— Что ты хочешь от меня? — спросил Али.
— Ты меня узнаешь? — в свою очередь спросил дервиш.
— Да, — ответил визирь, — ты тот, кого называют наисвятейшим, шейх Юсуф.
— А ты, — откликнулся дервиш, — ты тигр Эпира, волк Тепелены, шакал Янины. Каждый твой шаг по ковру орошен кровью твоих братьев, детей или твоей жены. Ступая по земле, ты всякий раз попираешь могилу существа, созданного по Божьему образу и подобию, и оно бросает тебе обвинение в своей смерти. Но, визирь Али, подобного тому, что ты сотворил только что, еще не было. Даже день, когда ты приказал бросить в озеро семнадцать матерей и двадцать шесть детей, не сравнится с этим. Горе тебе, Али, ибо ты посягнул на мусульман; представ в этот час пред Богом, они обвиняют тебя. Льстецы твердят тебе о твоем могуществе, и ты веришь им, рабы лепечут, что ты бессмертен, и им ты тоже веришь; но горе тебе, визирь Али, ибо твое могущество рассеется при малейшем дуновении; горе тебе, дни твои сочтены, ангел смерти ожидает лишь кивка Владыки Небесного, чтобы поразить тебя. Вот что я хотел и должен был тебе сказать. Горе тебе, визирь Али, горе!
Наступило гробовое молчание, собравшиеся с беспокойством ожидали, какое отмщение последует за столь тяжким оскорблением. Но Али, сняв с себя подбитую горностаем мантию, набросил ее на плечи дервиша.
— Возьми этот плащ, — сказал он ему, — и молись за меня Аллаху; ты прав, старик, я великий и презренный грешник.
Дервиш стряхнул мантию с плеч, словно боялся запачкаться, прикоснувшись к ней, потом вытер о нее ноги и удалился сквозь толпу, и та в безмолвном трепете расступилась, давая ему дорогу.
В тот же вечер Али дал мне обещанные конвой и охранную грамоту, и на следующий день мы отправились в путь; нам предстояло пересечь всю Ливадию.
XXXIV
Двое из албанцев моего эскорта, состоявшего из пятидесяти человек, сопровождали в подобном же путешествии лорда Байрона и прекрасно его помнили. Мы поехали тем же путем, то есть самым коротким. Обычно на него уходило двенадцать дней, но не знающие усталости албанцы обещали проделать его за восемь. Действительно, уже на другой день мы ночевали в Вонице, оспаривающей у Анио честь считаться древним Акциумом; таким образом, за два дня мы проделали двадцать пять льё. Как ни устал я от дороги и как ни был озабочен конечной целью моей поездки, я все же взял лодку, чтобы переплыть залив и посетить Никополь. Дул попутный ветер, и лодочники сказали, что понадобится всего два часа, чтобы переплыть на ту сторону, хотя на обратном пути придется положиться на весла, а это займет значительно больше времени. Но при всем том днище лодки и мой плащ показались мне лучшим прибежищем, чем та комната, которую я оставил ради этой поездки.
По необычайному совпадению ночь со 2 на 3 сентября, когда мы пересекали этот тихий и спокойный сегодня залив, была годовщиной битвы при Акциуме; именно в это самое время тысяча восемьсот тридцать четыре года назад разыгрался спектакль, повергший в ужас многочисленных жителей, которые, словно собравшись посмотреть на грандиозную навмахию, столпились на столь пустынном ныне берегу. Тогда решались судьбы мира, и Антоний потерпел поражение; остатки его флота еще отбивались, а он уже бежал во след уплывающей Клеопатре, и с этого часа Октавиан в самом деле стал называться Августом.
Мы переплыли залив, и я какое-то время, словно тень, побродил среди развалин Никополя, города победы, воздвигнутого Августом в память о битве при Акциуме на том самом месте, где в утро перед сражением он, повстречав крестьянина с ослом, спросил имя животного, на что получил ответ на латыни:
— Меня зовут Евтихий, это значит «счастливый», а моего осла Никон, или «победитель».
Август, веровавший в предзнаменования, не мог не оценить и не запомнить этой встречи и приказал отлить две статуи для площади в Никополе: одна изображала крестьянина, другая — его осла.
Полагаю, мало кому из моих читателей не доводилось бродить во тьме среди руин, но когда с ними связана память о великих событиях, то безмолвие, ночь и одиночество придают им особую величавость. Охваченный мрачными мыслями, навеянными воспоминаниями, я присел на обломок разбитой колонны, напротив груды камней — остатков какого-то неведомого храма — и погрузился в глубокие мечтания, как вдруг мне почудилось, что предо мною возникла какая-то тень. Затаив дыхание, я пристально вгляделся в нее, и то, что вначале принял за игру лунных лучей, стало приобретать некие реальные очертания. Расплывчатый контур походил на женскую фигуру, окутанную покрывалом или саваном. Я был, как уже упоминалось, родом из страны, изобилующей поэтическими легендами, и в детстве наслышался рассказов о привидениях. Обычно являлся либо дух только что усопшего, либо призрак того, кому в данный момент грозила опасность. Однако, согласно древним преданиям, которые мне рассказывала матушка, существовало верное средство распознать, действительно ли пред вами сверхъестественное существо: для этого нужно было быстро обернуться на все четыре стороны света и, если привидение успевало пробежать по кругу, в центре которого вы находились, и каждый раз оказывалось с вами лицом к лицу, не оставалось никакого сомнения, что вы имеете дело с видением, ниспосланным потусторонними силами. Я поднялся и, убедившись, что возникшая передо мною тень не плод заблуждения расстроенных чувств, повернулся на север, запад и восток, повсюду неизменно встречая ту же призрачную, перелетавшую с места на место с быстротой мысли, закутанную, неподвижную, безмолвную, словно мраморная статуя, женскую фигуру. Я достаточно много рассказал о себе читателю, чтобы, смею надеяться, не показаться ему трусом, и, однако, признаюсь, волосы у меня встали дыбом, а лоб покрылся холодным потом. Какое-то время я пристально вглядывался в призрак, затем, не в силах более выносить это состояние неизвестности, двинулся прямо ему навстречу. Он подпустил меня на расстояние четырех-пяти шагов, но едва я вытянул руку и хотел коснуться его, исчез со стоном, походившим на последний вздох агонии. В долетевшем до меня легком дуновении мне послышался звук моего имени, произнесенного с мольбою о помощи. Я бросился к тому месту, где находилось привидение, но никого не обнаружил, влажная от росы трава стояла нетронутой, и вокруг не было ни стены, ни развалины, ни какого-нибудь провала, куда могло бы укрыться это таинственное создание, если только оно было не духом, а существом из плоти и крови.
Я громко закричал; на крик тут же прибежали лодочники, опасаясь, что среди руин могли скрываться грабители или дикие звери, но вокруг никого не было. Я рассказал им о произошедшем со мною странном случае и попросил помочь мне обыскать окрестности. Они кивнули в знак согласия и принялись за дело, по-моему, скорее просто из желания откликнуться на мою просьбу, чем в надежде что-либо обнаружить. Действительно, наши усилия не принесли никаких плодов: мы не нашли ничего, что могло бы хоть как-то прояснить случившееся.
Становилось поздно, а у меня все не было сил покинуть эти развалины. Несколько раз лодочники напоминали мне, что пора возвращаться; наконец я велел гребцам отправиться к лодке, пообещав вскоре присоединиться к ним. Оставшись один, я вознес Господу горячую мольбу, заклиная его, чтобы, если это видение ниспослано им, оно возникло снова и заговорило со мною, но, несмотря на молитвы и просьбы, все вокруг оставалось столь же пустынным и безмолвным. Тогда я решился уйти; оглядываясь на каждом шагу, я пересек город и оказался на берегу моря, так и не встретив на пути чего-либо похожего на явившуюся мне таинственную незнакомку. Гребцы ждали меня. Я бросился на дно лодки, но не для того, чтобы забыться сном (он бежал от глаз моих): мне хотелось поразмыслить о пережитом мною странном приключении. Лодочники налегли на весла, и наше суденышко, словно запоздалая птица, полетело по водной глади. В глубоком молчании, которое особенно выразительно у греков, мы проделали весь путь от Никополя до Акциума.
Пробило два часа ночи, надежда уснуть покинула меня окончательно, душевное волнение прогнало телесную усталость. Я разбудил моих албанцев и спросил их, можем ли мы выехать немедленно, в ответ они взяли оружие, и мы пустились в дорогу, рассчитывая в тот же день прибыть во Врахури, древний Ферм. Через пять часов нам пришлось сделать остановку, чтобы позавтракать на берегу Ахелооса; отдохнув два часа и перейдя реку в том самом месте, где, по преданию, Геракл укротил быка, мы вступили в Этолию.
