Да и налоги такие, что сто раз подумаешь, прежде чем захочешь ещё один верстак в мастерской поставить или нового ученика взять. А придёт помощник мехтара да начнёт считать – никакая грамота не поможет понять, почему такой большой налог с крохотной мастерской и одного танаба земли? Всё вымеряет, всюду свой длинный нос сунет, в каждый хум заглянет, каждый кусок земли, засеянной клевером, посчитает, и окажется, что должен ты больше, чем заработал! Третья часть заработка, а иногда и половина уходила на многочисленные налоги! Мурад частенько размышлял, куда же идут налоги, но придумать ничего вразумительного не мог. Стены вокруг Афарикента жители чинили сами. На бегар неукоснительно собирали ремесленный люд, когда на неделю, а когда и на две. Чистить арыки и восстанавливать плотины следовало каждый год. Люди приходили со своими кетменями, лопатами, заступами, со своей едой, так на что же налоги шли? Лишние вопросы никто не задавал, а любопытные вскоре после своих досужих расспросов обнаруживали, что должны куда больше тех, кто скромненько помалкивал.
Адлия нашла своему внуку жену при дворе Джанибек-султана, правителя Кермине, где она иногда читала Коран на женской половине. Грамотных женщин в Мианкале было раз-два и обчёлся. Мурад не спорил с властной матерью, а Халилу было всё равно, на ком жениться: у молодых никогда согласия не спрашивали. Тесть был не великим беком, всего-то десятник охраны, но на виду у начальников.
Зумрад была вышивальщицей, её-то и углядела Адлия, несказанно удивив родственников тем, что нахваливала будущую невестку словно родную внучку. Редко кто мог добиться похвалы от старухи: для этого надо было пролезть в игольное ушко! В приданое девушка принесла в дом мужа не только положенное по соглашению свах и родителей, но и несколько мутов шёлковой, золотой и серебряной нити. Весь остальной приклад – иглы, многочисленные крючки, пяльцы, ножницы и разнообразные принадлежности вышивального ремесла были у неё на загляденье.
Кроме всего этого, у Зумрад был напёрсток. В маленьком серебряном колпачке для защиты среднего пальца было множество крохотных углублений, чтобы игла не соскальзывала и не колола руки. Напёрстком в Афарикенте никто из вышивальщиц не пользовался. Считали неудобной обузой для рук и ненужным хвастовством. А вот те, кто хоть раз побывал с караваном в Китае, рассказывали, что там напёрстками пользуются не только вышивальщицы. Некоторые богачки специально их надевают на пальцы для того, чтобы беречь длинные ногти. Женщины, болтая и сплетничая, изумлялись – а ногти-то длинные зачем? Ни казан не помыть, ни в огороде с длинными ногтями не покопаться! Но кто их, китайцев этих, поймёт? Может, и врут люди, сочиняют невесть что, а потом втихомолку смеются над доверчивостью слушателей.
Невесте едва исполнилось четырнадцать лет, но обычай гласит – месячные очищения начались, значит, можно становиться чьей-то женой, выходить замуж и рожать детей. Её отец, десятник Гайрат, был доволен, что дочка уходит из султанского дворца от повес, желающих превратить его единственную дочь в наложницы. Девочка была приятной наружности, искусная рукодельница, а ещё у неё были зелёные глаза, которые никогда не встречались у узбеков. Но прабабка Зумрад была саклаб, славянская полонянка, от неё и унаследовала в четвёртом поколении дочь Гайрата эти глаза и белую гладкую кожу. Иметь такую наложницу не зазорно даже беку, поэтому десятник торопился пристроить дочку. Хотя насчёт калыма спорил до хрипоты целую неделю. В конце концов любящий отец успокоился: дочка была определена в порядочную семью, а не стала игрушкой и недолгим развлечением для пожилого развратника.
Халил увидел жену лишь на свадьбе, влюбился сразу, окончательно и бесповоротно. Одаривая жену в брачную ночь золотыми серьгами, на которые не поскупился отец, он заверял Зумрад:
– Вы – сердце моё, вы – моя кровь, вы – моё счастье до конца жизни. Обещаю, что никогда не возьму вторую жену, вы всегда будете моей единственной женщиной. – От молодой страсти он мог наобещать чего угодно, но обещание своё нарушать не собирался. Хотя был молод, хорош собой и свахи намекали, что такому молодцу одной жены маловато, – мастер лишь посмеивался в ответ.
Халил разговаривал с женой на «вы» не только при чужих и при родственниках, но даже наедине! Многие мужчины забывают уважение и «тыкают» жёнам, но, если ты сам жену не ценишь, относишься к ней с пренебрежением, кто тогда будет к ней относиться с подобающим почтением?
Зумрад обращалась к мужу, как полагается, – с уважением и почитанием, свекровь стала ей второй матерью. Муниса видела, что зеленоглазой девочке не очень уютно в новом доме – и неловко, и страшновато. Ласковая свекровь только год пестовала свою невестку. Умерла Муниса внезапно и странно: легла вечером спать, а утром не проснулась. Но Зумрад стала старшей на женской половине спустя долгие годы – буви Адлия крепко держала вожжи хозяйства в сухоньких ручонках, покрытых старческими веснушками. Она ушла к порогу Аллаха, когда у Халила с Зумрад было четверо детей.
Мастер Мурад пережил свою любимую на три года – осиротел Халил, осиротела Зумрад, осиротела вся семья, но незыблемой была Адлия-буви, которая покинула бренный мир через два года после смерти старшего сына Мурада.
Спасали от тоски по ушедшим родным дети. Первым у Зумрад с Халилом родился мальчик, которого назвали Каримом. Потом дети рождались почти каждый год, крепенькие и для молодых родителей самые красивые. Зумрад тосковала: ни у одного из детей не было её глаз.
Вскоре ещё одна смерть посетила дом теперь уже мастера Халила – умер его дядя, весельчак и балагур Рустам, пережив мать на пять лет. Таких людей Зумрад никогда не встречала – по вечерам, сидя на айване, Рустам рассказывал сказки: про Ходжу Насреддина, про Алдара Косе, про Бадала-богатыря, про бая и казия, бая и батрака – все не упомнишь и не перечислишь. Откуда он столько сказок помнил, никто не знал, и рассказывал он их смешно и живо: вот глупый бай хочет, чтобы двор блестел, и батрак выливает на землю всё льняное масло, баю убыток, а батраку хоть бы что.
Кроме сказок Рустам рассказывал нелепые истории из своей жизни, все как на подбор небылицы, но такие, что дух захватывало. Окружающие покатывались со смеху, когда дядя в очередной раз сочинял сказку про коня с золотым седлом, который пришёл к ним во двор и ни за что не хотел уходить. Никто этого коня и в глаза не видел. Однако Рустам уверял, что конь был, только никто не смог его разглядеть, поскольку конь волшебный. Увидеть его может человек, ни разу в жизни не совравший… Как его углядел Рустам-лгунишка, было великой тайной!
Рустам часто сиживал в чайхане, рассказывал желающим послушать весёлые измышления о своих воображаемых подвигах и путешествиях. То расскажет, как он простым засапожным ножом смог убить каракала в камышах недалеко от дома, когда огромный котяра набросился на него. Шкуру того каракала сберечь не смог, сгнила почему-то. То сочинит, что в него влюбилась дочь бека и очень хотела выйти за него замуж, но злые братья увезли её на край света, чтобы помешать его счастью… Куда увезли – ему неведомо, а то бы пешком пошёл за ней.
То придумает, как гулял на свадьбе у султана, которому выстругал невиданный по своей красоте лаух, величиной с арбу. Это какая же книга для такого лауха впору будет? Весёлый был человек. И его рассказы никому вреда не приносили, но никто и не относился к нему серьёзно. Знали, что Рустам соврёт – недорого возьмёт! Работал Рустам неохотно, словно не две жены и шестеро детей в доме жили, а сам-два, и кормить и выдавать их замуж – не его забота. Ещё когда Рустам был мальцом, дед Шакир бил его смертным боем за враньё, за сказки непотребные, за лень, но ничего не могло выбить из его сына масхарабозскую дурь.
Но правду сказать – был он лёгким человеком, чувствовал себя счастливым и все окружающие относились к нему как к неизбежному добру. И ещё заметили люди: много уж лет прошло со смерти Рустама, а развесёлые рассказы, при жизни веселившие народ в чайхане и на улице, обрастали уж вовсе несуразными подробностями. Они становились сказками, которые по вечерам рассказывают друг другу на айване. А некоторые и вовсе примеряли на себя эти истории: Халил как-то услышал от молодого гончара, живущего за две улицы от них, как тот ураком убил каракала, забредшего из пустыни на водопой к Акдарье. Народ смеялся – уж очень была эта история всем знакома. Седой арбакеш попенял гончару:
