– А сейчас приглашаю всех добросовестно помыть ручки и присаживаться за столики, – Аннтуанэта помогала каждому ребёнку вытереться и следила за тем, чтобы все дети тщательно помыли свои руки, мимоходом объясняя простые правила гигиены

– Только не бегом, вы можете поскользнуться или случайно толкнуть кого-нибудь!

Наконец, все дети расселись за по своим местам. Меррелейн, так звали девочку из той самой "аристократичной" семьи, вызвалась помочь воспитательнице разносить тарелки с едой и чаем.

Подходя к каждому вместе с Аннтуанэтой, они подавали ребятам к столу по порции на одного только что сваренной на кухне геркулесовой ароматной каши.

– Странно – вслух размышляла Мэйшес.

На неё обратил внимание её сосед:

– Что, странно? – сидевший возле мальчик задал ей вопрос, совершенно не понимая, о чём она.

Мэйшес, слегка подняв брови, внимательно посмотрела на него:

– Я разве сказала это вслух?

– А я разве похож на того, кто умеет читать мысли? – мальчик, поведя бровью, в той же манере посмотрел на неё.

Она в свою очередь, задрав подбородок, попыталась высокомерно, но не с целью обидеть, а скорее, с желанием лишний раз немного "поманерничать", завершить диалог:

– Невежливо отвечать вопросом на вопрос. – Тут её вдруг снова заинтересовал завтрак и она, взяв немного и, приподняв столовой прибор, съела небольшую ложку каши.

– Невежливо говорить, когда находишься за приёмом пищи. С претенциозной ухмылкой ответил ей сидящий рядом ребёнок и сделал глоток стоящего рядом с его тарелкой чая.

В голове у Мэйшес на пару секунд возникла мысль о том, что он то ли пытается зеркалить её поведение, то ли ему просто хочется посмеяться над происходящим таким образом, но уточнять она не стала, а решила перейти сразу, что называется, к делу, дабы не "тянуть кролика за уши".

– Мисс Машрум уже 10 минут ковыряется ложкой в каше, но даже не попробовала её. – Ей не терпелось начать рассуждать в надежде, что если у её соседа и есть какие-то намёки на наличие эмпатии, в чём она была не уверена, если он всё-таки не пытался ею манипулировать до этого, ведь, по её мнению, данным качеством было обижено огромное количество людей, то он сумеет как-то поддержать диалог, пусть даже, быть может, и не обязан.

– На мой взгляд, эти и другие вопросы – не проблема, если они касаются живого, в первую очередь, человека. – Ответил суховато мальчик, сидящий возле Мэйшес, не отвлекаясь от завтрака.

– В каком смысле?

– В смысле ты можешь задать ей его, пока она находится в шаге от тебя, поскольку более точного ответа на вопрос, чем от неё и в то же время касающегося её мы вряд ли когда-то узнаем, тебе так не кажется? – задав Мэйшес вопрос, он сделал что-то между то ли упрекающим, то ли задающим вопрос выражением лица, но, как и Мэйшес, совершенно не желая обидеть собеседницу.

Внезапно Аннтуанэта встала и Мэй, пока её сосед сидел, будучи уставившимся в тарелку, растерянно отвела от той взгляд, уже забеспокоившись, что воспитательница подслушала их беседу, и сейчас вот-вот подойдёт, для того чтобы научить её и Гилберта рамкам приличия и тому, что безобразно секретничать за спиной у человека, который находится чуть меньше, чем в метре от вас, но та пошла в сторону входной двери.

Мальчик, увидев её попытку не демонстрировать, но всё же заметную тревогу, пожелал её едва ли успокоить:

– Успокойся, в дверь позвонили, если ты не слышала, витая в своих размышлениях.

Тут все ребята резко оживились. На пороге появился мужчина опрятной, но достаточно скромной наружности, с сыном, кажется, лет 5-6, который словно стеснялся, прятавшись за штанинами отца. Они начали о чём-то шептаться, да так, что вызвали у малышей неподдельный интерес, но Аннтуанэта тут же это заметив, поспешила закрыть, что называется "перед их носом" дверь, не стремясь в данный момент удовлетворять их детское любопытство. А то сами знаете, дети разными бывают.

Спустя, что ли, пятнадцать минут группового обсуждения, в коллективном шёпоте на более повышенных тонах начала выделяться Винни – та самая японско-австралийская девочка, завидев которую Мэйшес в коридоре ушла в уборную.

– О чём Аннтуанэта с его отцом может так долго разговаривать, если он просто привёл сдать своего ребёнка в сад? Он что, больной?

Она посмеялась над собственным высказыванием и слегка приподняла подбородок будто довольствуясь собственным остроумием и пренебрежением к подобному роду вещам. Сидящий рядом кудрявый мальчик, что, должно быть, был на входе с соской, очевидно, смутился версии Винни. Большинство, конечно же, не стало бы произносить такие несуразные вещи вслух, но мальчик не стал сдерживать смешок.

– Будет смешно, если то, что ты сказала в шутку окажется правдой.

После сказанного, он вновь вернулся к своему завтраку, охотно ковыряя ложкой в тарелке. Кажется, он был заметно голоден в отличие от Винни: та же от скуки лениво перекладывала кашу с одного места на другое. Кажется, она совсем не вызывала у неё интереса.

– Нет, серьёзно, зачем уделять столько внимания одному ребёнку, если у нашей няньки помимо новоиспечённого ребёнка ещё двенадцать.

Её лицо сохраняло всё то же пренебрежительное выражение с желанием продемонстрировать любому ребёнку, кто посмотрит на неё свою то ли непреклонность, то ли безразличие к окружающему. Она верно думала, что если человек не заинтересован в том, что происходит вокруг него, то значит никто и ничто поблизости не сможет его задеть.

Вавильяна в свою очередь за приёмом пищи такие мысли заботили мало, и он решился обратиться к собеседнице:

– Винни, будь, пожалуйста, тише, иначе из-за твоей любви к философии нас наверняка в отместку оставят без обеда.

Девочка посмотрела на него, сморщив брови и с презрением удивилась тому, что сказал её сосед.

– Ты сейчас попытался пошутить? Нас обязаны кормить, мы же не в Богом забытом интернате, здесь не хотят нести ответственность за чью-то смерть. Тем-более с голоду, дурачок.

Не став дослушивать его, Винни, встав из-за стола, и не желая благодарить соседа по столу за "интересный" диалог, взяла посуду и понесла на кухню.

Глава 3. «YOU'RE NOT SICK OF ME… YET?»

В группе наступило спокойствие, нарушаемое лишь негромким тиканьем часов на каминной полке. К тому времени, когда все позавтракали и убрали за собой, воспитательница уже стояла в группе и попросила вновь всех присесть на свои за столиками места.

Мэйшес что-то обсуждала за третьей партой со своим соседом. В процессе беседы она для себя выяснила, что его зовут Гилберт, а он, в свою очередь, узнал и её имя. За время отсутствия воспитателя и во время того, как их диалог с Гилбертом прерывался, она даже написала стих для покойной матери:

«MilkyMummy»

Её мягкие руки кутали мою шею,

И волосы накручены были в напряжённую руку

С целью швырнуть меня в угол.

Раны из губ кровоточат, а тело укутано в одеяло

Одеяло в крови от кровоточащих губ.

Такая забота…

Я скучаю по ней и лью вёдрами воду можно создать страну слёз.

Только спит она крепко-крепко всерьёз

И сейчас ей не важен тот факт, что могли бы быть всё ещё с ней.

Возникает вопрос:

Если б выбор бы твой не пал в сторону спирта

Где бы был бы наш, мам, сейчас домик из грёз?

Мэйшес хотелось показать стих кому-нибудь, кто хоть что-то бы знал в ней что-то. Она подумала, что это могла бы быть воспитательница, но ещё было бы здорово, если это была бы Меррелейн. Но Мэйшес совершенно не знала, как она отреагирует. Она слышала, что та настоящий ценитель всего, что касается книг, и пока она не спешила с выбором в её сторону дабы не выглядеть глупо.

– Вот бы она сама заметила и поинтересовалась, – перебирая пальцы и пытаясь спрятать за чёлкой глаза, размышляла Мэйшес.