Затем, пиля, что генерал пожимает плечами, Фишер шагнул к его сторону и сказал, протягивая ему газету:

— Прочтите сами, если сомневаетесь.

Генерал вырвал у него из рук газету.

— Вы написали это вчера — заявил он, бледнея от гнева, — ибо вчера вы уже чувствовали, что мы придем, и вчера вы уже нас боялись.

И, разорвав газету, он скомкал ее в руке и бросил прямо в лицо советнику с криком:

— Вы попросту трус!

Фишер посмотрел вокруг себя блуждающим взглядом, словно надеялся найти какое-нибудь оружие, чтобы немедленно отомстить за полученное оскорбление. Потом, поднеся руку к голове, он схватился за волосы, повернулся вокруг себя, захрипел и мешком повалился на пол.

У него произошло кровоизлияние в мозг.

Генерал подошел к нему, толкнул его ногой и, увидев, что он мертв, сказал солдатам-дневальным:

— Бросьте этого шута в какой-нибудь угол, пусть лежит, пока за ним не придут его домашние.

Дневальные взялись за тело и, неукоснительно подчинившись приказу генерала, протащили его в угол прихожей.

Между тем г-н Фелльнер, подозревая, что с его другом случилась беда, побежал к г-ну Аннибалу Фишеру, отцу журналиста. Он рассказал ему о том, что произошло, и, поскольку сам он не имел возможности помочь другу, предложил старику пойти в гостиницу «Англетер» и осведомиться о сыне.

Господин Аннибал Фишер был восьмидесятилетний старец; он попросил, чтобы его проводили, и в гостинице «Англетер» спросил внизу, не видели ли там его сына.

Ему ответили, что видели, как он поднялся, но никто не заметил, чтобы он спустился. Затем, пока его вели по лестнице наверх, ибо Фалькенштейн расположился на втором этаже, ему посоветовали справиться непосредственно у генерала.

Господин Аннибал Фишер последовал совету, но генерал Фалькенштейн уже закончил прием или отправился завтракать, и старик нашел дверь его гостиной закрытой. Тогда он стал настаивать на том, чтобы ему дали возможность поговорить с генералом.

— Сядьте здесь, — ответили ему, — он, возможно, еще придет.

— Не могли бы вы предупредить его, — спросил старик, — что отец пришел справиться о сыне?

— Чьем сыне? — спросил один из солдат.

— Моем сыне, советнике Фишере, которого утром арестовали у бургомистра Фелльнера.

— Вот это да! Это же отец, — сказал один из солдат своему товарищу.

— Так если он пришел справиться о своем сыне, — ответил тот, — он прекрасно может его забрать.

— Как забрать? — спросил старик, ничего не понимая из этого разговора.

— Разумеется, — отозвался солдат, — вон он там вас ждет.

И он показал ему пальцем на труп советника.

Твердым шагом старик-отец подошел, встал коленом на пол, чтобы получше рассмотреть сына, приподнял его голову и спросил у солдат:

— Так что, его убили?

— Нет! Честное слово! Он сам умер.

Отец поцеловал труп в лоб.

— Наступили несчастные дни, — сказал он, — когда отцы хоронят своих детей!

Потом он спустился вниз, подозвал носильщика, послал его еще за тремя другими, опять поднялся в прихожую вместе с ними и, показав им на труп, сказал:

— Возьмите тело моего сына и отнесите ко мне домой!

Люди взвалили труп на плечи, снесли его вниз и положили на открытые носилки. Идя впереди с непокрытой головой, бледный отец с полными слез глазами отвечал всем, кто его спрашивал, что означало такое странное шествие, когда несут через весь город покойника без священника и без погребального пения:

— Это мой сын, советник Фишер, его убили пруссаки!

И когда он подходил к своему дому, за трупом уже шло более трехсот человек, а когда за ними закрылась дверь, люди из толпы, которая пошла за мрачной процессией, разошлись по городу и всем, кого они встречали, говорили:

— Пруссаки убили советника Фишера, сына старика Аннибала Фишера.

Советник Фишер умер накануне своего пятидесятилетия.

Узнав эту новость, бургомистр Фелльнер, вздрогнув, посмотрел на свою руку, где очень заметно, больше чем когда либо, был виден крест на холме Сатурна, и прошептал:

— Ах! Вот предсказания француза и начинают сбываться!..

XXXIII

ПОГРЕБАЛЬНОЕ ШЕСТВИЕ

Мщение генерала Фалькенштейна журналистам не остановилось на смерти советника Фишера и исчезновении «Почтовой газеты». На следующий день были закрыты «Ведомости дня», «Друг народа», «Последние новости» и «Франкфуртский фонарь».

Восемнадцатого июля генерал опубликовал такое распоряжение:

«Следующие франкфуртские издания могут выходить и дальше:

1) “Франкфуртская газета ”;

2) “Биржевая газета

3) “Правительственные ведомости”;

4) “Франкфуртский указатель ”;

5) “Акционер”;

6) “Театральные сцены ”;

7) “Хроникер”;

8) “Биржевые ведомости ”;

9) “Банная газета ”;

10) “Друг семьи ” (“Христианские ведомости ”);

11) “Газета конской ярмарки”;

12) “Стенографическая газета”;

13) “Музыкальная газета ”».

Этот список сопровождали следующие строки:

«Издание всех прочих газет и ежедневных ведомостей, которые выходили до сих пор, настоящим запрещается.

18 июля 1866 года.

Главная ставка, Франкфурт, главнокомандующий Майнской армии фон Фалькенштейн».

Семнадцатого июля, как и сказал генерал, в пять часов пополудни, он направил к дверям банка отряд из восьми человек под командой фельдфебеля с двумя людьми, тащившими ручные тележки для перевозки семи миллионов флоринов.

Он так мало был осведомлен о действительном весе и объеме, которые соответствовали сумме в семь миллионов флоринов, — а ведь, будь она отсчитана золотом, вес ее составил бы сто двадцать тысяч фунтов, — что направил, как мы сказали, для ее перевозки, то есть для перевозки ста двадцати тысяч фунтом золота, псе го двух человек с двумя тележками.

Увидев, что люди эти вернулись без требуемой контрибуции, генерал Фалькенштейн разразился угрозами и заявил, что, если на следующий день контрибуция так и не будет выплачена, он отдаст город на разграбление и подвергнет его бомбардированию.

А пока генерал приказал арестовать сенаторов Бернуса и Шпельца в их домах и препроводить на сторожевую заставу, откуда, после того как они оба просидели в течение двух часов на виду у всех за решеткой, чтобы все смогли убедиться в том, насколько мало ценятся им городские власти, он отправил арестованных в сопровождении четырех жандармов с письмом к губернатору Кёльна.

Этот акт грубости имел свой результат. Он испугал многих влиятельных лиц, и те пошли к директору банка и попросили его ссудить городу требовавшиеся семь миллионов.

Правление банка согласилось, и семь миллионов семьсот сорок семь тысяч восемь флоринов были выплачены 19 июля.

В тот же день, 19 июля, в четверг, чуть раньше десяти часов утра, славный франкфуртский батальон, тот, что в знак уважения сопровождал пруссаков при их вступлении в город и стоял перед ними 16 июля, чтобы приветствовать их, батальон, состоявший из шести рот обшей численностью в восемьсот человек, получил приказ встать в каре во дворе монастырской казармы.

В десять часов прусский полковник фон дер Гольц, командир 19-го пехотного полка, прибыл туда в сопровождении двух адъютантов и подполковника Бёинга, командующего линейным франкфуртским батальоном. Забили барабаны, извещая о том, что ожидалось какое-то сообщение. Батальон, не имея представления, о чем шла речь, взял на караул.

И тогда подполковник Бёинг прочел приказ, которым франкфуртский батальон объявлялся распушенным по распоряжению главнокомандующего Майнской армией, его превосходительства г-на барона фон Фалькенштейна.

При этом неожиданном сообщении стало заметно, как по лицу некоторых бойцов, в особенности самых старых, беззвучно потекли крупные слезы.

Срывающимся голосом подполковник Бёинг призвал батальон сохранять до последнего момента отличную дисциплину и помнить, что офицерский состав всегда относился к солдатам по-отечески.

Те, кто прослужил менее полугода, получали по пятьдесят флоринов; им надлежало вернуть свои шинели, оставив себе только брюки и мундир. Те, кто прослужил полгода, получали по сто пятьдесят флоринов, а те, кто прослужил более года, — по двести пятьдесят флоринов. После оглашения приказа оружие и снаряжение были сданы по ротно в арсенал в присутствии полковника фон дер Гольца. Выплата назначенных сумм производилась в два часа пополудни через ротных.