Лектур с удивительной непринужденностью отправился на прогулку и оставил Эмманюеля и Маргариту с глазу на глаз.

XII

В тот же день, когда состоялась встреча Маргариты и Лектура, подробно описанная нами и приведшая не к тому результату, на какой надеялась девушка, в четыре часа колокол зазвонил к обеду и барон вернулся в замок. Роль хозяина за столом играл Эмманюель: маркиза осталась с мужем, а Маргарита извинилась, что не сможет выйти к гостям. Гостей было немного: нотариус, родственники и свидетели. Обед прошел скучно. Лектур всячески старался всех рассмешить, однако было заметно, что этой лихорадочной веселостью он хочет прогнать какие-то мысли. По временам говорливость его вдруг пропадала, как гаснет лампа, когда в ней не хватает масла, лишь под конец она снова вспыхивает еще ярче прежнего и пламя жадно пожирает свою последнюю пищу… В семь часов встали из-за стола и пошли в гостиную.

Трудно дать читателю представление о необычном виде этого старого замка. Его просторные покои, обтянутые штофом с готическим рисунком и обставленные мебелью времен Людовика XIII, были так долго заперты, что давно отвыкли от жизни. Несмотря на обилие свечей, расставленных слугами, слабый, мерцающий свет их был недостаточен для его огромных комнат и все входящие оставались в тени; каждое слово здесь отдавалось эхом, как под сводами собора. Покрытые гербами древние стены казались в этот день еще печальнее оттого, что гостей было очень мало (вечером к ним должны были присоединиться от силы трое или четверо соседей-дворян).

Посредине одной комнаты — той самой, в которой только что приехавший из Парижа Эмманюель принимал накануне капитана Поля, — стоял большой, богато убранный стол, и на нем лежала закрытая папка; на взгляд человека постороннего, не знающего, что здесь готовится, в ней мог быть с равным успехом и смертный приговор, и брачный контракт. Уныние, казалось, висело в воздухе; все были мрачны. Гости, стоя небольшой группой, разговаривали вполголоса; иногда до них доносился взрыв пронзительного насмешливого хохота: это Лектур забавлялся издевками над каким-нибудь почтенным провинциалом, не думая о том, что в какой-то степени смеется и над Эмманюелем. Однако временами жених беспокойно обводил глазами комнату и лицо его мрачнело, потому что ни будущего тестя, ни маркизы, ни Маргариты не было. Первые двое, как мы уже говорили, не выходили к обеду, а недавнее свидание с невестой, при всей напускной беспечности Лектура, несколько встревожило его: он боялся, как бы при подписании документов не случилось чего-нибудь непредвиденного.

Эмманюель был тоже не совсем спокоен и решил было подняться к сестре, но, проходя через одну из комнат, увидел Лектура; тот жестом подозвал его.

— Черт возьми, вы очень кстати подошли, дорогой граф, — сказал барон, всем своим видом показывая, однако, будто с величайшим вниманием слушает рассказы какого-то местного дворянина, с которым он был уже на короткой ноге. — Господин де Нозе рассказывает мне нечто весьма любопытное. А знаете, это прелестная и очень благородная забава, — продолжал он, обращаясь к рассказчику. — У меня тоже есть пруды и болота; как только приеду в Париж, непременно спрошу своего управляющего, в какой они провинции. И много уток вы бьете таким способом?

— Огромное количество! — ответил провинциал с удивительным простодушием, свидетельствовавшим о том, что Лектур спокойно может еще издеваться над ним.

— Что же это за удивительная охота? — спросил Эмманюель.

— Вообразите, дорогой мой, — стал рассказывать Лектур с величайшим хладнокровием, — господин де Нозе садится по самую шею в воду.

— А не будет нескромностью спросить, в какое время года?

— Обыкновенно в декабре или январе, — ответил провинциал.

— Это чрезвычайно живописно. Так, изволите ли видеть, граф, господин де Нозе входит в воду по самую шею, надевает на голову круглую тыкву и пробирается в кусты. Утки не узнают его и подпускают к себе очень близко. Так ведь, кажется, вы говорили: очень близко?

— Вот как от меня до вас.

— Неужели? — воскликнул Эмманюель.

— И тут он бьет их, сколько душе угодно, — продолжал Лектур.

— Дюжинами! — прибавил провинциал, радуясь, что эти парижане заинтересовались его рассказами.

— Это, должно быть, очень приятно для вашей супруги, если она любит уток, — сказал Эмманюель.

— О, она их обожает! — отвечал г-н де Нозе.

— Надеюсь, вы окажите мне честь и представите меня этой милой даме, — попросил Лектур, кланяясь.

— О, еще бы, господин барон!

— Клянусь вам, первое, что я сделаю, вернувшись в Версаль, — расскажу на утреннем выходе короля об этой охоте: я убежден, что его величество испробует ее на пруду Швейцарцев.

— Извините, дорогой барон, — проговорил Эмманюель, взяв Лектура под руку и наклонившись к его уху, — но это сосед, и его нельзя было не пригласить на подобное торжество.

— Помилуйте, — ответил Лектур, принимая ту же меру предосторожности, чтобы его не услышал тот, о ком шла речь, — вы сделали бы большую ошибку, утаив его от меня: он по праву входит в приданое моей будущей супруги, и я был бы очень огорчен, если б с ним не познакомился.

— Господин де Лажарри! — возвестил слуга.

— Это, наверное, тоже ваш брат-охотник? — спросил Лектур.

— Нет, — ответил г-н де Нозе, — это наш путешественник.

— A-а, все ясно! — произнес барон, и тон его ясно говорил, что гостю угрожает решительная атака.

Вслед за тем дверь отворилась и вошел человек в венгерке, подбитой мехом.

— Здравствуйте, дорогой Лажарри, — приветствовал гостя Эмманюель, направляясь к нему и подавая ему руку. — Что это вы так закутались? Клянусь честью, у вас вид царя Петра.

— Что делать, граф, — ответил Лажарри, вздрагивая словно от холода, хотя в комнате было тепло. — Кто недавно из Неаполя… Бррр!..

— А, так вы, сударь, недавно были в Неаполе? — спросил Лектур, непринужденно подключаясь к беседе.

— Прямо оттуда, сударь.

— Вы восходили на Везувий?

— Нет, я только смотрел на него из окна. Да притом, — продолжал дворянин-путешественник с презрительным видом, очень обидным для вулкана, — мало ли в Неаполе вещей полюбопытнее Везувия! Что в нем удивительного? Гора, которая дымится; да у меня печка точно так же дымится, когда ветер дует со стороны Бель-Иля. А кроме того, госпожа Лажарри очень боится извержений.

— Но вы побывали в Собачьей пещере? — продолжал допрашивать Лектур.

— А что там смотреть? — возразил Лажарри. — Что интересного, если собака вдруг падает и умирает? Бросьте любой дворняжке кусок хлеба с ядом, с ней будет то же самое. Да притом госпожа Лажарри страшно любит собак, и ее бы это огорчило.

— Но вы, как ученый путешественник, — с поклоном спросил Эмманюель, — полагаю, должны были непременно посетить Сольфатару?

— И не подумал! Черт возьми, я легко могу вообразить себе три или четыре арпана серы, не дающие ничего, кроме серных спичек? Да притом госпожа Лажарри терпеть не может запаха серы.

— Как вам этот провинциал? — спросил Эмманюель, провожая Лектура в комнату, где был приготовлен брачный договор.

— Не знаю: потому ли, что первого я раньше встретил, только тот мне больше нравится.

— Господин Поль! — возвестил вдруг лакей.

— Что? — воскликнул Эмманюель, оборачиваясь.

— Кто это? Еще какой-нибудь деревенский сосед? — спросил Лектур, покачиваясь на каблуках.

— О нет, этот совсем другое, — ответил Эмманюель с беспокойством. — Как этот человек посмел явиться сюда без приглашения?

— A-а, понимаю… Какой-нибудь знакомый — из простых, но богат. Нет?.. Поэт?.. Музыкант?.. Живописец?.. Но я вас уверяю, Эмманюель, эту братию начинают везде принимать! Проклятая философия перемешала все сословия. Что делать, дорогой мой, надо терпеть! Вообразите: сегодня художник садится себе преспокойно рядом с вельможей, толкает его локтем, приветствует его, едва приподнимая шляпу, сидит, когда тот встает. Они толкуют между собой о том, что делается при дворе, издеваются, шутят, ссорятся. Это проявление дурного вкуса нынче в большой моде.