мной не пользуется, так что я, пожалуй, отдохну? — Я рассмеялась, борясь с отчаянием.

Тарелки так и стояли на полках рядом с консервированными персиками, часы не тикали, железная сковородка и ведро для угля лежали там, где мы с мамой их оставили. Все покрывали паутина и пыль, но никто, кроме ветра и дождя, ничего в хижине не тронул. Отец за нами не вернулся.

Я услышала скрип. Повернулась и увидела Эффи, которая сидела в качалке, на ее сером лице появилась улыбка.

— Как приятно сидеть в настоящем кресле. Ты играешь? — Она кивнула в сторону скрипки, которая упала на пол. Футляр наполовину засыпали бурые листья.

— Раньше играла, немного.

— Поиграешь мне?

Я подняла лежащий на боку стул. Я слишком устала, чтобы что-то делать. Ссохшееся дерево заскрипело подо мной.

— Очень много времени прошло.

— Пожалуйста, — тоненьким голоском попросила она и сложила руки, как в молитве. — Последняя просьба умирающего.