– Потому что он был добр и благороден! – вскричал Найджел. – Потому что не ждал от других хитрости и обмана!

– Ну нет! – вмешался стряпчий. – Если, отче аббат, мне будет дозволено поднять свой голос для разъяснения закона, то он гласит следующее: причины, побудившие подписать, засвидетельствовать или подтвердить дарственную, купчую крепость или иной такой же документ, веса никакого не имеют, суд же рассматривает лишь условия, статьи, обязательства и оговорки, в оном документе содержащиеся.

– К тому же, – подхватил ключарь, – суд аббатства вынес приговор и покроет себя позором и бесчестием, коль позволит пренебречь им.

– Брат ключарь, – сердито сказал аббат, – думается мне, такая твоя ревность в сем деле излишня, и мы способны поддержать честь и достоинство суда аббатства без твоих советов! Что до тебя, почтенный стряпчий, побереги свои мнения до той минуты, когда они нам понадобятся, а не то тебе придется изведать власть нашего суда. Однако, сквайр Лоринг, твое дело рассмотрено, и приговор вынесен. Мне больше нечего сказать.

Он подал знак, и на плечо молодого человека опустилась ладонь лучника. Но подобная вольность простолюдина возмутила Найджела до самой глубины его мятежной души. Был ли среди его высокородных предков хоть один, кого подвергли бы такому унижению? И не предпочли бы все они смерть? Неужто он станет первым, кто отступит от их высоких заветов, пренебрежет фамильной гордостью? Быстрым гибким движением он вывернулся из-под руки лучника и выхватил короткий меч из ножен у него на боку. Миг спустя он уже стоял в узкой оконной нише, обратив к зале бледное, решительное лицо, пылающие глаза и лезвие меча.

– Клянусь святым Павлом! – сказал он. – Не думал я снискать славу в честном бою под кровлей аббатства, но, быть может, мне представится такой случай, прежде чем вы унесете меня в свою темницу!

В зале капитула поднялся невероятный шум. Никогда еще за всю долгую, благопристойную историю аббатства в его стенах не разыгрывалось подобной сцены. Этот мятежный дух, казалось, на секунду заразил даже монахов. Возложенные ими на себя вериги пожизненного смирения вдруг словно ослабели от столь неслыханного вызова мирской и духовной власти аббата. Они повскакали с мест и сгрудились полукругом перед юношей, бросившим такой вызов, и, глядя на него с испугом, к которому примешивалось почти восхищение, переговаривались, жестикулировали, гримасничали… словом, покрывали себя стыдом на все времена. Сколько недель покаяния, самобичеваний и всяческих эпитимий должно было пройти, прежде чем тень этого дня перестала омрачать аббатство! Пока же восстановить благочиние никак не удавалось. Всюду царили беспорядок и хаос. Аббат встал с судейского кресла и сердито поспешил к своим пасомым, но затерялся в их толпе, точно овчарка, вокруг которой сомкнулось оберегаемое ею стадо.

Лишь ключарь стоял в стороне. Он укрылся за полдюжиной лучников, которые смотрели на дерзкого, посмевшего бросить вызов правосудию, с немалым одобрением и большой нерешительностью.

– Хватайте его! – крикнул ключарь. – Позволено ли ему будет надругаться над властью суда, или вы вшестером не справитесь с одним? Идите, схватите его! Эй, Бэдлсмир, чего ты ждешь?

Высокий лучник с густой бородой, одетый в зеленую куртку, такие же штаны и коричневые сапоги, медленно направился к Найджелу, обнажив меч. Ему совершенно не хотелось выполнять приказ – церковные суды особой любовью не пользовались, а злополучная судьба дома Лорингов вызывала общее сочувствие, и все желали удачи молодому его наследнику.

– Ну будет, благородный сэр, – сказал он. – Ты и так уже наделал шума. Положи меч и выходи оттуда.

– А ты забери меня отсюда, любезный, – ответил Найджел с опасной улыбкой.

Лучник кинулся к нему, железо лязгнуло о железо, лезвие блеснуло, как язык пламени, и лучник попятился. По его запястью заструилась кровь, каплями падая с пальцев. Он вытер их и буркнул:

– Клянусь черным крестом Бромхольма! – (Так клялись его предки – саксы.) – Уж лучше сунуть руку в нору с лисятами, когда там лисица!

– Отойди! – приказал Найджел. – Я не хотел тебя ранить, но, клянусь святым Павлом, я не позволю, чтобы на меня налагали руки. Кто попробует, тому это дорого обойдется!

Его глаза пылали такой яростью, а меч был занесен так грозно, что лучники, сомкнувшиеся перед узкой оконной нишей, совсем растерялись.

Аббат наконец протолкался через толпу монахов и, весь багровый от возмущения, остановился рядом с ними.

– Он вне закона! – прогремел голос аббата. – Он пролил кровь в суде, а этому греху прощения нет! Я не потерплю такого надругательства над моим судом, такого попирания моего приговора. Всякий, взявший меч, да погибнет от меча! Лесник Хью, возьми свой лук и стрелу!

Лесник, один из светских слуг аббатства, сильно нажал на свой лук, уперев его одним концом в пол, и набросил свободный конец тетивы на зарубку в верхнем, затем вытащил из-за пояса страшную стрелу длиной в три фута, с железным наконечником, с ярко раскрашенными перьями, и положил ее на тетиву.

– А теперь натяни тетиву и прицелься! – крикнул разъяренный аббат. – Сквайр Найджел! Святая Церковь избегает проливать кровь, однако насилие побеждается только насилием, и грех да падет на твою голову. Брось меч, который ты сжимаешь в руке!

– Ты обещаешь, что я свободно выйду из твоего аббатства?

– Когда примешь кару и искупишь свой грех.

– Ну так я лучше умру вот тут, где стою, чем отдам меч.

В глазах аббата вспыхнул опасный огонь. Он принадлежал к воинственному нормандскому роду, как и многие из тех неукротимых прелатов, которые, сжимая в деснице булаву, дабы избежать пролития крови, устремлялись во главе своих воинов в битву, памятуя о том, как их собрат, носивший столь же высокий духовный сан, подъял свой пастырский посох и решил исход кровавого Гастингского сражения, длившегося от зари и до зари. Мягкость служителя церкви исчезла из его голоса, и с жесткостью солдата он сказал:

– Даю тебе минуту, и не более. Когда я прикажу: «Стреляй!», пронзи стрелой его тело!

Стрела оттянула тетиву, и суровые глаза лесника уставились на указанную ему цель. Минута тянулась медленно-медленно. Найджел вознес молитву трем своим воинственным святым, прося их не о спасении его тела в этом мире, но о спасении его души в том. У него мелькнула было мысль стремительно прыгнуть на врагов, точно рассвирепевшая рысь, но, покинув нишу, он обрек бы себя на неминуемую гибель. Тем не менее в последний миг он решился бы на этот отчаянный прыжок и уже весь подобрался, как вдруг раздался протяжный звон, точно лопнула струна арфы, тетива расскочилась, и стрела звякнула о каменную плиту пола. В то же мгновение молодой кудрявый лучник, чьи широкие плечи и могучая грудь свидетельствовали о незаурядной силе столь же ясно, как бесхитростное веселое лицо и честные карие глаза – о добродушии и мужестве, прыгнул вперед и встал рядом с Найджелом, держа в руке меч.

– Нет, ребята! – воскликнул он. – Сэмкин Эйлвард не станет смотреть, как храбреца пристрелят, точно быка после травли. Пять против одного – это много, но двое против четверых – уже поменьше, и мы со сквайром Найджелом, клянусь всеми десятью моими пальцами, покинем это место вместе, а уж на своих ногах или нет, там видно будет.

Внушительная внешность новоявленного союзника сквайра, а также высокое мнение о нем его недавних товарищей еще больше охладили их и без того не слишком горячий пыл. Левая рука Эйлварда сжимала натянутый лук, а в здешнем краю от Вулмерского леса до Уилда он славился как самый быстрый и меткий стрелок из лука, когда-либо поражавший бегущего оленя с расстояния в двести шагов.

– Э, нет, Бэдлсмир, убери-ка пальцы с тетивы, не то придется этой твоей руке отдохнуть от лука месяца эдак два, – сказал Эйлвард. – Мечи, коли вам так хочется, ребята, но стрелу первым пущу я!