Видимо, эти мысли и соответствующее им кроткое выражение, в которое я успела обернуть свою физиономию, несколько смягчили шефа, и он счёл уместным объясниться.

–– Я только что от Шувалова, – произнёс он, не сходя со стремянки. – Обещает утопить в унитазе, если к марту не представим ему черновик отчёта. И я ему верю. Ну, допустим, «к марту» означает у нас «к концу марта». Но если мы будем так продолжать, то и к маю ничего не будет.

–– Неужели прямо в унитазе?

Я уже внутренне смирилась с предстоящей поездкой.

–– Она ещё сомневается! Осенью он пообещал Куровлянского закатать в асфальт.

–– И что?

–– А вот, как снег сойдёт, можешь сама осмотреть асфальт у главного корпуса. Прямо у входа, справа. Так что все сомнения долой! Ноги в руки – и оформляться. Кстати, там Лозовая сидит. Пока она не убежала, подпиши у неё замену занятий. И ещё. Туда же кто-то едет от Эпштейна. Можешь сходить к нему, узнать, кто едет, и скооперироваться. Веселее будет!

Я уже дёрнулась исполнять, когда он вдруг спросил.

–– А этот… Родственник Шувалова, он у тебя, что ли, в группе?

Эх, Азимов, Азимов. Проницательный ты мужик, но далеко тебе до моей мамочки.

–– Ну, вы там того… Смотрите.

Смотрю, Рушан Гарифович. Ох, как смотрю!

Завидую людям, которые ни при каких обстоятельствах не пойдут на то, чтобы просто так взять ручку и расписаться. Потому что они внушают к себе уважение. Не то, что мы, растрёпы, способные ставить свои «крючки» на бегу, используя в качестве опоры всё, что хотите: подоконники, уголки столов, заваленных всяким хламом, капоты автомобилей, портфели с подставленными под них коленками или, наконец, даже просто коленки, без всяких портфелей.

Внимательно осмотрев положенный перед ней на стол лист замены занятий, Ирина Юрьевна Лозовая, доцент, медленно открывает сумочку, из которой извлекаются поочерёдно платочек, зеркальце, щёточка и футляр с очками. Обмахнув щёточкой зеркальце, она смотрится в него. Уголком платка проводит под правым глазом. Слегка подумав, проводит и под левым. После этого вынимает из футляра очки и, подышав на них, тщательно протирает тем же платочком. Установив подготовленные таким образом к работе очки в проектное положение, она поочерёдно укладывает в сумочку платочек, зеркальце и щёточку и начинает изучать лист замены, взяв его уже в руки.

–– А вот в будущий четверг… Как бы не получилось у меня там накладки, – обеспокоенно хмурится она и снова лезет в сумочку, из которой являются на свет зеркальце, платочек, щёточка, зажигалка, пачка «Явы» (белый фильтр) и распухший от дел еженедельник. Листает, периодически выкладывая на стол разнокалиберные бумажечки с записями кулинарных рецептов, рисунками фасонов платья и прочими важнейшими вещами, и неожиданно спохватывается:

–– Ой, совсем забыла: ведь по этому семестру я сюда ещё не переписывала. Лерочка! Лерочка. Будьте добры, поднесите мне расписание.

Лерочка мгновенно простукивает каблучками туда и обратно.

–– Что это такое? Я тут не вижу… Лерочка! А по вечернему отделению? Вот так… Хорошо. Ага, в четверг ничего нет. Это в прошлом семестре было. Надо же, а у меня до сих пор в памяти торчит!

Она начинает переписывать расписание в еженедельник, но минут через восемь спохватывается:

–– Ой, надо же тебя отпустить! Потом допишу.

Освобождает лист замены из-под образовавшейся кучи вещей и снова изучает его с первозданным любопытством.

–– Ого! Суббота? Сейчас, минуточку.

Она подбегает к телефону и поспешно набирает что-то там, на диске.

–– Тридцать первый? Будьте добры, Марью Федотовну. Это срочно. Девушка, я из прокуратуры звоню! Ну, вот так.

–– Алло, Машка? Привет, это Ирка. Нет, не Ращупкина! Ну, наконе-ец, узнала! Машка, ты извини: болтать времени нет… А? Те, белые? Нет, они мне малы оказались. Ты погоди. Я чего звоню: у нас там, в субботу, во сколько мероприятие? Что? Не в эту? А-а-а, а я думала, в эту. А то мне тут занятия подменять, одна наша сотрудница в командировку уезжает. Да. И попадает как раз на эту субботу. Что? Ну, как же. Это у вас там, если кто уезжает, то весь участок встаёт. А у нас занятия – святое дело. Хоть помирай. Ага. Ну, пока. Хорошо, что ты мне напомнила, что не в эту субботу. А то бы я, как дура, притащилась! Во, смеху было бы. Ну, ладно. Пока. До встречи!

Закончив разговор, она поочерёдно убирает в сумочку еженедельник, пачку «Явы», зажигалку и всё остальное. Берёт перекидной календарь и расписывает на нём шариковую ручку. И лишь после всех этих манипуляций на моём листе появляется заветная загогулина.

Выйдя в коридор, попадаю в поток студентов, который выносит меня из корпуса. Конец занятий! Ура.

Так вот какая у него машина. Малиновая «девятка». Неплохо. Во всяком случае, ему идёт. Увидел! Надо же. А я вот тебя совсем не вижу. Не повернуть бы случайно голову… Ну, не ешь меня глазами, мальчик! Это же невозможно… В ближайшие две недели вместо меня будешь созерцать Ирину Юрьевну. Дай бог нам обоим опомниться за это время.

-– А «Макароныча» уже нет. И сегодня не будет.

Лидия Петровна, секретарь Эпштейна, весело вскинула на меня свои слегка раскосые глаза. Вечная Лидия! Наверняка помнит, как мы, ещё студентами, толпились тут, пытаясь «на халяву» получить зачёт.

Улыбаюсь ей в ответ как старая знакомая.

–– Да, может быть, мы решим и без Марка Ароновича. Мне просто хотелось бы узнать, кто от вас едет в Нефтекупино.

–– Конечно, решим! Это я еду, – раздаётся за моей спиной бодрый голос и, обернувшись на него, я вижу расплывшуюся в улыбке физиономию однокурсника Лёшки Стадника.

–– Стадник! – обрадованно восклицаю я, на мгновение даже позабыв про своё левое веко. – Ты здесь какими судьбами?

–– Что значит, «какими судьбами»! Я здесь работаю. Уже целую неделю!

Ловлю себя на том, что обнимаю его слегка раздавшуюся фигуру. Ах, Стадник! Если б ты знал, как кстати ты мне сейчас.

За немытым стеклом ранние зимние сумерки, перед ним – четыре отполированные временем полки. Входная дверь отъезжает со стуками и стонами, и в купе вваливается пожилая пара. Ох, успели. Здравствуйте, молодые люди. Будьте добры, помогите поднять наверх эти чемоданы. Спасибо. Молодой человек, не уступите ли нам нижнюю полку? Что? У вас и так верхняя? Как жаль…

–– Я вам уступаю свою, – говорю я как можно спокойнее.

–– Ой, что вы! – машет руками «сам». – Я ещё могу вскарабкаться. Не такой уж я старый. Правда, мать?

–– Об этом не может быть и речи, – отчеканиваю я из-под приспущенного века, и всё вокруг умолкает на мгновение, после чего тишина взрывается возгласами благодарности.

Не надо благодарности. Ещё неизвестно, кто кого должен благодарить.

–– Пойдём, покурим, – предлагаю я, и Стадника это не коробит. Хорошее начало.

–– Конечно, я мог после армии сразу ехать домой, – продолжает он начатый ещё в купе разговор. – Да соблазнила романтика. Этот вербовщик так всё расписывал: тайга, Енисей, рыбалка и всё такое. Вот я и клюнул. Сначала мне понравилось. А потом…

Он всё время говорит «я», «мне», хотя на безымянном поблескивает кольцо. Это мне тоже нравится. Но слишком уж увлечён рассказом. Сейчас мы выкурим ещё по сигарете и уйдём. И ничего не будет…

Я беру быка за рога.

–– А я тогда смотрела-смотрела на тебя, и мне ужасно хотелось вот так подойти и поцеловать…

Где, когда смотрела, и было ли это вообще, – я не помню. Но ему не до уточнений, поскольку вслед за словами я немедленно демонстрирую, как именно хотела это сделать. Несколько секунд он отвечает, потом заставляет отвечать меня. В тамбуре темно, и глаза мои закрыты, но я прекрасно вижу, что он не имеет ничего против того, чтобы целовать курящую женщину.

Соседи уже спят – во всяком случае, тихо лежат на своих полках. Мы проскальзываем на свои и лежим, взявшись за руки. Станционные фонари скачут по купе, освещая то меня, то его. То меня, то его Потом они уходят, остаются вдали, потом совсем исчезают. И я почти не вижу его, потому что стекло ночника такое же немытое, как и окно. Потом глаза привыкают, и становится видно как днём. Интересно: смогут ли разместиться на одной полке двое, которые уже совсем не юноша и девушка? Если ему перебраться ко мне, то это может случайно увидеть «сам». А если мне к нему, то «мать». Это было бы более приемлемо. Но почему он не зовёт меня? Не решается? Нет. Скорее, опасается, что я не решусь. Глупые-глупые мужики. Почему вы всегда так боитесь неудач?