Литмир - Электронная Библиотека

Как радостно было снова увидеть их! В жизни человека случается немного подобных счастливых мгновений, но при всей их краткости именно они украшают наше существование. Мы с родителями нанесли визит доктору Батлеру. В моем присутствии профессор не слишком хвалил меня, но дал понять матушке, что в колледже мною довольны. Добрые мои родители вышли от него с радостью в душе.

На дворе я увидел, как Роберт о чем-то беседует с Томом, и, казалось, его слова приводили моего старшего друга в восхищение. Роберт хотел попрощаться со мною, он тоже собирался провести месяц каникул у родителей. Со дня моей стычки с Полом его дружеское отношение ко мне оставалось неизменным. Том сумел найти минуту, чтобы отозвать отца в сторону; вернувшись, отец поцеловал меня, прошептав при этом: «Да, да, он вырастет настоящим мужчиной». Матушке захотелось узнать, в чем дело, но отец взглядом попросил ее набраться терпения, пообещав все рассказать позже. По ее ласкам в тот вечер я понял, что он сдержал слово.

Родители предложили мне провести неделю в Лондоне, но мое желание поскорее увидеть Вильямс-Хауз было настолько велико, что я предпочел сразу же отправиться в Дербишир. Мое желание исполнили, и на следующее утро мы отправились в дорогу.

Не могу передать словами впечатление, которое произвели на меня места детства после первой разлуки: вон та же цепь холмов, отделяющих Честер от Ливерпуля; вот ведущая к замку тополиная аллея, где каждое дерево, склоняясь от порыва ветра, казалось, приветствовало меня; сторожевой пес едва не порвал свою цепь, чтобы броситься мне навстречу; миссис Дэнисон спросила меня по-ирландски, не забыл ли я ее; мой вольер был полон добровольных пленниц; славный мистер Сандерс пришел, считая, как он сказал, своим долгом поздравить юного хозяина с возвращением. Всех-всех, вплоть до доктора и мистера Робинсона, которых я прежде недолюбливал, ибо, как помнит читатель, их появление у нас означало время отправляться спать, я встретил с радостью.

Ничто не изменилось в замке. Каждая вещь стояла на своем обычном месте: кресло отца возле камина, кресло матери у окна, стол для карточной игры в углу, справа от двери. За время моего отсутствия здесь продолжалась все та же счастливая, спокойная жизнь и каждый лелеял надежду вместе свершать свой прямой и легкий путь до самой могилы. Лишь я избрал иную дорогу и радостным и доверчивым взглядом всматривался в новые горизонты.

Я тотчас же отправился к озеру. Оставив отца и Тома позади, я пустился бегом, чтобы как можно скорее увидеть мой бриг. Он по-прежнему грациозно покачивался на своем обычном месте; узкий вымпел вился по ветру; лодка стояла в бухте. Я бросился в высокую траву, пестреющую лютиками и маргаритками, и заплакал от радости и счастья. Подошли отец с Томом; мы сели в лодку и подплыли к кораблю. Палуба была надраена до блеска: в моей морской резиденции меня несомненно ждали. Том зарядил пушку и выстрелил, подавая сигнал команде. Десять минут спустя все шесть матросов поднялись на борт.

Я ничего не забыл из теоретических уроков, преподанных мне дома, и мои занятия гимнастикой в колледже помогли мне отлично справляться с их выполнением на практике. Любой маневр я проделывал с ловкостью настоящего матроса. Отец был счастлив и не скрывал волнения, видя, насколько я ловок и искусен; Том хлопал в ладоши, а матушка на берегу не раз отворачивалась, чтобы смахнуть слезу. Колокол позвал нас к ужину. В замок пригласили гостей отпраздновать мое возвращение. Доктор и мистер Робинсон ожидали нас на крыльце. После ужина мы с Томом отправились в тир, а вечером, как в былые времена, я уединился с матушкой.

С первых же дней жизнь моя потекла как и прежде, я вернулся к старым привычкам, вновь посетил свои любимые места, и через три дня мне стало казаться, что не было этих двенадцати месяцев, проведенных мною в колледже. Ах! Прекрасные юные годы! Как быстро они проходят! С какой силой воспоминания о них наполняют нашу жизнь! Сколько важных событий стерлось, исчезло у меня из памяти, но отчетливо, до малейших подробностей я помню дни моих первых каникул. Это были дни, наполненные трудом, дружбой, радостью и любовью, — дни, когда не понимаешь, почему нельзя длить их до конца жизни.

Пять лет, последовавших за моим поступлением в колледж, промелькнули как один день. Но, когда я бросаю взгляд в прошлое, мне кажется, что эти годы освещены иным солнцем, по сравнению с тем, что озаряло всю остальную мою жизнь. Что бы ни происходило со мною позже, я благословляю Господа за свое детство, ибо я был счастливым ребенком!

Наступил конец 1810 года. Мне исполнилось шестнадцать лет. Как обычно, отец с матерью в конце августа приехали за мною, но на этот раз они сообщили мне, что я больше не вернусь в колледж. Отец был особенно серьезен, а матушка как никогда печальна; такими я их раньше не видел, и тогда от этого столь долгожданного известия у меня больно сжалось сердце.

Я попрощался с доктором Батлером и со своими товарищами (кстати, ни с кем из них меня не связывала тесная дружба, кроме Роберта, а Роберт год назад покинул колледж Хэрроу и поступил в Оксфордский университет). Вернувшись в Вильямс-Хауз, я взялся за свои прежние занятия, но почему-то на этот раз мои родители не приняли в них участия, даже Том, хоть и не расставался со мной, не был так весел, как всегда. Ничего не понимая в происходящем, я все же невольно поддавался влиянию этой атмосферы всеобщей печали. Но вот однажды утром, когда мы сидели за чаем, Джордж принес письмо с красной королевской печатью. Матушка поставила на стол чашку, которую она поднесла было к губам, а отец, взяв депешу, пробормотал: «А-а!» — верный признак того, что он испытывал борение противоречивых чувств. Не распечатывая, он повертел конверт в руках, а затем протянул его мне.

— Держи. Это касается тебя.

Я сломал печать и обнаружил внутри бумагу о моем назначении гардемарином на борт линейного корабля «Трезубец» (капитан Стэнбоу, на рейде Плимута).

Вот и настал тот миг, о котором я столь долго мечтал. Но, увидев, как матушка отвернулась, пытаясь скрыть слезы, услышав, как отец насвистывает «Rule, Britannia»[31 - «Правь, Британия» (англ.).], а Том не слишком твердым голосом бормочет: «Ну что ж, мой офицер, на этот раз дело всерьез», — я почувствовал, что все во мне перевернулось, и, отбросив письмо, упал перед матушкой на колени, схватил ее руки и припал к ней лицом.

Отец, давая нам время совладать с охватившими нас чувствами, поднял депешу и сделал вид, что снова перечитывает ее. Затем, полагая, что мы отдали достаточную дань нежности (впрочем, он сам ее втайне разделял, хотя всегда считал слабостью), покашливая, он встал, покачал головой, прошелся несколько раз по комнате и сказал:

— Ну-ну, Джон, будь мужчиной!

При этих словах руки матушки еще крепче обвили меня, как бы молча сопротивляясь разлуке; я оставался на коленях.

Минута прошла в молчании, наконец нежная сковывающая цепь разомкнулась и я поднялся.

— Когда же он должен уехать? — спросила матушка.

— Нужно, чтобы тридцатого сентября он был на борту. Сегодня восемнадцатое, стало быть, ему остается провести здесь еще шесть дней. Мы уедем двадцать четвертого.

— Я могу проводить его вместе с вами? — застенчиво спросила моя мать.

— О да, да, непременно! — вскричал я. — О, я хочу расстаться с вами как можно позже!

— Спасибо, дитя мое, — ответила она с таким выражением признательности, что описать его невозможно. — Спасибо, мой Джон. Ты одним словом отблагодарил меня за все, что я выстрадала из-за тебя.

В назначенный день мы отбыли: отец, матушка, Том и я.

VIII

Поскольку мой отец, желая выехать из Вильямс-Хауза в самый последний момент, оставил нам на дорогу всего лишь шесть дней, мы миновали Лондон, не заезжая в него, и направились прямо к конечному пункту моего назначения. Остались позади графства Уорик, Глостер и Сомерсет, и на пятый день утром мы прибыли в Девоншир, а вечером, около пяти часов, уже достигли подножия горы Эджкамб, расположенной на западной части бухты Плимута. Пришел конец нашему пути. Отец пригласил нас выйти из кареты, указал кучеру гостиницу, где он рассчитывал остановиться; коляска двинулась дальше по большой дороге, а мы направились по тропинке, ведущей на вершину горы. Я подал руку матери, отец, опираясь на Тома, шел сзади. Поднимался я медленно; грустные мысли, казалось передавшиеся мне от матушки, томили мою душу. Глаза мои были устремлены на верхушку разрушенной башни: она как бы вырастала по мере нашего приближения к ней. Внезапно я взглянул вниз и у меня из груди вырвался крик удивления и восторга. Передо мной было море.

103
{"b":"7803","o":1}