– Точно, не просили. А всё почему? Потому что соседи наши, и не такие богатые. Дочке их было уже пятнадцать лет, взрослая, а не замужем. Не сватался никто, вы сами знаете. Дочек у них четыре штуки: мал, мала, меньше. – Халил взмок и всё боялся, вдруг жена догадается, почему он не хочет Лайло отпускать из дома.

– Приданое, какое приданое? – Лишь бы не согласился Халил на маленькое приданое, из-за желания породнится с Хайдаром-каменотёсом.

– Приданое хорошее. Двадцать курпачей новых, пять ватных одеял, три котла, пять ляганов, двадцать пять косы, сорок пиал, кумганы, пять платьев, казакины, жилетки, да и остальных мелочей не пересчитать. Два паласа и ковёр большой. – Выдавая замуж Гульчехру,

старшую дочку, Халил умудрился договориться с гончаром Суннатом, кудо: все расходы на свадьбу будут со стороны жениха, а с невесты только приданое.

Зумрад почесала переносицу, что было у неё признаком глубокого раздумья, вспомнила, что за неё отец взял пятнадцать баранов и деньгами двадцать таньга. Давно это было. Но в приданое она принесла неизмеримо больше: кроме ковров, паласов, курпачей, одеял, одежды и многого другого – своё искусство вышивальщицы. В молодости она была красавица, все в округе об этом говорили – матовая кожа, а не тёмная, как у узбечек. И глаза большие, зелёные, не зря Зумрад назвали. С длинными ресницами и бровями, что соединялись на переносице. Полные губы цвета распустившегося бутона розы, когда улыбалась – сверкали белые зубки. За красоту муж и любил. А ещё за ум. Зумрад всегда внимательно слушала, что муж говорит, думала, и только после этого отвечала. Не сразу тараторить начинала, как некоторые несдержанные трещотки.

– Дом для Саида построить – два хашара, один плов, – продолжил Халил. А родня Саиду нужна сильная, да и Хайдар-каменотёс доволен будущей роднёй.

– Муж мой, вы всё правильно говорите, а что с сироткой делать станем? Можно выдать за Селима с соседней улицы, сына Акмаля-водоноса… – нарочно вспомнила неповоротливого увальня, вечно полусонного и неопрятного. Знала, что Халил терпеть не может грязи и неряшества.

– Жена, вы сегодня к вечеру что-то плохо соображаете. Разве это ремесло – водонос? Воду носят люди, которые ни руками, ни головой ничего делать не умеют. У Акмаля-водоноса перепёлки хорошие, а голова пустая! Неужели вы думаете, что Лайло сможет жить в их лачуге после нашего дома? И едят они один раз в день, по вечерам. Кроме пшена с катыком, ничего нет, даже свежие лепёшки раз в неделю в аль-хамис. Вот уж точно, спроси совета у женщины – и сделай наоборот.

– Халил-ака, хочу вам что-то сказать, но не сердитесь враз. А почему бы вам самому на ней не жениться? – ошарашила Халила жена. И как всё хорошо разрешилось бы! Руки рабочие в семье останутся.

На калым не тратиться, лишь на подношение мулле, чтобы дал разрешение на брак, как-никак приёмной дочкой считается. И дом будет на кого оставить, если Аллах призовёт её к себе. Халил выпучил карие глаза и в недоумении воззрился на Зумрад:

– Вы в своём уме? – у него все кишки в животе скрутились в тугой узел, лоб мгновенно покрылся испариной. – Я же вам давал обещание – помните, никогда не приводить в дом второй жены.

– А вы и не приведёте, она и так у нас живёт! – Зумрад хитро улыбнулась, глядя на растерянное и родное лицо мужа – таким она его помнила, когда Халилу было семнадцать лет. – Я сама вас посватаю, соглашайтесь, ака-джан?

В дальнем конце двора играли дети. Две их дочки, которые определённой работы по дому не делали, а выполняли поручения старших. Младшая, пятилетняя Умида, старательно мела угол двора прутиками, сложенными в убогий веник. А та, что постарше, семилетняя Ойниса, делала вид, что вышивает: её бровки, выкрашенные усьмой, были насуплены, вместо иголки в руках она держала малую щепочку, вроде иглы и делала точные движения – вышивала! Внимательно за матерью присматривает, знатная вышивальщица выйдет!

Кроме этого она не забывала приглядывать за сестрёнкой:

– Смотри, в углу сор остался, гореть моей душе, кто же тебя замуж возьмёт, такую неумеху? – ругала сестрёнку по-взрослому. Умида послушно возвращалась на указанное место и опять начинала махать прутиками.

На другом конце двора возле очага хлопотали взрослые – жена Карима Гульшан, только три месяца назад пришедшая в дом, двенадцатилетняя Айгуль и Лайло – готовили ужин на всю большую семью. Руководила ими Зарина, жена Ильяса.

На дереве в клетках, прикрытых платками, стрекотали перепёлки. Воздух был тёплым, а не горячим, как в середине лета. Но Халилу стало жарко, как будто чилля уже наступила, и он целый день работал в своей мастерской. Перед глазами свежим абрикосом мелькнула Лайло. Он поднял глаза на жену и понял – та давно уже всё поняла про сердечную муку и всё за него продумала. Как ему было жаль её, когда умерли два их ребёнка! Он не успел их полюбить и не жалел о них, а вот о жене очень горевал – потихоньку от него Зумрад плакала всё это время, вздыхала и о чём-то упорно думала.

Так вот о чём! А может, и хорошо, может, и правильно? Всё в ру ках Всевышнего. А если нет? Если Господь послал ему искушение, а потом накажет? Как наказать Он-то уж знает. И мор может послать, и болезнь на детей, и неудачу в делах. На что решиться? Немного подождать с решением, а пока исподволь выспросить у муллы, что в таких случаях делать. Для себя Халил уже решил: «Женюсь», но жене говорить не стал. Да и не нужно было. Она всё поняла без лишних разговоров. Как-никак двадцать лет вместе, с полувздоха друг друга понимали.

– А что, жена, мы сегодня ужинаем или натощак спать ляжем? – у Зумрад отлегло от сердца, всё так, как она хотела. А уж приструнить сиротку в случае чего она всегда сможет!

Такой дастархан, как у Халила на ужин, у других ремесленников только по праздникам бывает, а они каждый вечер готовят еду с мясом. Не со свежим, конечно, так никаких денег не напасёшься, а с вяленым. Но мясо есть мясо, может быть, оттого и дети всегда веселы и здоровы. Машхурда удалась на славу, в меру жирная, густая, с индийскими специями. На дастархане лежали в лягане нарезанные огурцы, редис, пучки укропа, петрушки и другой зелени. В ивовой плетёнке – горкой свежие лепёшки. В крутобоких чайниках зелёный чай, на плоском блюде – орехи, грецкие и земляные, дети их очень любили. Всё со своего огорода, со своего сада. Отдельно горшочек с кислым молоком, Лайло чая не любила, а вот молока пила так много, что все остальные удивлялись – куда в такую маленькую девушку столько жидкости помещается?

Мысли Халила вертелись вокруг предстоящей женитьбы. Как соседи посмотрят на его поступок, как уже взрослые дети примут его вторую жену? Осудят? Трудно сказать, но решение принято. Он хозяин и сделает так, как считает нужным, объяснять никому ничего не станет. И что с приданым? Самому подготовить, а потом самому же им пользоваться? Но приданое-то делается на случай развода, чтобы женщина голышом из дома не уходила и при случае могла снова выйти замуж. Надо пристройку сделать для будущей жены, негоже двум женщинам в одной комнате жить. А Саид подождёт – невеста его ещё мала, всего тринадцать лет. Забот на полгода, если не больше, а на это время Лайло нужно переехать к его родственникам, ну хотя бы к гончару Суннату. И туда же потихоньку-полегоньку переправлять её приданое, чтобы люди знали, что Халил поступает по отношению к ней честно. Надо с караванщиками передать весть в Моголистан, поискать её родственников. Но не помнит Лайло, откуда она, из какого она города, вроде бы из Оша, а там кто знает? Надо послать весточку, надо!

Молодая луна успела состариться после памятного разговора, а дело делалось намного быстрее, чем думалось Халилу. Знакомые караванщики подрядились поискать родственников Лайло. Не бесплатно, конечно, а за два новых халата из бекасама. Безусловно, это очень дорого, но кто бесплатно ноги до коленей стирать будет, разыскивая чужую родню? С отцом Замира, Суннатом, договорились – будет у них Лайло жить гостьей на полгода. В самый раз после хаита и никах можно провести. Приданое для неё заказано такое, что и богатой невесте впору. Самый тяжёлый и дорогой разговор был с муллой. Меньше чем за пятнадцать таньга и новый ковёр для мечети тот не соглашался совершать никах. Но что поделаешь – хочешь на верблюде прокатиться, то сначала влезь на него.