Макс направился к двери кабинета, Сергей поплелся за ним.

– Да, слушай, я чего спросить хотел, – Макс обернулся, посмотрел на работника с хитрым прищуром. – Я как-то с тобой девчушку одну видел, вечером товар тебе помогала сортировать. Чего за девочка, откуда?

– Так это… – растерялся Сергей. – Подружка моя, мы с ней из одного города, вместе приехали.

– Подружка, говоришь? – удовлетворенно произнес Макс. – Подружка – это хорошо. Как зовут-то?

– Ее? Света.

– Ты, Шумилов, вот чего, – проговорил Макс деловым тоном, словно давая сотруднику важное поручение. – Дуй сейчас к Свете, скажи, чтобы сегодня к семи подваливала к «Юности». Я говорил, братан у меня приехал, он там остановился, и днюху его там же отмечать будем, в кабаке на первом этаже. Да, – Макс изобразил на секунду глубокую задумчивость и решительно добавил: – Так, пожалуй, правильно будет. Всем хорошо – и брательнику приятно, и тебе полезно. Долг-то твой, – он фамильярно похлопал Серегу по плечу, – считай, с сегодняшнего дня на убыль пойдет.

– Серега, я до сих пор не могу поверить, что ты так сглупил. Такие деньги! Вот так просто, взял и отдал?

– Да, да! Вот так взял и отдал, – зло отгрызнулся Сергей.

Он нервно воткнул в переполненную пепельницу окурок, тут же закурил снова.

– Влад – он же меня сюда вытащил, устроил, советы давал дельные всегда. А тут примчался весь в мыле, срочно, говорит, и времени-то не было подумать.

– Да о чем тут было думать? – подавленное состояние, в которое ввергла Свету принесенная Серегой новость, постепенно уступало место глухому раздражению. Она начала осознавать, что все надежды, с которыми они приехали в Москву три месяца назад, похоже, рухнули в одночасье из-за совершенно идиотского, необъяснимого по своей глупости, поступка парня, на помощь которого она так рассчитывала. – Это же не твои деньги, о чем еще тут можно думать?

– Ладно, хватит! – Серега вскочил с кровати, на которой они сидели, закрывшись в своей комнате, чтобы соседи не мешали разговору, и как зверь в клетке заметался в тесном пространстве между дверью и окном. – Сделал – и сделал. Таким вот твой пацан оказался лохом, чего теперь это обсуждать? Короче, тебе валить надо. Прямо сейчас.

– Ты думаешь, они?..

– Я не знаю! Не знаю, как отреагирует Макс на то, что ты не явилась. И мне, если честно, на это насрать, с этим буду завтра разбираться. Так и скажу ему – домой уехала. Только ты к этому моменту уже действительно должна быть дома. Уж искать тебя он точно не станет.

– Зато на тебя, наверно, разозлится, – неуверенно сказала Света.

– Да и хер бы с ним, – Сергей явно хорохорился, но Света видела, как ему на самом деле страшно. – Говорю же – завтра поглядим. А сейчас – собирайся. Провожу тебя на Щелчок, до автовокзала, вечером автобусы должны быть. На крайняк рванем на Ярославский, через нас поездов проходящих куча, на какой-нибудь точно билет достанем.

– Слушай, а как же паспорт? Как я дома без паспорта, даже на работу не устроиться!

– Блин! – Серега замер посередине комнаты, внезапно вспомнив, что оба их документа ушли в руки парня, которого привел Влад, и связь с которым стала теперь невозможной. – И здесь этот урод нам подгадил!

– Ладно, – решительно заявил он, поборов секундное замешательство. – Об этом тоже потом… Поспрашаю пацанов, может, кто поможет на того перца выйти. Ну, чего сидишь? Собирайся.

О причинах внезапного, среди ночи, возвращения из Москвы родители, слава богу, не допытывались, и Света не стала рассказывать о поступке Сереги, ограничившись короткими нейтральными фразами: «Сложно там все, чего-то, не получилось у нас» и «Сережка остался, попробует еще покрутиться, а я поняла, что мне здесь лучше». В подробности столичной жизни дочери родители особо не вникали еще и потому, что не успели оправиться от оглушающей новости: Нине Ивановне, давно испытывающей проблемы с ногами, поставили страшный диагноз – сахарный диабет. Течение болезни указывало на то, что очень скоро она не сможет ходить на работу, и придется оформлять инвалидность.

Света очень быстро поняла, что уверения Славика в готовности во всем помогать жене по большей части были лишь сиюминутным благородным порывом – отец оставался все тем же добродушным бездельником, каким стал уже много лет назад. Над семьей нависла реальная угроза нищеты – пособия Нины Ивановны будет едва хватать на пару походов в магазин. Мать призналась, что несколько раз садилась за написание дочери письма, в котором хотела рассказать о приключившейся беде, но так и не решилась его отправить. «Письмо от тебя в октябре пришло, радостное такое – Сергей работает, скоро прописку получите, ты по специальности устроишься, все хорошо у вас. Вот я и подумала: напишу сейчас про наши проблемы, бросишь все, примчишься, станешь тут с нами возиться, а каково мне будет знать, что жизнь тебе поломала? Решила – мы со Славкой тут как-нибудь перебьемся пока, а там, глядишь, и ты в Москве на ноги встанешь, может, и с деньгами пособишь».

«Что ни делается – все к лучшему» – справедливость этого избитого утверждения Светлана оценила, когда представила свою дальнейшую беззаботную жизнь в Москве в полном неведенье о проблемах родителей. Мать влачила бы жалкое существование, считая каждую копейку, писала бы дочери бодрые письма, не желая мешать ее счастью, а она, Светлана, возможно, и не всегда бы вспоминала о необходимости послать домой хоть немного денег.

Нужно было срочно устраиваться на работу, но для этого предстояло сначала решить проблему с паспортом. Не питая ни малейших иллюзий по поводу возможности Сереги найти и вернуть их документы, Света на следующий же после приезда день пошла в паспортный стол. Выдержала долгий и нудный допрос – «Потеряла или украли? Где, когда? Что делала в Москве?» – заполнила длинную анкету, написала заявление, расписалась в каких-то карточках и через две недели, в течение которых еще три раза ходила по вызову в отделение милиции, наконец получила новенький паспорт.

По трудоустройству особых вариантов не просматривалось, и она вновь явилась в ту же поликлинику, из которой три месяца назад такая счастливая выскочила навстречу новой жизни. Место ее до сих пор было свободно, и главврач, не выказывая особого удивления и не задавая лишних вопросов, быстро передал ее бумаги в отдел кадров. Зарплата оставалась такой же мизерной, зато на этот раз работа в медучреждении давала одно ощутимое преимущество – матери требовалось теперь много лекарств, и, в условиях тотального дефицита или запредельной розничной цены, у Светы появилась возможность иногда доставать нужные медикаменты.

Коллеги встретили «блудную дочь» ровно, но если врачей мало интересовал московский опыт молодой девушки – персонал был возрастной, многие понимали цену рассказам о разгульной столичной жизни – то медсестры, по большей части Светины ровесницы, не скрывали жгучего любопытства. Света не любила рассказывать о своей поездке и обычно отделывалась общими фразами и малозначащими фактами, отчего подружки решили, что она, прожив в Москве всего три месяца, что-то сильно стала задирать нос. Вслух ей ничего не высказывали, и только 30 декабря, когда коллектив поликлиники устроил в ординаторской импровизированный новогодний банкет, уже слегка поддатая Вика – девушка, наиболее рьяно стремящаяся «вырваться из этой дыры» и осенью провожавшая коллегу с неприкрытой завистью в глазах, не скрывая сарказма, вдруг осведомилась у сидящей напротив и весело болтающей с соседкой Светланы:

– Ну чего, Светик, в столицах-то не шибко все оказалось медом намазано?

Вопрос повис в воздухе – так неожиданно он прозвучал среди общего веселья. В наступившей тишине Света, ничуть не смутившись, ответила спокойно, без намека на вызов и вполне доброжелательно:

– Там, Викуль, все по-разному. Кому-то везет, кому-то нет. Если у меня не получилось – это не значит, что не получится у тебя.