Алоха.

У Маринетт Дюпэн-Чэн была хорошая семья.

Мать любила девочку так чисто и искренне, что мне в это просто не верилось. Я ни разу за свою жизнь не видела, чтобы родитель испытывал к ребёнку подобную привязанность.

Да что там говорить. Я своего-то ребёнка не любила.

Том для меня вообще оказался персонажем, будто только сошедшим со страниц какой-то сказки. Мужчина в семье, ну надо же. Мне, выросшей в постсоветское время без отца, забота месье Дюпэна казалась наигранной, ненастоящей. Пока он обнимал Маринетт, — меня, — глаза то и дело щурились, а мозг выхватывал кусочки информации: где мужчина держит руки, не прижимается ли слишком сильно, не дышит ли на ухо, не бьётся ли у него сердце и не твердеет ли в штанах.

Том Дюпэн был хорошим человеком, и дочь свою он обнимал ровно как дочь. Мне было жаль думать в подобном ключе об этом добром мужчине, но иначе я не могла: жизнь не приучила. У меня раньше не было ни одного представителя «сильного» пола, который не разочаровал бы меня.

Наверное, поэтому я и завела отношения с девушкой. Мы искали третьего, — мужчину, адекватного, нормального, готового разговаривать и ищущего не только секс или самоутвержение, — но, видимо, теперь уже и не найдём.

Тоска по оставленной жене сжимала сердце и мешала дышать первые два дня после моего перемещения. Потом произошла магия, которой я бы предпочла избежать: в одно мгновение что-то во мне оборвалось, и разум затопила искусственная эйфория. Воспоминания об оставленной жене, горячо любимой, ради которой я готова буквально на всё, превратились в картинки, которые я пыталась оставить в своей голове… хотя бы ненадолго.

Но они выветривались. Мне было всё равно на моё прошлое, и осознание этого буквально сводило меня с ума. Я не хотела забывать жену, но её имя стёрлось на третий день, лицо — на четвёртый. Какое-то время помнила, что она курносая, что глаза у неё — шоколад с золотом, что мне очень нравились её длинные волосы и что у неё были очень красивые руки.

Всё это я записала в дневник, который Маринетт хранила под замком в шкатулке. Перечитывая свои же записи на вторую неделю после своего осознания здесь, я не могла воскресить в голове ничего о ней. Прошлая жизнь растворилась, изредка выдавая ассоциации и обрывки воспоминаний. У меня остались опыт, знания, реакции и эмоциональные травмы. Больше — ничего.

Сейчас, по прошествии месяца, я практически смирилась с произошедшим. Сабина больше не кидала на меня настороженные взгляды, я пересилила себя и начала называть её «мама». С Томасом было сложнее: на его «кексик» я напрягалась, хотя и пыталась этого не делать. Любящие родители Маринетт отвели меня к психологу, который не мог мне помочь.

Для терапии нужно доверие.

Представляя, какой лютый трэш ждёт меня в будущем, я кусала ногти и ходила по чужой розовой комнате взад и вперёд. Мне нужен был талисман, любой ценой. Честно говоря, я была готова на всё, лишь бы заполучить его. Причина одна: страх.

В мультике акумы были развесёлыми злодейчиками в обтягивающих костюмах вырвиглазной расцветки. А как на самом деле? Куда девались люди с улиц во время нападения игрушечных злодеев?

Или не игрушечных.

Сапотисы могли сожрать что угодно; когда еда закончится, они наверняка перейдут на людей и животных. Бабблер отправлял людей в космос, где они могли погибнуть от обморожения, нехватки кислорода или банально навернувшись с высоты вниз. Страшила муровала жертв в коконы — зачем? Чтобы съесть? Или чтобы отложить личинки?

Про Мима вообще молчу. Чёртов ИМБА местного разлива. Ограничения силы зависит только от воображения.

Да даже простенький вроде бы Мистер Голубь… давайте откровенно, голубей в Париже — тьма. И всем этим рассадником птичьего клеща вышеупомянутый Мистер управляет.

Блеск!

Талисман не давал гарантии на выживание. Даже не так. Он напротив кидал тебя в гущу событий. Но при этом я была уверена, что моё будущее при наличии серёжек больше будет зависеть от меня, а не от какого-то другого «супера».

К тому же, получить Талисман Удачи было бы вполне неплохо. Может он и в пассивном состоянии работает. Везение мне бы пригодилось.

Моё перемещение пришлось на середину летних каникул. Просмотрев фотки класса прошлого года и найдя кучу незнакомых мне детишек, — кроме Хлои; эту красотку я везде узнаю, — я поняла, что у меня есть немного времени свыкнуться с новой для меня реальностью.

За месяц я села на все три шпагата, смогла пробежать пять километров и встать в ненавидимую планку на пять минут. Я любила спорт и в прошлой жизни, но сейчас мной двигал обычный страх умереть при первом же акуме, не сумев вовремя сделать ноги или дать хоть какой-то отпор.

Помимо спортивных достижений, я на нервах потеряла пять килограмм, из-за чего походы к психологу стали практически ежедневными. Маринетт обладала тонкой конституцией, так что эти злосчастные пять килограмм были значимой частью её организма. Смешно: всю прошлую жизнь пыталась похудеть, а тут желанная стройность обернулась проблемой на уровне дистрофии.

Бойтесь своих желаний, так сказать.

День Икс настал слишком быстро. Утром в зеркале отражался то ли зомби, то ли уже полноценный мертвяк: желтоватая кожа, мешки под глазами из-за нервного недосыпа, бледные губы. Лёгкая косметика кое-как скрыла этот ужас, а яркие акценты на одежде окончательно сместили фокус. В итоге выглядела я практически сносно.

Сабина поцеловала меня, Томас обнял. Я в который раз напряглась, и родители Маринетт переглянулись; психолог считал, что я стала жертвой сексуального насилия, что негативно сказалось на поведении и реакциях.

Ох, знал бы он.

После завтрака, — кусок не лез в горло, — я взяла приветственные макарон для новых одноклассников и выбежала из дома. До коллежа имени Франсуа Дюпона было идти минут десять, и, насколько я помню, именно по этой дороге Маринетт и встретила мастера Фу…

Если бы я не знала, что старикан должен быть в красной гавайке, то чёрта с два обратила бы на него внимание. Фу играл по-живому: натурально замешкался на дороге, споткнулся, чуть не выронил трость. Под визг серебристой машинки я хватанула мужика за шкирку, как котёнка, и вытащила на тротуар. Сама же шлёпнулась на задницу, выронив приветственные макарон.

Проверяльщик херов! А если бы во мне мозгов было больше, чем героической дури? Мне часто говорили, что я слишком добрая; было смешно, потому что сама я так не считала. Я ненавидела людей, моя голова часто была полна дерьмовых мыслей и нелицеприятных комментариев. Иногда я мечтала ударить тех, с кем живу, — не жену; только не её, никогда, — а в младенчестве сына, лёжа с раскалывающейся головой под его вечную истерию, представляла, как вышвыриваю ребёнка из окна.

Или разбиваю его голову.

Или душу его, чтобы красное от ора лицо стало синим.

Или травлю.

Много чего было. Только мысли, но абсолютно чёрные, словно клякса Катаклизма. Достаточно сильно меня искорёжившие, чтобы я помнила их даже после перемещения.

При этом я была тем, кто при пожаре в подъезде выбегал на лестничную клетку, услышав нервный стук в дверь. Я спасала бабочек и шмелей, подсаживая их на цветы. Я помогала детям, потерявшим свои вещи. Пересылала деньги на благотворительность и волонтёрствовала в ветеринарной клинике.

Я выдохнула и надавила пальцами на веки. Потом встала и отряхнулась, краем глаза отслеживая движения Фу. Идиот. А если бы я не кинулась его спасать? Тело в тот момент действовало само. Я даже про волшебные серёжки не думала, нужно было просто спасти идиота-мастера из-под колёс иномарки.

— Спасибо, детка, — улыбнулся Фу.

Я кивнула и присела, подбирая коробку с макаронами. Мятно-зелёные сладости рассыпались по тротуару, часть уже передавили спешащие на работу пешеходы. Сахарные пятна напоминали почему-то про день Святого Патрика, лепреконов и четырёхлистный клевер.

Кое-что в коробке осталось. Даже удивительно.

— Осторожнее, месье, — я пододвинула коробочку ближе к мужчине, угощая остатками роскоши. — Это было опасно.