Нет, от таких, как Ива, лучше держаться подальше. Не зря она родилась полумёртвой. Бабка Алия с того света вытаскивала слабое дитятко, не ведая, какую беду оно принесёт спустя годы.

Недобрые мысли одолевали людей, явивших на суд. И уж никак эти люди не были на стороне девицы. К ней и подойти-то боялись, всё рассматривали издали да ловили за воротники любопытных мальчишек, норовящих выдернуть зелёный волосок из головы Ивы. А девка шла гордо, вскинув подбородок. Будто бы и не она вовсе повинна в том, что заместо праздника люди на казнь явились.

Вот и река. Звонкая, быстрая, холодная в самую лютую жару. Бабы вечно спорили, кого из домашних отправить полоскать бельё, ведь покуда вернёшься отогреваться, пальцы занемеют – не разогнёшь.

Когда соседи в нерешительности замерли у края тропки, сбегающей к мосткам, Ива дальше пошла одна. Там, внизу, уже стоял тот, кто вызвался отвечать на суде вместо неё.

Она спустилась и ступила на мостки.

Он не шелохнулся.

Поклонившись спине чужака, Ива молвила:

– Зачем беду кликаешь, добрый молодец? Ты не наш, не тебе за меня отвечать.

Он усмехнулся, ровно каркнул, и принялся раздеваться. Развязал кушак, скинул рубаху. Когда дошла очередь до порток, Ива вспыхнула и отвернулась.

– Что смутилась? Гляди! – поддел её чужак.

Ива стиснула зубы. С берега за ними жадно следили деревенские. Первыми стояли мать с отцом, ни словом не перемолвившиеся с Ивой по дороге. Чуть поодаль – Бран с семьёй. Те о чём-то спорили, но Ива не слышала.

Так уж заведено: тех, кто пришёл на божий суд, надобно осмотреть с темени до пят, проверить, не укрылся ли где потаённый амулет, призывающий милость богов. И только после этого им должно ступать в воду.

Эка невидаль – голый мужик! Будто Ива прежде таких не видала! Они с подружками бегали подглядывать, как засеивают поля. А засеивали их как заведено – без портков. Как же иначе одарить Мать-землю, упросить родить урожай? Только поделившись мужской силой! Ива смотрела лишь однажды, да потом долго заикалась от стеснения всякий раз, как сталкивалась с деревенскими парнями. Подружки же во главе с заводилой-Салой бегали каждый год.

Девица собралась с духом и повернулась. Чужак стоял перед нею в чём мать родила, но ничуть не стеснялся. Ладный да складный. Деревенские мужики к середине лета все загорелые, этот же бледный – мертвец мертвецом. Однако ж под кожей, по-девичьи тонкой, виднелись крепкие мышцы, оплетённые синеватыми жилами. Он подбоченился.

– Ну?

– Нету на тебе оберегов, добрый молодец.

Ей бы сказать это громко да звонко, чтобы все слышали, но Ива едва лепетала, безотчётно краснея.

– Не о том тебя спрашиваю, – едко фыркнул мужчина.

– О чём же?

– О том, хорош ли.

Девица облизнула враз пересохшие губы.

И что тут скажешь? Хорош ли? Пожалуй что и нет. Это Бран был хорош: крепок, синеглаз, с копной льняных кудрей. Силён и широкоплеч, как полагается кузнецу. Ива сама видела, как он одной рукой сминал подкову.

Чужак же… В сёлах про таких презрительно говорили «ишь, благородный!». И это взаправду было про него. Он не двигался, а будто бы плыл. Тягуче, по-жуткому неспешно. Смотрел свысока, говорил отрывисто, точно плетью хлестал.

Но Ива могла поклясться, что красивее мужчины в жизни не встречала…

А на вопрос так и не ответила. Вместо этого крикнула, обращаясь к клюквинчанам:

– Нету оберегов на добром молодце!

Настал черёд ответчика раздеваться.

Бран спустился нехотя, заложив большие пальцы за пояс. Прина и Луг проводили его знаком, ограждающим от всякого зла, – перечёркнутым крест-накрест кругом. Они бы вместе с ним и к реке пошли, и в омут бы нырнули заместо сына, да божий суд не допускал. Приблизится кто вместе с правым и виноватым к воде – великий грех возьмёт. Только старосте, объявляющем начало суда, дозволялось стоять рядом с истцом и ответчиком. Но Нор пока не явился: он и набольшие отделились от шествия, чтобы отыскать в закромах и принести клетушки. Вот потеха будет, если окажется, что их за ненадобностью пустили на дрова!

Кузнец остановился на самом краю мостков. Стянул сапоги и ступнёй попробовал воду – ледяная.

– Дура, – выругался он. – Во что ввязалась? И меня втянула ещё…

Ива могла бы ответить, что Бран ввязался сам, когда надругался над беззащитной девкой. Что она просила его отступиться от свадьбы. Что он мог признать вину и мирно уехать из деревни. Она много чего могла бы ещё ответить, но смолчала. Всё, что хотела сказать некогда любимому мужчине, она уже сказала.

Чужак же скрестил руки на груди, ничуть не смущаясь своей наготы, и презрительно осмотрел кузнеца. Он был втрое тощее Брана, мышцы не бугрились, вздувая кожу, а любящая мать наверняка не кормила дитятку мясом почитай каждый день. Да и тяжёлый молот он раз за разом не опускал на наковальню, каждодневно умножая богатырскую силу. Но, несмотря на всё это, Ива вдруг поняла, что рядом с пришельцем больше не страшится Брана. Что тот, кто назвался её поручителем, оборонит от любого силача. И что сделает это играючи.

Ива отступила к чужаку и велела:

– Докажи, что нет на тебе оберегов, добрый молодец.

Бран зло сплюнул в реку и начал скидывать одёжу.

Когда праздничная рубаха и порты легли на мостки, Ива одеревенела. Ей бы подойти к Брану, поворотить его, рассмотреть со всех сторон и доложить свидетелям, что обмана нет. Но сделать шаг оказалось не так-то просто.

– Что? – Кузнец выставил одну ногу. – Неужто стесняешься? А когда я тебя голубил, супротив ничего не говорила!

Скажи он это громче, быть может, симпатии деревенских переметнулись бы к девке. Но Бран не был дураком и голоса не повышал.

За Иву ответил чужак.

Он тоже говорил негромко и вроде даже без угрозы. Но от его речей пробрало холодом.

– Я буду смотреть, как ты захлёбываешься, кузнец. И я буду улыбаться.

Будь Бран чуть более труслив, этого ему достало бы, чтобы развернуться и припустить обратно к мамке под юбку. Но Бран труслив не был.

Тем паче, уже подоспел староста с набольшими. И клетушки для божьего суда были при них.

Нор огладил седую бороду, собираясь взять слово, но передумал и просто махнул в сторону клетушек: проверяй, мол, любой желающий, что нет никакого секрета, что дверцы крепко запираются, а прутьев не выломать, хоть и стояли без дела сколько десятилетий.

Когда осмотр завершился, набольшие спустили клетки к воде. К каждой привязали конец пеньки, на другой же привесили колокольчик и оставили на берегу. Невмоготу станет пленнику, – успеет дёрнуть, авось ещё живым выволокут. Да только тогда сразу станет ясно: кто сдался, тот свою вину и признал. Случалось и такое.

Вдовец ещё раз осмотрел обоих парней, укоризненно качая седой бородой. Он-то надеялся, что на его век больше не выпадет эдакого суда. Чужака Нор проверял с особенный тщанием: мало ли, чего задумал! Этому, явившемуся невесть откуда, веры ещё меньше, чем хворой девке!

– Нету на них оберегов! – наконец доложил староста.

Ива, до того державшаяся, бросилась к нежданному заступнику, намереваясь оттолкнуть его от клетки, но тот легко перехватил её за локоть.

– Пусти!

– С чего бы?

– Мои слова беду накликали, мне и отвечать! Негоже на загривок чужому человеку лихо сажать!

Угольная бровь искривилась.

– Чужому? А я чужой тебе, девица?

Ива опустила голову.

– Я не знаю твоего роду-племени. Имени ты не называл, а…

«А встреча на болоте мне и вовсе могла привидеться», – хотела докончить она, но чужак перебил.

Он склонился к её уху, обдав затхлым запахом болота, и прошипел:

– Так-то ты жениха величаешь? Чужим человеком?

Ива отшатнулась, с трудом вырвав локоть. А мужчина закончил:

– Аир.

– Что?

– Когда-то меня звали Аир.

Заступник издевательски поклонился Иве и вошёл в клетку.

Бран же участь оттягивал как мог. То ему занадобилось перемолвиться со старостой, то аккуратнее переложить сброшенную рубаху, то каблук к каблуку переставить сапоги.