– Хорошего мало, говорю тебе, – продолжал коневод, вернувшись к огню разбирать свою дорожную сумку. – Есть ещё там на полночь одна деревушка. Но я до неё не пошёл – далеко. Да и боязно. Разбойник – это не по моей части. Схватят меня – кто будет ставить на ноги нашего зверушку?

– Закич! – рявкнул на него Ломпатри.

– Молчу, молчу, – стал извиняться тот. – Только тебе, господин рыцарь, пора бы привыкнуть, что все эти любезности – не про меня. Я своё дело знаю, этим и будь покоен.

– За конями ходить твоё дело, – не отрываясь от изучения карты, сказал рыцарь.

– Да будет тебе известно, господин рыцарь, что кони и люди, ну и зверушка, нуониэль наш – господин нуониэль – по сути одно и то же. Кожа, кости, внутренности всяческие – всё у нас и у коней одинаково работает.

Тут он глянул на меня с некоторым недоумением и продолжил:

– Вроде так должно быть. Только вот выходит, что не так.

Закич подошёл к рыцарю и гляну на карту.

– Что думаешь по поводу этой крепости? – спросил коневод, указав пальцем на маленькую башенку, нарисованную на карте.

– Форт, – ответил Ломпатри. – Граница провинции Дербены. Точнее, граница королевства Вирфалия. И всего Троецарствия.

Закич достал из сумки бинты, жестяные коробочки, ступу и пестик. Из деревянного сундучка, он вытащил кожаный свёрток с медицинскими инструментами.

– Я вот что думаю, – сказал Закич, – У нас Троецарствие, а состоит оно из трёх королевств. Да и правителей мы называем королями, а не царями. Думаю, надо назвать всё Троекоролевствие.

– Ты думай меньше, – ответил на это Ломпатри. – Гляди, и дело скорее соспорится.

Закич фыркнул и помог мне сесть, подложив за спину гору шкур и остального тряпья, на котором я лежал. Всё вокруг помутнело и поплыло. Звуки стали тише, а слова Закича и Ломпатри некоторое время сложно было различить в нарастающем гуле. Я ощутил, будто проваливаюсь ниже и ниже в огромную пустоту. Затем в нос ударил резкий запах то ли цветов, то ли какой-то травы, и я снова чётко увидел перед собой Закича.

– Не хочу, чтобы ты терял сознание, – услышал я, уже после того, как его губы перестали шевелиться.

Он снова поднёс к моему лицу маленький пузырёк с зелёной жидкостью, и едкий запах трав снова пробрал меня до самых пят. Закич обратился к рыцарю. Тот ответил. Слов я не разобрал. Потом снова заговорил коневод, но первых его слов я тоже не понял.

– Ну ладно короли, – наконец донеслись до меня его слова. – А жрецы? Почему они жрецы? Да и с магами всё как-то странно.

– Других забот у тебя нет, как задавать странные вопросы! – буркнул в ответ рыцарь.

– Видишь ли, господин рыцарь, – говорил Закич, осторожно разматывая бинт на моей шее, – Я, конечно, уважаю и магов и жрецов как умных и даже мудрых представителей нашего мира. И я нисколько не умаляю их важности в государственных делах. Однако, верить я привык явным вещам. Маги не предоставляют доказательств того, что где-то есть ещё миры, населённые людьми и прочими существами. А жрецы напротив: предельно чётко обосновали свою позицию относительно уникальности, как нашего мира, так и человека среди прочих существ. Маги говорят: есть другие, равные нам существа, но показать не можем. А жрецы говорят: нету, а если есть, то покажите нам, и мы признаем за вами правду. Конечно человек существо уникальное, но я всё же против праздничных казней сказочных существ. Надо судить людей и других тварей, по поступкам. Вот наш господин нуониэль, к примеру, ничего плохого не делал. Разве что тогда на перекрёстке…

– Перестань трепаться! – обрезал его рыцарь.

Закич осёкся. Но не оттого, что на него рявкнул Ломпатри. Коневод снял последний слой бинта и увидел рану. Я понял это не столько по его лицу – всё было как в тумане – сколько по холодку, пробежавшему по горлу в грудь. Приблизился Ломпатри.

– Отойди! – скомандовал Закич. – И убери отсюда эту грязную карту!

– Что там? – робко спросил рыцарь, делая шаг назад. – Мертвянка?

– Сколько я? Три дня назад ушёл? Думал тогда, что вы его без меня схоронить успеете.

Закич швырнул старый бинт на пол и стал ходить взад-вперёд, заложив руки за спину.

– Мертвянка! – бубнил он. – В чистых палатах, без заразы, с должным уходом раны бы уже начали стягиваться. Неделя! Неделя – это срок. Хоть каплю, но начали бы. Загрубели! Почему в дороге не кровоточат? Должны, а не кровоточат. И мертвянка пошла бы.

Он присел у костра и стал водить руками над углями так, что языки пламени полностью съедали кисти. Затем коневод метнулся ко мне и стал обрабатывать рану.

– Крови нет, заразы нет, но рана не заживает, – сказал Закич. – Ну ничего.

Он достал из-за пазухи свёрток и стал аккуратно разворачивать его.

– В пути собрал, – с улыбкой рассказывал он. – Синий вереск. Много его тут в долине. Ночью хорошо собирать. Огонь факела его зело выхватывает из потёмок. Сейчас ночью хорошо! Пока Луны нет.

– Ну ты про Луну полегче. Помалкивай.

Закич положил веточки в ступку, плеснул туда же маслянистой жидкости из бутылочки и стал работать пестиком.

– Странный мы народ в Троецарствии; в проклятье Гранёной Луны верим, а в богов не очень.

– Может, оттого, что боги не появляются на небосводе каждый год? – спросил Ломпатри.

– Что вижу, в то и верю, чего не вижу – того и нет! Прекрасно! Знаешь, после случая на перекрёстке, господин рыцарь, ты сильно изменился – сказал Закич, с ноткой презрения.

Он говорил, что-то ещё, но я уже не различал слов. В глазах мутнело. Рыцарь, огонь и белые полосы бинтов улетали во тьму. Звуки стихали. Перед тем как окончательно потерять сознание, я услышал голос Закича:

– Сейчас может немного жечь.

Затем он наложил бинт, пропитанный синим вереском и в мою шею будто вошла огромная железная игла, ледяная и пылающая одновременно. Боль лишила меня чувств.

Во мраке я увидел очертания башни из чёрного камня. Я в стране, окутанной мраком. Я хочу кого-то увидеть. Кого-то мёртвого. Мне это необходимо, чтобы снова стало тепло и светло. Меня сильно откинуло куда-то назад, и я открыл глаза.

Передо мною раскинулось небо – знакомое серое небо. Знакомая осень. Повозка так же тряслась по избитому волоку. Рыцарь, палатка, синий вереск – всё это прошло со мною через страну грёз и не исчезло, чего нельзя было сказать о моей остальной жизни, всё ещё остававшейся загадкой. Появился Воська. Увидев, что я очнулся, он заулыбался и помог мне сесть. Он откупорил бурдюк и дал мне испить воды.

– Господин нуониэль, вам необходимо больше пить, – сказал слуга детским голоском. – Господин коневод Закич сказал так.

В тот момент было хорошо. Боль ушла, а мир стоял на месте: он не крутился, как раньше и не исчезал, сменяясь тьмой забвения. Моё тело вернулось ко мне. Носом я ощутил холод утреннего воздуха. Озябшие пальцы ног почувствовали сырость, а спина – удары деревянной повозки, прыгающей по кочкам. Я шёл на поправку. Может быть, синий вереск помог?

Воська спрыгнул с повозки и, не спеша, пошёл рядом: повозка двигалась медленно. Слуга плеснул из бурдюка чуток воды в лоханку. Зачерпнув оттуда, он обмочил себе лицо. Потом вытащил из-за пояса нож и поскоблил пальцем по острию. Увидев, что я наблюдаю за ним, Воська снова заулыбался.

– Бриться, – объяснил он, показывая на нож. – Всё должно быть в порядке. Кираса в порядке, тележка в порядке, Воська в порядке. В телеге трясёт, и я боюсь обрезаться. А так – пешком – всё будет в порядке.

«Сколько хлопот, – подумал я тогда. – Почему же он не брился утром, кода только встал?»

– Утром я не могу бриться, – продолжил Воська, – кто-то ведь должен коней запрягать, палатку собирать. Такой порядок. Ну да! Как вам знать! Вы же господин. У вас тоже слуги есть – сразу видно. Вы сам не слуга, оттого и не знаете, когда подневольному человеку просыпаться срок. Сначала встал – господина в день ввёл, а потом и сам просыпайся. Вам неведомо. Вы знатный господин. Много слуг. Но вы хороший господин. Не из тех. Вообще есть разные господа: одни стыдятся того, что они господа, а другие считают, что слуги должны стыдиться того, что они слуги. Вы из первых. Если хотите, я и вас побрею.