Мы лежим в тишине несколько минут, каждый думая о своём.

Мои глаза начинают закрываться, пока я не слышу тихое и взволнованное:

— Лиз? Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Открываю глаза, поворачиваю голову, смотрю на него обеспокоено. Артём удерживает взгляд, и я понимаю, что разговор будет сложным, но о чем пойдет речь, я могу только предполагать.

— Хорошо, я тебя слушаю...

— Когда ты была крошкой, я вел себя как настоящий придурок, хотя видел, что ты всегда тянулась ко мне, но я всячески пытался избавиться от тебя. Сейчас я хочу объяснить тебе, почему так происходило.

Хмурюсь. Я уже отпустила это. Было и было, мало ли, что в тот момент творилось в его голове, тем более мы были детьми, я не должна была ему нравиться.

— Да, я помню, но какая теперь уже разница?

В комнате прохладно, поэтому я залезаю под одеяло, впуская туда и Артёма. То, что мы будем спать вместе, мне более чем нравится, правда папа скорее всего будет не очень доволен, но это того стоит.

— Нет, я хочу, чтобы ты знала причину такого моего поведения, — он говорит уверенно, укладывая мою голову к себе на грудь.

— Хорошо, продолжай.

Не уверена, что хочу копаться в прошлом, в котором было достаточно неприятных моментов, но если Артём хочет мне что-то рассказать, то я никак не могу ему это запретить.

— Ты же понимаешь, что у меня были другие родители. Мои настоящие мама и папа, — говорит он резко. Киваю, о них я кое-что слушала от своих родителей, но очень давно, уже и не припомню. — Отец, он всегда сидел по тюрьмам, выходил на пару месяцев, а потом его снова закрывали. Мать пила, жестко пила, оставляла меня одного по несколько дней и уходила колдырить. Я хоть и был мелким, но многое помню. Причем очень ярко. Помню, как жрать нечего было, помню ее собутыльников, помню крики и драки, — просто удивительно, насколько спокойно он это говорит, но после останавливается, тяжело сглатывает. — И помню, как она забеременела.

Приподнимаюсь на локтях, смотря на него удивлённо. Это значит…

— У тебя есть брат или сестра?

Такого я точно не ожидала услышать. Где он или она сейчас? Почему об этом никто не никогда говорил?

— Она родила девочку, маленькую такую, недоношенную, больную. Викой назвали.

Я слышу в его голосе боль, вижу, как он отводит взгляд. Мне так необычно видеть его настолько открытым, даже немного уязвимым в этот момент. Обычно он такой сильный, дерзкий, даже колючий, но сейчас я вижу другого Князева, и я не хочу спугнуть его.

— Артём, если тебе тяжело, не говори… — кладу ладонь на его грудь и слегка поглаживаю.

Мне не нравится, что он смотрит в одну точку, словно закрылся в себе. Я продолжаю гладить его, пока он молчит. Наверное, он больше не хочет рассказывать, а я не буду на него давить.

Спустя непродолжительное время Артем все же приходит в себя, поворачивает меня спиной к себе и сжимает в руках, положив голову мне на плечо.

— Все нормально, я должен с тобой поделиться, — шепчет на ухо и прижимается ещё ближе. — Мать даже пить бросила на несколько месяцев, ухаживать начала за ней и даже начала обращать внимание на меня. Мне показалось, что все стало налаживаться, но потом вернулся мой отец. И все пошло по накатанной. Жили мы в старой общаге, но с крепкими дверьми. В одну из попоек, после того как отец зарядил мне табуретом по голове, меня забрала к себе соседка, жалко ей меня стало. А Вика там осталась. В тот день нас впервые разлучили. Через тонкую стенку я слышал музыку, голоса людей и слышал, как она плачет. Громко так, протяжно. Очень долго. Я пытался сбежать от старой соседки, но у меня вышло только выбежать в коридор. Я стучал в их дверь, плакал, но никто мне так и не открыл. Старуха пыталась меня забрать, но без толку, ей пришлось оставить меня под дверью.

Артём дрожит, а я лежу, не шевелясь, уже понимаю, что сейчас узнаю что-то очень личное.

— Тем… — напрягаюсь, нахожу его ладонь и крепко сжимаю в своей.

— Я вырубился на дряхлом комоде, что стоял в коридоре. А когда проснулся, у нас в квартире уже были менты и скорая. Один из мужиков прижимал тело моей сестры, которое было красное и распухшее.

После этих ужасных слов мое сердце словно сжало тисками. Глаза наполнились слезами, в горле встал огромный ком.

— О, Боже…

Мне больно, как никогда. За него, за маленького мальчика, который прошёл через этот ад. И за взрослого парня, что держит это все в себе.

— Вика упала между кроватью и батареей, зима была, топили хорошо, естественно, малютка не выдержала такой температуры.

Больше не выдерживаю, поворачиваюсь к нему и крепко обнимаю. Слёзы душат, голова кружится.

— Все, все, молчи, любимый. Тихо… Тихо…

Не знаю, кого я успокаивала больше. Его или себя. Я не знаю, что сказать, чтобы ему стало легче, не могу выгнать из головы тот образ, который он описал.

— Я виноват, — говорит мне в волосы. Его уже не трясёт, но я слышу в голосе сожаление. — Я должен был сделать хоть что-то, но мне было всего пять, я попросту не смог открыть эту бл*дскую советскую дверь. Я же чувствовал, что что-то не так…

— Нет, это не твоя вина. Твои родители ужасные люди, — отвечаю сквозь зубы, теперь трясет уже меня. — Просто твари…

— Меня отдали в детский дом, который, по сравнению с жизнью в моей семье, показался раем, потом меня забрали твои родители. Мать спилась, а отец умер от туберкулеза в тюрьме через пять лет.

Снова наступает тишина. Я плачу, а Артём меня успокаивает, хотя в этой ситуации все должно быть наоборот. Злость такая накрывает, что зубы скрепят.

— Я понимаю, что так говорить нехорошо, но я рада, что их больше нет.

Произнесла без доли сожаления, они заслужили худшей смерти! Променять на водку своих родных детей, это просто отвратительно, для меня это ненормально, я такого никогда не пойму и не приму.

— Я тоже. Теперь ты понимаешь, почему я не принимал тебя как сестру? — спрашивает теперь уже очевидную вещь. — Потому что она у меня когда-то была, родная, единственная, моя. Когда ты родилась, первое время я на тебя смотреть не мог. До такой степени мне было хреново, меня выворачивало, в самом буквальном смысле, перед глазами долго стояло бездыханное тело моей сестры. Когда ты росла, мне было непонятно, почему жизнь так не справедлива, почему Вика родилась в такой ужасной семье и так трагично умерла, а тебя все так обожают, относятся как к настоящему сокровищу. Мою неприязнь к тебе заметил твой отец, заволновался, сказал, что если я это в себе не исправлю, то он избавится от меня. И я не виню его за это. В итоге меня отвели к психологу, с которым мы долго работали над моей травмой.

Ну папа, конечно… Хорошо, что Артём согласился пойти к доктору.

Все, что он рассказал мне, шокировало до глубины души, теперь я никогда не буду относиться к нему как раньше.

Даже не представляла, что он настолько сильный духом парень, нёс такой крест и не сломался, не удивительно, что порой он вел себя отвратительно. Я его не оправдываю, но теперь понимаю. Принимаю со всеми его болячками.

— Чувствовать такое это нормально, — говорю искренне, смотря в любимые немного грустные глаза. — Я на тебя не в обиде. Это ты прости меня за мою навязчивость, теперь я понимаю, как тебе было неприятно.

— Мне не всегда было неприятно. Когда ты повзрослела, я стал смотреть на тебя по-другому, — вот уже на лице появляется знакомая наглая ухмылка. — Думаю, что именно тогда я и влюбился.

— Что?

Я немного удивляюсь таким заявлениям.

— Что слышала, — прижимает, целует нежно, трепетно, так, как никогда до этого не делал. — А теперь я точно уверен, что люблю.

В груди в один момент запорхали тысячи бабочек. Я хочу кричать о своём счастье, а могу только прошептать:

— И я, я тоже тебя люблю...

Эпилог

5 лет спустя

 — Дорогой, красное или синее? Я просто схожу с ума.

Никак не могу определиться с цветом! Купила два одинаковых платья, но никак не могу понять, какое идет мне больше.