Мне грезилось, как взгляд учительницы истекает ленивым белым туманом из ее глаз, и, столкнувшись с моим столь же рассеянным и туманным, но почему-то розоватым взглядом, завихряется и сворачивается коническим смерчиком, в котором чередуются и движутся к острому концу, вращаясь по спирали, розоватые и белёсые прожилки, а острый конец этого смерчика всё буравит и буравит ненавистное двоеточие, прыгая от одной точки к другой в такт миганиям. Сосредоточившись на этой воображаемой картине, усилием воли безуспешно пытаясь заставить точки на часах хоть немного поторопиться, я почему-то вдруг вообразил-представил-ощутил, как с Марией Анатольевной произошла странная метаморфоза. Волосы стали ярко-зелёными, ярче, чем молодая листва деревьев за окном, ушные раковины сильно вытянулись вверх и заострились, лицо и уши приобрели ярко-оранжевый цвет кожуры спелого апельсина, и что-то совсем уж странное случилось с носом. Подивившись своей неуёмной фантазии, я резким кивком головы прогнал все наваждения, заодно ненадолго уложив повыше на лбу чуб светло-русых волос.
Пытаясь развлечь себя хоть чем-нибудь, я принялся размышлять о множестве своих планов на остаток субботы и воскресенье. Планов было много, а одного выходного дня мало, я стал живо воображать разные интересные занятия, и погрузился в свои мечты. Замечтавшись, я не заметил, как точки на часах проснулись и замигали, сначала в нормальном темпе, а потом все быстрее и быстрее, так что звонок неожиданно резанул мне по ушам, возвещая свободу для меня, Марии Анатольевны, и ещё 30 моих одноклассников из 7-го класса «Б».
Учеба давалась мне без особого труда, я все схватывал на лету. Не столь давно я понял, что из-за этого у меня в классе не было близких друзей, налаживанию отношений всякий раз мешала скрытая зависть. Несмотря на всё это, за оценками я не гнался, считая школу скучной и бесполезной принудиловкой, так что в дневнике у меня прихотливо, в беспорядке перемешалась вся их шкала. Изредка, если мне вдруг удавалось раскопать в каком-нибудь школьном предмете что-то интересное, мои ответы на уроках делались искромётными, а учителю казалось, что «Кныш, наконец, проснулся». Но стоило предмету опять стать поскучнее – и мой «школьно – Кнышевский» энтузиазм моментально испарялся.
Дорогу домой я преодолел на отточенном до совершенства автопилоте, продолжая на ходу грезить неисполнимыми планами на ближайшие выходные, не замечая ничего вокруг.
По субботам отец не работал, и дома меня уже ждал обед. Жили мы вдвоем с отцом, работником какого-то закрытого предприятия – института, осколка бывшего советского ВПК, в небольшой двухкомнатной квартире на первом этаже в пятиэтажном доме на перекрёстке улиц Октябрьской и Добровольского. Ничего такого «убийственного» в том институте не делали, его хитрая продукция – всякие датчики, точные терморегуляторы и прочая сверхнадёжная мелочь, рассчитанная на «работу даже в эпицентре ядерного взрыва», раньше расходилась «на ура», используясь не только в военной технике, но и в мирных бытовых приборах. Потом военных заказов стало мало, а отечественную бытовую технику оттеснил в угол прилавков импорт, лучшего дизайна и более дешёвый. Институт стал потихоньку загибаться, зарплата снизилась, и большинство сотрудников разбрелось по рынкам и другим более «хлебным» местам.
Мама не смогла понять отца, когда, во время бурного начала 90-х, он не изменил своему призванию, оставшись работать все в том же институте на скромной зарплате, и они, поругавшись, расстались. Новый мамин жених был богатым, из «новых русских». Так сложилось, что я в новую мамину семью «не вписался», и жил с отцом в нашей прежней квартире. Отец, Александр Федорович, не любил кухонные хлопоты, готовил быстро и не особенно разнообразно, но еда всегда была свежей, вкусной и восхитительно ароматной.
У отца было много книг и компьютер с интернетом. Мне разрешено было брать и читать любые книги, многие компьютерные игры тоже были разрешены. Каждую новую игру отец сначала очень внимательно просматривал сам, и если она ему чем-то не нравилась – запрещал. Что там с игрой было не так, я тогда не понимал, а отец не спешил с разъяснениями, но запретов было совсем немного. Отцу я доверял, мне с избытком хватало самых разнообразных разрешенных игр, и я легко преодолевал соблазн поиграть в запрещённое.
Большинство отцовских книг было посвящено математике, физике и технике, бережно хранились старые школьные учебники, было много научно-популярных книг, всё это было еще советских времён, а вот художественной литературы было не так много.
Между отцовскими учебниками и моими была заметная разница – отцовские понять вначале было гораздо труднее, но зато потом читать куда интереснее, чем те, по которым учился я, создавалось неприятное впечатление, что мы стали глупее. Когда я как-то раз спросил об этом отца, он нахмурился и невнятно сказал что-то типа «развалили, предатели». Что именно развалили и кто такие эти предатели, отец мне не разъяснил, все так же хмуро буркнув – «подрастешь – может, сам поймешь».
После обеда мы с отцом разговорились, и я опять спросил, что его держит в «родном» институте? На этот раз ответ был чуть подробнее, но ясности мне нисколько не прибавил. Отец сказал: – Категорически не хочу постепенно становиться дебилом, даже если за это больше платят.
Потом я сел за компьютер – поиграть – и на несколько часов реальный мир для меня перестал существовать. Мне сейчас не вспомнить, во что именно я тогда играл, это оказалось совсем неважной деталью и забылось на фоне того, что случилось вечером.
Когда на улице стало уже немного темнеть, я с трудом оторвался от компьютера, с покрасневшими и слегка ноющими, уставшими глазами. Причиной этому был отец, он закончил возиться с какими-то бумагами у себя в комнате-кабинете и, вспомнив о моем существовании, позвал меня. Внимательно посмотрев сначала на часы, потом на мои глаза, отец сказал, что я еще маловат для такого издевательства над собой. Я отшутился, вспомнив старую поговорку – «да ладно, до свадьбы заживет» – но он посмотрел строго и сказал, чтобы я шёл немного прогуляться, а он тем временем приготовит ужин. Я одел лёгкую курточку – к вечеру стало прохладно – и вышел из дому.
Мне действительно хотелось размять затекшую спину и дать отдых глазам, и я поступил так же, как всегда в таких случаях – направился прогуляться в парк, недалеко от дома был парк Циолковского. Я неторопливо шёл по парку, почти не глядя по сторонам, а перед моим внутренним взором тем временем ещё крутились сцены виртуальных боёв и позировали, сменяя друг друга, побежденные монстры из компьютерных игр. Так, не спеша, я прошёл через весь парк, и вышел к музею Космонавтики, стоящему, как бы летящему над высоким берегом большого искусственного озера.
Я остановился на краю асфальтированной площадки около музея, над самым обрывом высокого берега, откуда на закате солнца в ясную погоду открывался чудесный, завораживающий вид. Вот и в этот вечер большой огненно-жёлтый шар, висящий над сосновым бором на далеком противоположном берегу, неощутимо медленно спускался, теряя слепящую яркость и становясь малиновым. Несколько маленьких лёгких облачков, неподвижно розовевших в лучах заходящего светила, лишь подчёркивали чистую синеву неба. Бор под лучами солнца выглядел сплошной черной лентой с неровным краем, прихотливо изрезанным островерхими соснами, эта лента вместе с небом, солнцем и облачками симметрично отражалась в зеркале совершенно спокойной водной глади.
Я долго стоял там, любуясь зрелищем уходящего дня. Тем временем солнце скрылось за бором, на темнеющем небе разгорелись первые звёзды, подул легкий ночной ветерок, от которого вода подёрнулась лёгкой рябью, весь пейзаж сразу померк, потускнел, больше не завораживал, и я неспешно побрёл домой.
К ночи в парке становилось малолюдно, не было ничего необычного или примечательного в том, что в полусотне шагов впереди меня какой-то человек тоже, не спеша, шёл к выходу по пустой аллее. Аллея, по которой мы шли, была неосвещенной, прямой, и от памятника Циолковскому, стоящему в самом центре парка, выходила на пересечение улиц Октябрьской и академика Королёва, к остановке троллейбуса. В какой-то момент одинокая машина проехала по перекрёстку, поворачивая, и яркие лучи света, исходящие от её фар, просканировали парк наподобие прожекторов, выхватывая из тьмы всё вокруг. В тот краткий миг, когда слепящий свет был направлен вдоль аллеи прямо на меня, я увидел силуэт незнакомца, и вокруг темного пятна его головы вдруг полыхнула изумрудным сиянием кайма ЯРКО-ЗЕЛЕНЫХ волос, из- под которых заметно выступал вверх ОСТРЫЙ КОНЧИК ОРАНЖЕВОГО уха.
