В полдень на набережной появилась торжественная процессия. Десять лейб-гвардейцев верхами, за ними какие-то придворные чины, тоже на лошадях, предназначенная для нас карета в сопровождении пеших лакеев, открытые коляски для посольских даров и снова гвардейцы верхами. Подобный церемониал, но намного более роскошный, использовали при заключении мира или восстановлении дипломатических отношений с крупными державами. Обычные послы получали малую аудиенцию, о которой сохранялись всего несколько строк в дворцовых журналах, да и то не всегда. Но мы были тёмными лошадками, представителями неизвестного, но потенциально могущественного государства, вот церемониймейстеры и изменили всё под сложившиеся условия, чтобы и уважение оказать, и не особо распускать пёрышки, если причина окажется не такой сто́ящей.

Поддерживаемый одним из лакеев свиты обер-церемониймейстер торжественно вышел из кареты и по наклонному переходнику поднялся в шлюз жилого уровня яхты, в котором выстроились робо-лакеи в роскошных ливреях. Мы с Лантом ждали у специально для этого случая открытого парадного лифта. Я, соблюдая одновременно светский и дипломатический этикет, подала гостю руку, и мы поднялись на верхнюю палубу. Церемониймейстер впервые оказался в подъёмнике, да ещё и с прозрачными стенками, и едва сдержался от испуганного возгласа, только на мгновенье излишне сильно сжал мою ладонь.

Следующие полчаса мы пили кофе и вели пустой светский разговор, ожидая, пока робо-лакеи перенесут в коляски дары и выстроятся за этими колясками, чтобы шествовать в торжественной процессии. Потом мы трое вышли из яхты и сели в роскошно украшенную карету без гербов, запряжённую восемью лошадьми цугом.

Девушки часто мечтают прокатиться в такой вот карете. Это же так красиво! Ага В кино!!

Ободы резных золочёных колёс обиты железом, а ехать-то не по асфальту, а по очень неровному булыжнику. К тому же рессоры у кареты довольно примитивные, так что ощущения от поездки напоминают прогулку по стиральной доске. Да и сиденья в карете жёсткие, набитые конским волосом. В общем, не завидуйте дамам восемнадцатого века.

Ехали мы медленно и торжественно. Хорошо, что расстояние не очень большое, но полчаса потратить на каких-то два километра – это много.

И вот мы подъехали к Зимнему дворцу, ещё не совсем такому, к какому привыкла я в нашем мире. Наиболее заметное отличие – стены были окрашены не в зелёный, а в желтовато-песочный цвет, что делало здание более камерным и уютным.

У Посольского, будущего Иорданского подъезда стоял почётный караул, отдавший нам честь под бой барабанов и литавр. Обер-церемониймейстер и гофмаршал помогли нам выйти из кареты и повели во дворец, немного нервно поглядывая на шедших за нами робо-лакеев.

Переход по анфиладам первого этажа, отдающие нам честь солдаты, едва сдерживающиеся, чтобы не перекреститься при виде кукол-лакеев. Торжественно-бесстрастные дворцовые арапы, распахивающие перед нами створки огромных дверей. Широкая Посольская, будущая Иорданская лестница, деревянная, а не мраморная, какую в нашем мире сделали после знаменитого пожара.

Я шла, стараясь сохранять на лице маску спокойной уверенности, но это, кажется, получалось не очень хорошо. В висках билась мысль: мы с Лантом единственные люди нашего времени, кто видит Зимний таким, каким он был до пожара. Всё, что меня окружало, в нашем мире погибло почти два века назад.

На втором этаже нас провели в предназначенную для послов комнату, где мы могли немного отдохнуть, собраться с мыслями и в последний раз перепроверить все посольские дары. Так делали во время обычных торжественных аудиенций, но нам этого не требовалось. Все дары были давно распределены и несли их не робо-слуги – последние просто создавали необходимую массовку.

Ещё в Петле Времени, обсуждая этот вопрос, мы с Шалорном придумали довольно забавную вещь: дары шествовали сами, в красивых, под резное дерево, небольших сундуках на ножках. Робо-слуги только скрывали их от любопытства придворной челяди, чтобы люди не перепугались при виде такой нечисти. Поскольку раскладывать дары нам не требовалось, мы почти сразу сообщили, что послы готовы предстать перед императором.

Проход ещё по нескольким залам, блестящие золотым шитьём кавалергарды, и вот наконец залитый светом и заполненный толпой придворных тронный зал, в дальнем конце которого на обитом малиновым бархатом возвышении стоят император и императрица. И – неожиданно в таком огромном и полном света зале – не очень сильная, но тяжёлая смесь запахов разнообразных духов, ароматических солей и пропитанных застарелым потом мундиров и кафтанов. Тяжёлые дорогие ткани нельзя стирать, шить каждый год новое платье не каждый может себе позволить, а чистка и выветривание помогают далеко не всегда. Вот и впитывали дворцовые наряды запахи своих хозяев. Это не было неряшливостью, а объяснялось условиями жизни в этом мире и времени.

Я постаралась не обращать внимания на мелочи и думать исключительно об аудиенции.

Первый поклон у самой двери. Второй – в центре этого громадного зала. Третий – в нескольких шагах от тронного места. Лант выпрямляется и протягивает стоящему на нижней ступени возвышения канцлеру Куракину посольскую грамоту. Всё это давно утверждено в церемониале, привычно и никого не удивляет. Потом начинается неправильное.

Послов двое, а не один, и переводчиков нет. Я взглянула в лицо молодого императора и начала речь. Как казалось окружающим, не на обычном для дипломатии того времени французском, и тем более не на русском, а на совершенно непонятном языке. Техника Тана очень хорошо маскировала мои слова, всем вокруг казалось, что говорю я на каком-то тарабарском наречии, но говорю гладко и красиво. На самом деле я не говорила наизусть, а читала высвечивающийся контактными линзами текст, следя, чтобы нигде не запнуться. Через минуту я замолчала и эстафету подхватил Лант.

Александр слушал. Сначала нас, потом зачитывающего перевод нашей речи и ответную приветственную речь императора князя Куракина, слепившего нас отблесками солнца на бриллиантовых орденах. Я украдкой рассматривала окружающих.

Мы, одетые в строгие чёрные костюмы, казались случайно попавшими в птичник… не во́ронами, а, скорее, стрижами. Чёрная, с серебристыми искрами ткань одежды, одинаковое серебряное шитьё по вороту мундиров и одинаковые гербы на левой стороне груди. Не металлические, а словно бы из вплетённой в ткань искрящейся росы – так выглядели предложенные Таном неизвестные нам камни, сверкавшие намного сильнее, чем чистейшие алмазы. Гербы наши теперь выглядели иначе, чем в Петле Времени. Это были спирали галактик, в центре которых на круглых зеркальных щитках – единственные металлические фрагменты гербов – словно бы летели, распахнув крылья, неизвестные на земле птицы. Эти одинокие и вроде бы скромные гербы на чёрных мундирах выглядели достойнее усыпанных бриллиантами орденских звёзд на мундирах придворных.

Пока князь Куракин читал ответную речь, а я разглядывала окружающих, император со всё бо́льшим нетерпением на лице ожидал конца этой части церемонии. Александру, как и императрице Елизавете, очень хотелось, чтобы вся эта пустая говорильня закончилась и началось намного более интересное. Вручение даров. Не из-за жадности императора, а из-за всей необычности ситуации.

Наконец речи закончились, стоящие за нами робо-лакеи расступились, вперёд протопали невысокие резные сундучки. В толпе придворных усилился шум, кто-то начал истово креститься. Хорошо, что в это время не было моды на обмороки, а устраивать истерики при императоре не позволили себе даже самые нервные дамы. Но впечатление мы произвели.

Ожидания императорской четы оправдались, потому что поднесённые нами дары оказались совершенно необычными. Да, были там и драгоценности – куда же без них? Но главное – книги, географические и астрономические карты и атласы, научные приборы, механические игрушки. То, о чём в начале девятнадцатого века не знал никто. Достаточно сказать, что в одном из сундуков скрывался мини-планетарий.