Сейчас я переступлю чугунную границу омерзительного для меня существования и чего-то неизведанно-загадочного, ожидающего меня под тёмным покровом водяной глади. Но если смерть – значит, смирение и покорность. Значит, судьба надо мной, а не я над ней.

Мама всегда спала чутко. Заслышав поворот ключа в двери, она накинула халат и вышла из комнаты:

– Что так рано-то?..

Я молча скинул кроссовки.

– Хорошо погуляли?

Не отвечая, я прошёл в комнату и ничком упал на кровать. Только никаких расспросов! Ради Бога, мама!

– Ты пьян, что ли? – она вошла в комнату и присела рядом на кровать. – Алкоголь – не лучшее средство самовыражения, поверь мне. Это примитивно. Так каждый может… – мама ласково провела ладонью по моим волосам. – Всю жизнь я тебе говорю, ты особенный, ты не похож на других. Это не для тебя… – мама коснулась моей влажной щеки. – Что это, Илюша?.. Ты плачешь? Что случилось?

Я не отвечал, и только с каждым её словом становилось всё труднее и труднее сдерживать слёзы.

– Толик, да? Это он, скажи, он? Он тебя ударил, да? Бил? Тебе больно? Илюша, миленький, что случилось?

Я молчал и очень старался дышать ровно.

– Я позвоню его матери, я этого так не оставлю! Не можешь сам, я отдеру ему всё, что можно!

И тут я не выдержал. Слёзы словно прорвали большой накопившейся резервуар бурным потоком рыданий. Я уткнулся в плечо матери и, не в силах больше сдерживаться, разревелся.

Мама испугалась:

– Что случилось? Скажи мне. Что этот малолетний подонок сделал?

Я помотал головой и, глотая сопли, чуть слышно пробормотал:

– Это не Толик…

– А кто? Кто тебя обидел?

Рассказать матери правду я не мог.

– Меня ограбили…

– Ограбили? В клубе? – мама крепко прижала меня к груди и, стараясь успокоить, гладила по спине. – Разве ж можно из-за этого так плакать, дурачок!.. Господи, да чёрт с ними, с деньгами! Пропади они пропадом! Не смей, слышишь? Прекрати. Вот удумал! Пусть это будет самым большим горем в твоей жизни!..

Она искренне верила в это. А мне тогда казалось, что большего горя быть не может.

Сегодня назревает паршивый день. Я понимаю это, открыв глаза. Из окна ординаторской, насупившись, словно я – цель истребления, на меня косятся серые облака, тянущие за собой как тяжёлую артиллерию свинцовую тучу. Вероятно, её грозный вид должен привести меня в смятение, а если не поможет, нанести подлый мстительный удар по настроению. Я принимаю вызов и, отключив паникующий будильник в телефоне, встаю.

Первая атака хмурого утра отбита холодной водой и мятной зубной пастой. Включаю чайник и, прихватив на посту градусники, отправляюсь на утренний обход.

В четвёртой палате пациенты ещё спят, приходится их будить:

– Господа выздоравливающие, подъём! Проверка градуса здоровья.

Раздаю пробуждающимся пациентам градусники.

Один из них усмехается:

Лучше б ты его наливал, а не проверял!

– С утреца пораньше хорошо зашло бы! – смеётся второй.

Подхожу к тяжелобольному – пожилой мужчина с острым приступом панкреатита.

– Доброе утро. Как самочувствие? – протягиваю ему градусник.

– Илюшенька, – мой “тяжёлый” еле слышно стонет, – дай таблетку, что ли, какую… Болит…

Подхожу к нему, трогаю лоб, проверяю капельницу:

– Не надо вам таблеток, хватит болеть.

– Как же, Илюшенька, без таблеток? Сильно болит ведь…

– Вот приучили организм к таблеткам, он и не борется совсем.

– Да куда там бороться? Лет-то мне сколько…

– Ну сколько? Сейчас укольчик сделаем, и после обеда можно к невестам!

Вздыхает, пытается приподняться и наклонится к тумбочке:

– Мы же договорились, сначала укольчик.

– Илюш… Достань-ка там в тумбочке… Видишь, рубашка?

– Переодеть?

– Ага. Достань.

Достаю рубашку, она тёплая, байковая.

– Мёрзнете?

– Есть маленько.

Помогаю старику надеть рубаху поверх тельняшки. Он суетливо шарит в карманах, достаёт скомканные деньги, протягивает мне:

– Вот, возьми…

Пытаюсь пошутить и подзадорить его:

– Обижусь, укол не сделаю.

– Ты со мной сколько возишься… Возьми.

Поправляю подушку у него под головой:

– Иван Григорич, проехали.

Старик смущённо предпринимает ещё одну попытку:

– Илюша, я ж от чистого сердца…

– Чистое сердце для большой и чистой любви.

Старик посмеивается.

– Свидетелем меня возьмёте?

Морщинки на лице старика собираются и расплываются в мягкой улыбке.

– Сначала я на твоей погуляю! – говорит он с хитрым прищуром.

Охотно соглашаюсь:

– Договорились!

Пациенты уже окончательно проснулись.

– Кому сватов засылать будем, Илюш? – подмигивает первый второму.

Тот с удовольствием включается в нашу игру:

– У нас тут любая, кого ни возьми, хороша! Глаза разбегаются.

– Поэтому надо не глазами, а душой выбирать, – парирую ему.

Старик снова предпринимает попытку подсунуть мне деньги:

– Возьми, а? Тебе ж пригодятся.

– Всё, тема закрыта!

После обхода – записи в температурных листах и уколы лежачим. Вот и Лида пришла. Сдаю пост. Дежурство закончилось.

Толик примчался на следующий же день, узнать, почему я не вернулся в клуб. Не то чтобы он переживал, было любопытно.

Пролежав весь день в постели, я не поднялся даже при посещении друга. Толик не возражал, но сильно удивился:

– Охренел, что ли? Третий час, а он ещё в постели! Подъём! Шнель! Шнель!

Он попытался стянуть с меня одеяло, но тщетно. Вставать я не собирался. Поняв это, Толик присел рядом на кровать.

– Ну в чём дело-то?

– Ни в чём. Я не выспался, спать хочу.

– Не выспался он! Интересно… И куда ты вчера пропал?

– Никуда. Домой поехал.

– Домой?! Ладно гнать!

Я промолчал.

– Ну что там у тебя? – не унимался Толик. – Выкладывай.

– Ничего.

– Уж мне-то мог бы не врать. Подписали?

– Что?

– Ну, контракт.

Я уткнулся в подушку.

– А-а! Напился как собака и даже нас не позвал! Нехорошо. Капка весь вечер о тебе вспоминала, ждала, а ты…

В тот момент я не думал о Капе. Я, вообще, ни о чём не думал. Толик был единственным, кому я мог рассказать о том, что произошло этой ночью. Он мудрый и рассудительный.

Я развернулся и посмотрел ему прямо в глаза:

– Поклянись, что никому не скажешь.

– Не скажу что?

– Сначала поклянись.

– Ну клянусь. А в чём дело?

Я притянул его к себе и чуть слышно на ухо поведал мою позорную историю.

Несколько секунд Покровский молчал и тупо смотрел на меня, не понимая, говорю ли я серьёзно или шучу. В его взгляде не было и доли сочувствия, скорее искра чего-то сенсационного.

– Старик… – растерянно протянул он. – Ну ты это… держись… Кто бы мог подумать, что…

– Жить не хочу, – признался я.

– Прекрати! Ты чего? – Толик ударил меня в плечо. – Жив, здоров и радуйся! Со временем забудется.

Легко ему говорить! Он весь вечер провёл с Капой, пил, плясал, веселился и ни о чём подобном и помыслить не мог.

Я снова лёг и накрылся одеялом.

– И прекрати хандрить! – набросился на меня Покровский. – Давай поднимайся, сходим куда-нибудь.

– Не хочу.

– Подъём. Пойдём в кино, развеешься.

Я помотал головой.

– Что? Весь день валяться будешь?

Мне не хотелось ничего. Абсолютно ничего. Даже присутствие Толика начало тяготить. Я не ответил.

– Как знаешь… – Покровский, как мне показалось, немного обиделся, он поднялся и направился к выходу. – Звони, если надумаешь.

Толик ушёл, а я, снова уткнувшись в подушку, стал размышлять, что бы стоили его рассуждения о судьбе, окажись он на моём месте? Кто был бы хозяином ситуации – он одолел бы судьбу, или она раздавила бы его? Покровский был прав в одном: замыкаться в себе – самое гиблое дело.

Пересилив себя, в понедельник я отправился в школу.