Иронично, но похоже он навсегда обречён молить её об этом. Обо всём.

— Ты не хочешь этого делать.

— Ты не знаешь чего я хочу, — прерывает она резко, высвобождая руки и требовательно притягивая к себе за чёрную кожу. — Прекрати играть подростка, сколько тебе? Шестьсот? Больше? Я не думаю, что ты настолько стар, чтобы не распознать определенные сигналы.

Губы Хоуп замирают в миллиметрах от его рта призывно, искушающе, дразняще; приподнимая уголок насмешливо, она читает каждую малейшую реакцию: расширившиеся зрачки, тяжёлое дыхание, подрагивающие пальцы, хотя дрожь — нужно отдать ему должное — он скрывает хорошо. Но она трибрид. Вероятно, она даже слышит стук его сердца, трепещущего хуже листьев на ветру.

— Ты противишься неизбежному, — тихая константация сродни уносящему в гипноз заклинанию. Последовательна, неспешна, метка. — Если бы не твой чёртов моральный компас, всё случилось бы куда раньше. Но эта игра в кошки-мышки быстро надоедает.

— Ты могла справиться сама, — Кларк, наконец, обретает голос, но не твёрдость, не уверенность. — Зачем пришла ко мне? Почему продолжаешь наносить мне эмоциональный урон вместо физического?

— Ты жадный, знаешь? Пытаешься держать меня на расстоянии руки, но всё равно льнешь, когда я так близко. Мы вроде друзья?

— Тебе не кажется, что статус друзей остался где-то за пределами того момента, когда ты оказалась на моих коленях по собственной воле?

— Ты и не против. Как всегда, хочу, чтобы ты сделал тот же выбор, что и я, — цитирует его слова недельной свежести. Кажется, они задели тебя, сильнее, чем ты показываешь. — Хорошо, возможно, я недостаточно откровенна с тобой.

Кларк не успевает возразить, не успевает понять, что кроется за двойным дном слов, Хоуп впечатывает его губы в свои одним рывком, выбивая дух из них обоих. Его рука сжимает талию Майклсон инстинктивно, чтобы не упала, меняя угол соприкосновения бёдер и вызывая довольный синхронный стон. Хоуп настойчиво сплетает их пальцы, неаккуратно задевая кожу ногтями, и усиливая давления ладонью на ладонь. Выгибается. Льнёт. Нуждается. Запускает пальцы второй руки в волосы, будто никак не может понять, почему ей нравится прикасаться к нему, прижимать и жаться.

Между ними нет ни глотка воздуха.

Ни толики сопротивления.

Когда всё же Кларк отрывается, голова гудит, словно его сильно приложили к стене или он резко встал с кровати после длительного сна. Хоуп не похожа на себя: ни на одну из своих сторон. Тяжело дышащая, удивленная, сбитая с толку и всё ещё желающая и желанная.

— Ещё, — тянет она сбито, задушенно, просяще.

Он сминает её губы сам, отвечая взаимностью, в крах разбивая свои же заверения о том, что это не то, что нужно (необходимо почти до боли в костях). Хоуп может хоть сколько над ним смеяться, что одним поцелуем разрушила неприступную крепость, но он мстителен. Он заберёт её без остатка вместе с собой. В конце концов, ни одна Хоуп любит устраивать танцы на пепелище. Кларк сжимает пальцы на талии, усиливая соприкосновение, и целует настойчивее. Гладит по спине поощрительно, проклиная себя за каждую секунду наедине с ней. За эту близость. За вероятную во всех мирах измену своей девушке. Но тело Хоуп предательски, до слабости в коленках подходит к его, словно всё так и должно быть. Словно они пазлы одной мозаики.

Когда воздух всё же заканчивается, они тяжело дышат друг другу в лицо, изнывая от гудящего напряжения.

— Что ты д-делаешь?

— Хотела проверить, на самом ли деле, ты так хотел счастья с Труди.

Слова не звучат убедительно. Её трясёт. Она не в ладах с собственной бравадой. Как долго он желал увидеть её такой. Смертельно долго, но даже взглянуть не может, потому что он приходит в себя с трудом, не осмеливаясь открыть глаза — не осмеливаясь принять правду.

— И что поняла?

— Что ты пойдёшь на всё ради меня. Что не откажешься на мой счёт так же, как Джози. Из нас могла бы выйти потрясающая созависимая пара, готовая пожертвовать собой ради остальных, но и это в прошлом. Что, в конце концов, ты хороший лжец, но теперь я вижу тебя насквозь. Ты хочешь меня. Но я — нынешняя я — не вписываюсь в твой идеальный мир, с воздушными замками и подушками безопасности, где нет места боли. Разве ты сам не понимаешь, что это фальшивка? Ты сменил одну паршивую жизнь, с непринимающими тебя родственниками, на другую паршивую жизнь, где единственная женщина, что отдаётся тебе без остатка, слепо заглядывает тебе в рот. Повторюсь, ты жалкий. Кларк был лучше. Кларк был выше этих сантиментов.

Поток слов выбивает его из колеи в конец, и первую часть речи Кларк, честно говоря, успешно пропускает мимо ушей, но пытается поймать ускользающий смысл уже в процессе, примерно понимая, о чём Хоуп может начать говорить.

— Что ж, поздравляю тебя с, наверное, самым большим монологом в твоей жизни, но — сюрприз — мы одинаковые. Твоё отключение человечности — аналог моего идеального мира, с воздушными замками и подушками безопасности, где нет места боли. Добро пожаловать, Хоуп. Ты ничем не лучше. Ты бежишь от друзей и эмоций, считаешь, что это спасёт тебя. И каково на вкус спасение? Что ты оставляешь после себя? Кровь, пепел и слёзы. Вместо того, чтобы столкнуться со своими страданиями, ты обрекаешь на них других. Человечная Хоуп была выше этого. Ты лавируешь. Задай себе все те вопросы, что задал я. И тогда поговорим. А до тех пор…

Кларк мысленно усмехается: жизнь переворачивается с ног на но голову, точно машина, мчащая по шассе, — со страшным грохотом в кювет.

И он внутри этой машины, покореженной, вывернутой.

И Хоуп снова где-то рядом, в этот раз она — причина.

… возвращайся домой.

Хочется кричать.

…уходи.

Вместо этого тихо говорит он.