Площадка между первым и вторым этажами плавает в желтом – ущербном брате солнечного света, плещущегося снаружи. Желтый мутным глазом треснутого оконного стекла смотрит на подоконник, уставленный бутылками, опорожненными до начала его смены при свете наполненной газом и жаром капсулы. Между бутылок втиснулась консервная банка, из которой торчит смятая, точно сигаретный окурок, тушка голубя. Расплющенные окурки повсюду: на кафеле площадки, в зеленой и коричневой глубине бутылей, в щелях почтовых ящиков, припорошенных шелухой семечек, торчат из стен, свисают с потолка.
На лестничной клетке второго этажа сидит кот, умывается, слизывает капли желтого, прилипшие к его шерстке. На улице жарко, кот наслаждается колодезной прохладой подъезда. Здесь спокойно. В этом подъезде нет собак, тут живут только люди.
Странность №8: След
След – это ничто, он не есть нечто сущее, он ведет нас за пределы вопроса «что это такое?» и делает его в известной мере возможным.
Жак Деррида. О грамматологии
Восемь часов утра. Остывшая кровать, в ней смятое тело на выглаженной простыне. Тело мое, простыня, кровать и квартира – нет. От кровати к окну тянется бурый прерывистый след. Хочется думать, что это засохшая кровь. Втягиваю носом воздух, выпускаю сквозь стиснутые зубы. Пахнет крахмалом. Полный крах. Разве этого мало? Можно ли наиграться мечтой, утомиться мыслью и уснуть так, чтобы с утра ничего не вспомнить? О, это мечта, с которой я еще не наигрался. Я не сегодня родился. Accident of birth. А хотел бы сегодня. И так каждый день. Искать не мотив, не повод вставать с кровати, а кнопку электрического чайника. Налить в чайник молока, обжечься на нем и дуть на ветряную мельницу, угрюмо косящуюся на вислоусого старика в стальной панаме. В серванте вместо сервизов книги. Под кроватью нет тапочек, только газеты. Ножки кровати заменяют шестнадцать томов Большой Советской Энциклопедии. Остальные четырнадцать томов поддерживают кухонную раковину. В коробке манной крупы канцелярские скрепки и кнопки. В солонке чернила. Открываю морозильник. Две заиндевелые пачки бумаги формата А4. С холодильником немного лучше. Там сидит кот. Его язык примерз к жестяной банке сардин. Это иллюзия. Конечно же, кот – чучело, набитое карандашной стружкой, а в банке вместо сардин ластик, точилка и степлер. Откуда тут взялось молоко? Ах, да. Я вчера сам принес пакет обезжиренного. Хочется подуть на собственный обварившийся язык, но никак не получается. Лопасти ветряных мельниц упорно не желают вертеться.
Восемь часов сорок две минуты. Я должен был покинуть территорию двенадцать минут назад. Ты меня предупредила. Строго сказала, что след из кровати будет вести на восток. А мой дух не должен оставаться здесь. «Чтобы духу твоего тут не было» – сказала ты. Но я не знаю, что нужно сделать, чтобы моего духу здесь не было. Ведь он был тут. И хочет остаться. Я его знаю. Когда дух слышит, как мне говорят «Чтоб тебе пусто было», он сразу пустеет. Становится пустым и перестает отражаться в моих глазах. Это булева алгебра, в которой ноль заменяется черной дырой, а единица – Вселенной. Развеселить духа можно только словами «Будь ты проклят». Вот тогда он искренне смеется, корчит рожи и кивает головой. Был бы, милая, был бы, да уж проклят, и давненько.
Девять часов восемь минут. Я опоздал. След застыл, а швабры нет. Пытался тереть газетами. Без толку. Выкинул газеты в окно. Выкинул кровать в окно. Выкинул все книги в окно. Выкинул холодильник в окно. Чайник оставил. Подумал, что без него станет совсем пусто. Подумал еще. Ты просила, чтоб духу моего тут не было. Дух исчезает от пустоты. Выкинул чайник в окно. Можно ли опоздать, если тебя, конкретно взятого, со всем багажом и потрохами, не ждут? Если ждут отдельную функцию. Там нужен глаз, тут палец, еще где-то дело обойдется скомканной купюрой. Телефонный разговор заменяет жизнь. Даже на Марсе. Особенно на Марсе.
Девять часов пятьдесят шесть минут. Ты позвонила, чтобы убедиться, что моего духа не осталось. По звонку я понял, что не выкинул телефон в окно. Подумал. Выкинул телефон в окно. Потом взял трубку и подтвердил, что моего духа тут действительно не осталось. Ты осталась. Осталась довольна. Довольна тем, что я опоздал. Раньше не опаздывал. «Значит, я смогла изменить тебя, ток твоей крови» – сказала ты. Смотри. Тебе отсюда виден след? Видишь, он поблескивает? А только что был засохшим. Смотри. След исчезает. В какую сторону? От кровати к окну. Знаешь, что это значит? Только то, что тот, кто его оставил, двигался от окна к кровати, а не наоборот.
Восемь часов вечера. Я так никуда и не пошел. Стоял, пялясь на пол, где утром виднелся след. Пытался вспомнить, как он выглядел. След, следующий, следящий, последний в том, что за ним еще что-то последует. Нет, край и обрыв. Пропасть. Не последний. Крайний, оторванный и пропавший. Интересно, когда ты вернешься, заметишь ли, что я здесь?
Странность №9: Новый год с Тургеневым
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!.. Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома. Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!
Иван Сергеевич Тургенев, лирический гимн «Русский язык»
«Орловский мужик угрюм и не чесан, бороду носит клочковатую, коренаст, хоть силой особой не наделен, смотрит исподлобья и избы строит такие же неказистые. Другое дело мужик тверской – против орловского мужика он что столяр супротив плотника» – записал на обоях Тургенев. Он очень любил писать на обоях и чтобы обязательно про мужиков. Еще Иван хотел записать про тамбовского, архангельского и владимирского мужиков, но Полина Виардо утащила его за лацкан пиджака к гостям – танцевать и пить шампанское.
Потанцевав и выпив шампанского, Тургенев хотел снова вернуться к своим записям, так как совершенно внезапно вспомнил замечательную характеристику мужика ивановского и боялся, что если не запишет сейчас же, то после наверняка забудет и станет досадовать на себя жестоко. Но тут Полина начала играть на фортепьяно и петь, впившись взглядом в Тургенева, как бы говоря «только попробуй, любезный Иван Сергеич, ускользнуть тихорьком пока я на фортепьяно играю и пою душевно, только рискни, голубчик, не стать свидетелем всеобщего восторга в мою сторону и не разделить его». От такого взгляда Тургенев сразу забыл про ивановского мужика и даже срочно потанцевал вокруг поющей Виардо и выпил еще шампанского без всяческих напоминаний.
Когда Полина закончила петь, Тургенев уже очень много потанцевал и шампанского выпил не меньше, так что аплодировал он громко, держа в каждой руке по бокалу. После Тургенев сам вызвался надеть меховую шапку, тулуп с белой оторочкой и валенки без галош, чтобы изображать Деда Мороза. Гостям очень понравился такой Дед Мороз, и они весело щипали его за бороду. Виардо не захотела одеваться Снегуркой. Вместо этого она еще спела и поиграла на фортепьяно. Клин клином – тут Тургенев вновь что-то припомнил про ивановского мужика, но немного потанцевал и решил, что все дело в валенках без галош.
Тем вечером, который длился всю ночь до утра, было много смеха, шуток, веселья, танцев и шампанского. Напевшись, Полина залезла на фортепьяно. Изображая из себя Далилу с остриженными волосами Самсона, она размахивала ватной бородой, не понадобившейся Тургеневу для образа Деда Мороза. Тургенев поздравлял всех тостами, щипал за нос и щеки, как то полагается настоящему морозу, и угощал леденцами, которые стащил у спящего лицом в салате графа Ландрина. Когда пришла пора расходиться, все решили не расходиться, обняли нежно Полину и уснули вместе, совершенно счастливые, особенно Тургенев.
Странность №10: Невидимый лес
Впервые историческая роль леса документально отражена в записках Юлия Цезаря, который между 58 и 51 годами до нашей эры в ходе Галльской войны вступил в контакт с германскими племенами, населявшими покрытые лесами земли по правому берегу Рейна. Свой отказ распространить экспансию и на эти земли Цезарь объяснил тем, что эти леса населены единорогами и другими мифическими животными, и потому эти земли никогда не могут быть колонизованы, и целесообразнее их просто игнорировать.
