В звездном небе над долинами, над рекой, над прудом и дорогой летела Сеси. Невидимая, как свежие весенние ветра, свежая, как аромат клевера на сумеречных полях. Она парила в голубках, мягких, как мех горностая, приземлялась на кроны деревьев, жила в цветках, чьи лепестки падали, словно дождь, под дуновением ветерка. Зеленой, холодной, как мята, лягушкой она ютилась у сверкающей заводи. Кудлатым псом она семенила и лаяла, и эхом ей откликались другие в далеких дворах. Она жила в молодых апрельских травах, в сладких, чистых ручьях, бежавших из терпкой земли.

«Весна, – подумала Сеси. – Этой ночью я побываю во всем, что живет в этом мире».

Вот она вселилась в опрятных кузнечиков на дороге у асфальтовых ям, вот окунулась в росу на железных воротах. Сегодня вечером ее разум, невидимый другим, летел на крыльях иллинойского ветра – сегодня ей исполнилось семнадцать.

– Я хочу влюбиться, – сказала она.

Она сказала это за ужином. Ее родители, от удивления распахнув глаза, вжались в кресла.

– Терпение, – таков был их совет. – Помни, что ты особенная. Вся наша семья необычная и особенная. Мы не можем смешиваться с обычными людьми и вступать с ними в брак. Будь так, мы бы растеряли свои волшебные силы. Ты же не хочешь лишиться своей способности путешествовать при помощи магии? Так будь осторожной. Будь начеку!

Но у себя в спальне, наверху, Сеси слегка надушила шею и растянулась на кровати с балдахином, дрожа в предвкушении, а молочно-белая луна поднялась над иллинойской равниной, и реки стали сливочными, а дороги платиновыми.

– Да, – вздыхала она. – Я из необычной семьи. Днем мы спим, а ночью несемся по небу, как черный воздушный змей на ветру. Захотим – впадем в спячку под теплой землей, став кротами. Я могу стать всем чем угодно – галькой, крокусом, богомолом. Я могу покинуть свое бледное, худое тело, отправив свой разум далеко-далеко, на поиски приключений. Вот как сейчас!

И ветер понес ее прочь, над полями и лугами.

Она видела теплые весенние огни домов и ферм, мерцавших в сумерках.

«Если я не могу влюбиться сама, потому что я некрасивая и странная, значит, влюблюсь с чьей-нибудь помощью», – подумала она.

На дворе фермы, весенней ночью, темноволосая девушка, которой было не больше девятнадцати, черпала воду из колодца. Она что-то напевала.

Сеси зеленым листом упала в колодец. Она лежала среди его замшелых стен, в прохладной тьме, и смотрела вверх. Задрожала невидимой амебой. Стала каплей воды! Наконец, ощутила, как в холодной чашке поднимается наверх, к теплым девичьим губам. В ночи было слышно, как та пьет воду.

Сеси взглянула на мир ее глазами.

Из темноволосой головы сияющими глазами она смотрела, как руки тянули грубый канат. Слышала мир вокруг ее ушами. Вдыхала вселенную ее изящным носиком, чувствуя, как бьется и бьется это удивительное сердце. Чувствовала, как движется ее чудесный язык, когда она поет.

«Знает ли она, что я здесь?» – спросила себя Сеси.

Девушка ахнула, всматриваясь в ночной луг.

– Кто там?

Нет ответа.

– Это просто ветер, – шепнула Сеси.

– Просто ветер. – Девушка смеялась над своими страхами, но все еще дрожала.

Оно было прекрасным, это девичье тело. Изящные белоснежные кости скрывались там, где круглилась женственная плоть. Мозг был, как чайная роза среди темных ветвей, а рот – ароматным, как яблочное вино. Упругие губы покоились на белых зубах, дуги бровей дивились миру, и мягкие, послушные ветру волосы ложились на молочно-белую шею. Аккуратным узором на коже теснились поры. Нос был задорно обращен к луне, а щеки пылали огнем. Ее тело было легким как перышко, ее движения были плавными, как песня. Находиться в нем, жить в этой голове было сродни блаженству у горящего очага, мурлыканью спящей кошки, купанию в теплых речных водах, спешивших встречь морю в ночи.

«Мне здесь нравится», – подумала Сеси.

– Что? – спросила девушка, будто услышала чей-то голос.

– Как тебя зовут? – осторожно спросила Сеси.

– Энн Лири. – Девушка поежилась. – А зачем говорить его вслух?

– Энн, Энн, – шептала Сеси. – Энн, ты полюбишь кого-то.

И словно в ответ на эти слова, с дороги послышались грохот и лязг, и колеса зазвенели на гравии. Высокий мужчина правил повозкой, поводья лежали в могучих руках, а ясная улыбка осветила весь двор.

– Том, это ты?

– Кто, как не я? – Спрыгнув с козел, он привязал поводья к забору.

– Я с тобой не разговариваю! – Энн отвернулась, и вода плеснула из ведра в ее руках.

– Нет! – вскричала Сеси.

Энн застыла. Взглянула на холмы, на первые весенние звезды. На мужчину, которого звали Том. Сеси заставила ее выронить ведро.

– Смотри, что ты наделал!

Том подбежал к ней.

– Это все из-за тебя!

Смеясь, он отер ее туфли платком.

– Убирайся!

Она попыталась пнуть его по рукам, но он вновь рассмеялся, и Сеси, смотревшая на него за много миль отсюда, увидела, как он тряхнул крупной головой, как он втянул воздух ноздрями, как блеснули его глаза, как он повел широкими плечами, и как ловко его суровые, сильные руки управились с платком. Сеси, наблюдая с потайного чердачка этой прелестной головки, потянула за неприметную медную струну чревовещания, и красивый рот распахнулся:

– Спасибо!

– О, так ты можешь быть благодарной?

Его руки пахли кожей повода, его одежда пахла лошадью, и запах достигал нежных ноздрей, и Сеси, где-то далеко-далеко за ночными лугами и цветущими полями, беспокойно металась в постели, словно ей что-то приснилось.

– Только не с тобой! – отрезала Энн.

– Тише, будь вежливой, – сказала Сеси. Она заставила пальцы Энн потянуться к голове Тома. Энн отдернула руку.

– Я схожу с ума!

– Это точно. – Он кивнул, улыбаясь, но явно был озадачен. – Ты что, хотела коснуться меня?

– Не знаю. Уходи же! – Ее щеки горели, как розовые угли.

– Почему ты не убегаешь? Я же тебя не держу. – Том поднялся. – Ты передумала? Пойдешь со мной на танцы? Сегодня особенная ночь. Потом узнаешь почему.

– Нет, – сказала Энн.

– Да! – закричала Сеси. – Я еще никогда не танцевала. Хочу на танцы. Никогда не надевала длинного шуршащего платья. Я хочу туда! Хочу танцевать всю ночь. Я никогда еще не была в танцующей девушке – мама и папа не позволили бы. Собаки, кошки, цикады, листья – я побывала всем, что есть в этом мире, но девушкой в весенней ночи, такой, как эта, – никогда! Ах, пожалуйста, давай пойдем на танцы!

Ее разум тянулся к ней, словно пальцы, расправлявшие новую перчатку.

– Да, – согласилась Энн Лири, – я пойду с тобой. Не знаю почему, но я пойду танцевать с тобой, Том.

– А теперь скорей домой! – торопила ее Сеси. – Тебе нужно искупаться, отпроситься у родителей, достать платье, погладить его – скорее в комнату!

– Мама, – сообщила Энн, – я передумала!

Повозка неслась по дороге, на ферме кипела жизнь – грелась вода для ванны, в духовке пылали угли для утюга, чтобы отгладить платье, мать сновала по дому, и шпильки обрамляли ее рот.

– Что на тебя нашло, Энн? Тебе же не нравится Том!

– Это правда. – И Энн вдруг застыла среди лихорадочной суеты.

«Но ведь пришла весна!» – подумала Сеси.

– Пришла весна, – сказала Энн.

«И такая чудная ночь, как раз для танцев!» – подумала Сеси.

– …как раз для танцев, – пробормотала Энн Лири.

А потом она очутилась в ванной, и пена клубилась на ее гладких белых плечах, гнездилась под мышками, теплые груди вздымались в такт движениям рук, и Сеси улыбалась ее губами, не давая рукам покоя. Нельзя медлить, нельзя сомневаться, или всей пантомиме придет конец! Энн Лири должна продолжать двигаться, действовать, притворяться, вымыть вон там, намылиться тут, а теперь прочь! Вытереться полотенцем! Надушиться, напудриться!

– Ты! – Взгляд Энн поймал собственное отражение в зеркале – кровь с молоком, будто лилии и гвоздики. – Что с тобой этой ночью?

– Я девушка, и мне семнадцать. – Сеси смотрела ее фиалковыми глазами. – Ты не сможешь меня увидеть. Чувствуешь мое присутствие?