Ночь, когда палата по своему обыкновению наполняется скрипом, храпом и прочими «прелестями», долго ворочаюсь. Уснув прошлый раз в несуществующей норе, я странным образом прекрасно выспался и весь день чувствовал себя превосходно. И теперь, когда приступы сонливости накатывают удушливыми волнами, а сам Морфей ни в какую не идёт в гости, я, не дожидаясь приглашения от крысы, сам лезу под кровать к Кэпу.

Там, как оказалось, диспозиция вполне себе соответствует прошлой ночи – темнота, нависающая сверху экзистенциальная угроза, а впереди чёрная дыра таинственной норы. Только белого кролика не хватает. А впрочем… Мордочка крысы высовывается из мрака дыры и довольно шевелит усиками. Ну, чем не кролик? Такой же грызун. И я лезу вослед…

Перешагивая высокий порожек кают-компании, запинаюсь – за столиком одиноко сидит наш старший штурман Арахна, брезгливо ковыряя ложечкой в чашке. Я же, грубо нарушая вековые традиции корабельного люда, столбом встаю посреди прохода. Что за… В течение всего межзвёздного перехода, занимающего с десяток корабельных месяцев, члены экипажа, за исключением механика, по регламенту плавают ледышками в индивидуальных ваннах криосна и зрят холодные видения…

Автоматизация на новейших кораблях сверхдальних перевозок достигла такого совершенства, что от когда-то многочисленного клана механиков и трюмных машинистов стали отказываться, оставляя лишь одного представителя – и за слесаря, и за механика, и за специалиста по крио-системам, и в довесок надсмотрщиком за роботами. Вот только наш рудовоз был далеко не современным, да к тому же без излишков и так весьма капризной автоматики. Но весёлая братия механиков на всех кораблях Компании, в свете последних достижений прогресса и по воле неумолимой администрации, пошла под «нож». В общем, один я на нашей лайбе – и кузнец, и жнец, и на дуде игрец… Грёбаный параллакс! И когда корабль идёт в глубоком космосе, я остаюсь единственным и полновластным хозяином всего внутреннего пространства корабля. Но только лишь до пробуждения кого-либо из старших по званию в случае нештатной ситуации…

– Не стой в проходе, – разрушает трагизм театральной паузы Арахна.

Голос. Я вздрагиваю. Лишь киваю головой в ответ и слепо делаю пару шагов, не совсем понимая, что происходит.

– Сядь, чего замер столбом? – штурман кивает на место рядом с собой, – Совсем свихнулся в своем "Аду".

– Свихнёшься тут, – подумалось мне.

И по-детски растерянно спрашиваю:

– Протокол?

Это что же такое заставило автоматику разбудить одного из старших офицеров корабля? И почему узнаю об этом последним? Или всё-таки первым, прости меня Господи за каламбур. Перебирая в уме крайние записи в бортовом журнале, никак не могу вспомнить ни одного события за последние несколько суток, подпадающего под определение – критически важный. Выход из строя компрессора? Пролёт на удалении нескольких миллионов километров блуждающего астероида? Крыса? Сума сойти!

– Протокол, – согласно кивает штурман.

Поскрипывая, подкатывает официант и ставит передо мной чашку витаминного комплекса. Привычное отвращение к этой части космического рациона уж было появляется на моём лице, как, перехватив настороженный взгляд Арахны, пытаюсь задавить гримасу в зародыше. Результат внутренней борьбы с естественными рефлексами заставляет штурмана испуганно отпрянуть, видимо, незаконченная гримаса окончательно убеждает её, что я того… Свихнулся. Поспешно встав и пожелав приятного аппетита, скорее похожее на издевательство, стремительно покидает кают-компанию.

Старшего штурмана – Арахной – иронично прозвал экипаж за её холодную надменность и увлечение допотопным вязанием во время вахт за центральным пультом при утомительных маневрированиях внутри звёздных систем. Правда, и во внешности её было что-то паучье – блеклые волосы, излишняя худощавость, длинные тонкие пальцы, что гипнотически перебирают спицы с пряжей. Признаться, поначалу девушка мне понравилась, если не сказать больше. Штурман, как и я, особо не ладила с остальным экипажем и держалась всегда обособленно. Наша похожая изолированность рождала в душе, как оказалось впоследствии, напрасные надежды…

Закончив трапезу в одиночку, обхожу свои охотничьи угодья. Безрезультатно. А поскольку появление старшего офицера превращает ежедневное дефиле в ходовую рубку обременительным излишеством, ограничиваюсь усечённым обходом корабля. Быстро обегаю удалённые отсеки, заныривая и в вентиляшки, и в маленькие посты, под завязку забитые бортовым оборудованием. Рутинно заглядываю в бронированное стекло двери реакторного отсека. Наношу кратковременный визит в главную ходовую машину. Она тихонько шумит в темноте, справно искривляя метрику пространства. Монструозная туша вальяжно разлеглась в огромном помещении и даже не обременяет себя приветливым включением плафонов освещения. Да и ладно, главное, что всё кругом чинно-благородно. Чиркнув очередную запись в журнале обхода, возвращаюсь в родные пенаты.

Однако, стоит только спрыгнуть с трапа на пайол своего отсека и подумать о необходимости профилактического выжигания всего трюмного мицелия, как в тот же миг оказываюсь пред пугающим лицом зарождающегося «апокалипсиса» – посыпавшийся град отказов, видимо спровоцированный внеплановым пробуждением Арахны, перечёркивает намеченный план работ. Чёрт! Экран контроля живучести, утратив свой привычно синий цвет, покрывается разрастающимися пунцовыми пятнами, словно ребёнок, подхвативший краснуху, – сигналы о задымлениях, выходах из строя контрольных датчиков, разгерметизациях, неисправностях агрегатов жизнеобеспечения и прочих угрозах самому существованию старого корабля в глубоком космосе. Не прошло и десяти минут, как я оставил наше "двигло" в совершенно благополучном состоянии, а за это время отсек успел разгерметизироваться, с выходом из строя доброй половины контрольных приборов. Абсолют, судя по всему, отставив безразличный нейтралитет, избирает тактику активного вторжения на чужую территорию. И я остаток дня провожу в метаниях между отсеками, словно заправский пожарный среди деревьев полыхающего леса, забыв и о крысе, и о так некстати воскресшей Арахне.

Лишь к середине ночи окончательно становится ясно, что разладилась система контроля за критически важными параметрами – подавляющее большинство срабатываний оказывается ложными. Ничего не горит, не теряется воздух через повреждения обшивки, законсервированные агрегаты исправно пробуждаются, ворочаются в допустимых параметрах и снова замирают в небытие. Ходовая машина безропотно несёт нас через тернии к звёздам. В общем, ничего по-настоящему страшного. Доисторическая рухлядь вполне справляется с непростой ролью космического корабля. Арахна же все это время пребывает в ходовой рубке, не высовывая оттуда и носа, видимо, всерьёз озаботившись моим психическим состоянием. Её истеричные запросы по телекому, я нагло игнорирую, предоставив возможность со вкусом поволноваться – пугающая информация об отказах на главный пульт сыпалась исправно.

Систему контроля живучести, как и много чего до неё, приходится с сожалением отключить – сгорел один из блоков управления, а разобраться, что в нём конкретно «полетело», не представляется возможным. По архивам – на складе числится один запасной, но с наскока найти в том хаосе, что творится на стеллажах, робот-ремонтник не смог. Возможно, при погрузке перепутали маркировку на упаковке или банально положили не в тот сектор. Что для туповатого механического «помощника» стало непреодолимой преградой. Элементарную логистическую задачу типа – пойди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что, он благополучно провалил. Теперь придётся всё делать самому. В суетной беготне по отсекам пропускаю отбой. И когда к середине ночного периода ситуация перестаёт казаться опасной, я опять заваливаюсь отсыпаться в кучу ветоши прямо на рабочем месте. Засыпая, вспоминаю о непроверенных крысоловках и ожидающем аутодафе мицелии. А снится мне проклятая тишина…