– Поглядим, Лена Сергеевна, – ответил Вася неопределенно.

– Жениться тебе надо, Вася, – вновь сказала она невпопад.

Вася сразу как-то подобрался, и Петрищенко смутилась: а вдруг он подумал, что я его и правда на Ляльке хочу женить? И что я специально все подстроила? Она почувствовала, что краснеет, уже от одного только, что он может такое подумать. И оттого, что она подумала, что он может такое подумать, покраснела еще сильнее.

– Да, конечно. Спасибо тебе. Ни пуха ни пера, Вася.

– К черту, Лена Сергеевна, – серьезно сказал Вася.

Представим себе обнесенные бревенчатым забором хижины у замерзшей реки. Перевал завалило снегом, провизия съедена. Патроны кончились. Нет больше сил поддерживать огонь в очаге. И трупы даже не выволакивают за дверь, они лежат у стены, твердые и холодные, точно бревна. Снег у порога бурый от экскрементов.

И тогда ночью, когда над головой загораются холодные и страшные, с кулак, звезды, к людям приходит вендиго.

Морозный лес полон звуков. Скрипят деревья, в воздухе стоит чуть слышный треск вымерзающей влаги. Ветви трутся друг о друга. Шурша, упадает с вершины ели снежная шапка. Кто-то стонет во сне, потому что неслышный голос окликает его из темноты. Кто-то зовет, зовет его по имени. Тело обретает странную легкость, кажется, само летит по воздуху… опухшие ноги тянут к земле, надо их отбросить… Они болят, они тяжелые… Они мешают держаться вровень с тем, кого ты уже почти догнал. С тем, кто так сладко зовет из тьмы. И ты бежишь, так бежишь, что ноги у тебя начинают дымиться.

Потом они сгорают, на их месте вырастают новые. Нечеловеческие.

Теперь вендиго – это ты.

Ты возвращаешь себе прежнюю людскую личину. Ты изо всех сил стягиваешь безгубый рот, чтобы скрыть клыки, ты прячешь во мраке свои новые ноги. Ты возвращаешься в поселок, где живые лежат вповалку с мертвыми. Ты говоришь с живыми тихо-тихо, на своем языке. И видишь, как живые грызут мох, растущий на могучих деревьях. Потом начинают пожирать мертвых. А потом – друг друга.

Вендиго. Дух-людоед.

Темная фигура маячила у двери в телефонную будку, и Розка внутренне напряглась, но тут же сообразила, что это просто какой-то нетерпеливый гражданин переминается с ноги на ногу в ожидании, пока телефон освободится.

– Сейчас-сейчас, – крикнула она и, прижимая трубку к уху, замерла.

В трубке шуршало и потрескивало.

Потом до нее донеслись все те же шаркающие шаги. Не могут они там быстрее шевелиться, что ли?

– А его нет, – сказал все тот же бесполый старческий голос.

– А когда он будет?

– Что?

– Девушка, может, вы будете решать свои личные проблемы при личной встрече?

– Когда он будет, пожалуйста?

– Не знаю.

– Девушка…

– Сейчас-сейчас…

– Девушка, да что же это такое!

Она с виноватым видом открыла дверцу будки. Лев Семенович стоял, нетерпеливо притопывая чищеным черным ботинком…

– Ой! – сказала Розка.

– Ну, сколько же… – укоризненно начал Лев Семенович, но тут, разглядев Розкино лицо в сгустившихся сумерках, удивленно сказал: – Розочка, это ты?

– Лев Семенович… Я хотела…

Лев Семенович шутливо погрозил ей пальцем:

– Что, молодежь, секреты от мамы? Уже кавалер завелся, так?

Розка, которую передернуло при мерзком слове «кавалер», тем не менее промолчала, чуть заметно поведя плечами.

– Ну ладно, – торопливо продолжал Лев Семенович, придерживая дверь телефонной будки и стоя к Розке вполоборота, – дело молодое, дело молодое… Как работа?

– Спасибо, Лев Семенович, ничего.

– Тренируешься?

– В каком смысле?

– Ну, язык, машинопись?

– Да, все нормально, – соврала она. – Скучновато, правда, но ничего…

– Я в твои годы… – неопределенно сказал Лев Семенович. – Ладно, маме привет передавай. Как работа? Как сослуживцы? Сработались?

– Ничего, Лев Семенович, – холодея, ответила Розка.

Ну да, он ведь живет тут поблизости, на Гагарина, а что звонит из автомата, так, наверное, завел кого-нибудь, по секрету от тети Риммы… Но до чего же у него странный вид. И не слушает, что ему говорят. Вообще не слушает…

– Так я пошла, Лев Семенович? – на всякий случай спросила она.

– Да, Розочка, иди, иди…

На весу он держал блокнотик и пальцем уже заложил в нем страничку…

Не хочет, чтобы застукали, подумала Розка. Особого сочувствия к лысоватому, суетливому, с брюшком Льву Семеновичу она не испытывала, но ощущала неловкость, как всегда бывает, когда застанешь другого в неловкой ситуации. Протиснувшись мимо него, она заторопилась домой, когда он окликнул ее в спину:

– Розочка, двушки, случайно, не найдется?

У мамы в комнате мерцал старенький черно-белый телевизор. Шел «Подпасок с огурцом». Мама спала.

Петрищенко где-то читала, что мозг работает всегда. Даже если кажется, что человек ничего не видит и не понимает, мозг все равно работает. Сам в себе, сам для себя, порождая странные и причудливые картины… Мама, возможно, сейчас разговаривает с папой или гуляет по набережной в Ялте, и все смеются и едят мороженое, и всем хорошо, вот только тени падают под каким-то немножко странным углом.

А телевизор создавал обманчивое впечатление, что все в порядке. Что мама смотрит многосерийные фильмы и в состоянии удержать в памяти содержание предыдущих серий. Или программу «Время»…

Впрочем, зачем-то же ей нужен этот телевизор, зачем-то она просит, и поднимает слабую руку, и пытается указать на него… Зачем? Она же давно уже видит только мелькание черно-белых пятен…

Она вздохнула, присела рядом с кроватью, поставила на колени тарелку и зачерпнула ложкой кашу.

– Мама, проснись, – сказала она ровным голосом, – будем кушать.

Дождь припустил сильнее, и Вася какое-то время тщетно пытался чиркнуть отсыревшей спичкой.

Все вокруг было мокрое, черное и блестящее, и решетка была мокрой, черной и блестящей. На решетке висел мокрый, черный и блестящий замок.

Между колонн клубилась тьма.

Какое-то время он стоял неподвижно, привалившись к одной из колонн, поддерживающих арку с надписью «Трудовые резервы», и вдыхая темный водяной воздух. Со стадиона отчетливо тянулся млечный след страха, но уже застарелый, вчерашний… Это он Розку так пуганул? Ничего себе! Или кого-то еще?

За колоннами у входа вспыхнуло окошко; ну правильно, должен быть сторож, и дырка в заборе обязательно должна быть. Он подумал, обошел колонну и постучал в окошко.

– Ну? – крикнул изнутри сторож.

Вася полез во внутренний карман штормовки, извлек удостоверение и приблизил к грязноватому стеклу.

– Сейчас! – отозвался сторож.

Он вылез из каптерки и, недовольно отряхиваясь на дожде, отпер калитку.

– И что? – спросил он мрачно.

– Кипяточку попить бы, – честно сказал Вася.

– Положим, – сказал сторож, пропуская Васю внутрь. На электроплитке кипел чайник.

Каптерка была тесная и пахла внутри нестираным, залежалым бельем. Вася уселся на хлипкую скамью и, морщась, взял в руки горячий стакан.

– И что? – повторил сторож.

– Да ничего, – неопределенно сказал Вася. – Дай, думаю, загляну.

– Это насчет трупа? – спросил сторож равнодушно. – Так тогда не моя смена была.

– Ну и фиг с ним, – сказал Вася.

Какое-то время они сидели молча, прихлебывая чай. Чай отдавал веником, но был горячим и крепким.

– Все-таки, ну? – повторил настырный сторож.

– Ну, дык, – сказал Вася. – Ты как, только по пропускам пускаешь?

– Как положено, так и пускаю.

– У тебя, кстати, дырка в заборе, через нее все лезут, кто ни попадя.

– Хрен полезут, – отмахнулся сторож, – в такой-то дождь.

– Смотри, неприятности будут!

– И что со мной сделают? В должности понизят?

Они помолчали, шумно прихлебывая чай.

– Ну ладно. – Вася поставил стакан и поднялся. – Спасибо этому дому, пойдем к другому. Ты и сам-то, друг… поосторожней.