Он положил закладку между страницами и сел лицом ко мне, заставив меня тоже сесть.

— Он мужчина. Одинокий мужчина. — Эллиот кончиком указательного пальца приподнял очки и сурово посмотрел на меня. — Его спальня — его крепость одиночества, его шкаф — его хранилище. С таким же успехом ты могла бы искать в ящике его тумбочки или под его матрасом. — Мои глаза расширились. — А что ты ожидала найти на верхней полке в дальнем углу его шкафа за Рождественским вертепом?

— Фотоальбомы? Заветные воспоминания о потерянной молодости? Зимние свитера? Вещи родительского характера? — Я сделала паузу, одарив его виноватой улыбкой. — Мои рождественские подарки?

Покачав головой, он вернулся к своей книге. — Шпиономания всегда плохо заканчивается, Мейс. Всегда.

Я обдумала это. Отец не часто ходил на свидания… ну, вообще никогда, насколько я могу судить, проводя большую часть времени на работе или со мной. Я никогда не задумывалась о подобных вещах, когда он был заинтересован. Я нашла загнутый уголок в своем экземпляре 'Морщин во времени' и уселась обратно на траву позади меня. — Это просто… мерзко. Вот и все.

Эллиот рассмеялся: громкое, резкое фырканье, за которым последовало покачивание головой.

Глядя на него, я спросила: — Ты только что покачал головой в мою сторону?

— Да. — Он использовал палец, чтобы удержать свое место в книге. — Почему это отвратительно? То, что у твоего отца есть журналы, или то, что он использует их для…

Рефлекторно, я закрыла уши. — Нет. Нет. Клянусь, если ты закончишь это предложение, я дам тебе по яйцам, Эллиот Петропулос. Не все так делают.

Эллиот не ответил, просто поднял свою книгу и продолжил читать.

— А они? — слабо спросил я.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня. — Да. Делают.

Я замолчала на мгновение, пока переваривала это. — Значит… ты тоже этим занимаешься?

Румянец, ползущий по его шее, выдал его смущение, но через несколько секунд он кивнул.

— Много? — спросила я, искренне любопытствуя.

— Полагаю, это зависит от твоего определения 'много'. Я пятнадцатилетний парень с потрясающим воображением. Это должно ответить на твой вопрос.

У меня было такое чувство, будто мы открыли дверь в новый коридор, ведущий в новую комнату, в которой было все новое. — О чем ты думаешь? Когда ты это делаешь, я имею в виду.

Мое сердце стучало отбойным молотком под ребрами.

— Поцелуи. Прикосновения. Секс. Части, которых у меня нет, и то, что люди делают с ними, — добавил он, взмахнув бровями. Я закатила глаза. — Руки. Волосы. Ноги. Драконы. Книги. Рты. Слова… губы… — Он запнулся и снова зарылся носом в книгу.

— Вау, — сказала я. — Ты сказал драконы?

Он пожал плечами, но больше не смотрел на меня. Я с любопытством посмотрела на него. Упоминание книг, слов и губ не ускользнуло от моего внимания.

— Как я уже сказал, — пробормотал он, листая страницы, — у меня потрясающее воображение.

Сейчас: Суббота, 14 октября

— Ладно, возможно ли, что я начинаю ценить свои скрабы? — простонала я.

Шон просовывает голову в спальню. — В чем проблема, детка?

— Ни в чем, — говорю я, бросая еще одну рубашку в кучу брака на кровати. — Просто я не видела некоторых из этих людей целую вечность. И у нас будет пикник. Мне нужно выглядеть мило и задорно, потому что я никогда не ношу настоящую одежду. Мне кажется, я забыла, как одеваться.

— Я думал, ты нарядилась на ужин с ним на прошлой неделе?

— Я имею в виду не только Эллиота.

Игривая ухмылка Шона говорит мне, что он считает меня полной дурой, и это заставляет меня рассмеяться, но тут же дает мне паузу. На самом деле, дело не в том, чтобы выглядеть мило и задорно для Эллиота; он видел меня во всем, начиная с формальной одежды и заканчивая неуклюжими комбинезонами и вообще без ничего. Может быть, это просто девчачья особенность — и объяснение этого звучит абсурдно, — но я хочу выглядеть мило для своих подруг. Но если Шон думает, что я мучаюсь над тем, что надеть для Эллиота, разве это не должно его хоть немного беспокоить?

Видимо, нет, потому что он выныривает обратно и возвращается к корзине с едой, которую собирает на день. Мне нравится, как сильно он любит готовить, особенно потому, что это прямо пропорционально тому, как сильно я это ненавижу.

Я слышу, как он что — то тихо бормочет, а потом входит Фиби, делает прыжок и взлетает на кучу одежды посреди пледа.

— Когда мы идем в сад Боянглс?

Я целую ее в лоб. — Ботанический. И мы уезжаем в… — Я смотрю на часы на тумбочке. — Уф, двадцать минут.

— Мне нравится, что на тебе надето, — говорит она, неопределенно махнув рукой в мою сторону. — Папа говорит, что это расточительно, когда я слишком часто меняю одежду.

Бывают моменты, когда я чувствую, что это моя работа — передать Фибс какую — то феминистскую мудрость, но, как обычно, Шон опережает меня.

Потеряв интерес к моей модной дилемме, она резко переворачивается. — Я голодна.

— Хочешь, я принесу тебе что — нибудь? Там раньше была клубника.

Она морщит нос. — Нет, спасибо, я попрошу папу.

Она встает, как раз когда Шон звонит из другой комнаты, услышав нас: — У меня есть банан, который ты можешь съесть. Вся клубника уже собрана для пикника.

И прежде чем я успеваю что — то сказать ей, Фиби уже выходит за дверь и возвращается в другую комнату. Если подумать, то за всю неделю я провела с ней не более получаса. Я всегда говорю себе, что просто присутствие мамы — это очень важно для нее, но, как мы только что убедились, так ли это? И нужно ли ей это? Я наполовину задаюсь вопросом, было ли то, что Шон пробормотал ей перед тем, как она вошла, напоминанием о том, что ей нужно сделать так, чтобы я чувствовала себя здесь желанной гостьей, и зайти поздороваться.

Боже, я веду себя нелепо. Но на самом деле Шон и Фиби кажутся вполне самодостаточной парой. У меня никогда не было такого чувства к нам с папой. Мы, конечно, любили друг друга, но без мамы мы оба были как бы потеряны, с протянутой рукой, когда пытались пробиться через каждый день.

Примерно в миллионный раз я задаюсь вопросом об Эшли и о том, какой женой она, должно быть, была для Шона, в те времена, когда он еще не был новым горячим художником в Сан — Франциско, когда он все еще был просто голодающим художником, женившимся на женщине на пути к звезде MBA в финансовой сфере. Я знаю, что Фиби появилась до того, как они запланировали завести детей, и когда Эшли еще только поднималась по карьерной лестнице. Была ли она когда — нибудь дома? Воспитывал ли Шон маленькую Фиби, занимаясь с ней каждую секунду, пока она не пошла в школу, так же, как мама воспитывала меня?

Как бы изменилась моя жизнь, если бы папа чаще бывал дома, когда я была маленькой? Как бы все изменилось, если бы он умер, когда мне было десять лет, а не мама?

Мне становится плохо от этой мысли, как будто я только что пожелала какую — то альтернативную реальность, в которой первым погиб бы мой отец. Испытывая чувство вины, я произношу тихое — Я не хотела этого — в воздух вокруг себя, желая забрать назад все плохое, что я только что выкинула. Хотя его тоже уже нет.

Шон и Фиби развлекают себя игрой в 'Я шпион' во время короткой поездки в парк. Сабрина и Дэйв ждут нас с малышкой Вив в сложной коляске, когда мы приезжаем. Шон, Дэйв и дети идут в парк, чтобы найти хорошее место, а Сабрина ждет остальных со мной ближе к парковке.

Я смотрю, как двое мужчин уходят, любуясь ими со спины.

— Это прекрасные мужчины, — говорю я, а затем поворачиваюсь и вижу, что Сабрина пристально смотрит мне вслед. — Что?

— Как дела? — спрашивает она. — Ты сегодня выглядишь сексуально.

Я опускаю взгляд на то, что я наконец — то выбрала для этого не по сезону теплого дня: белая майка, симпатичные джинсы с манжетами и толстое золотое ожерелье. Собрав свои длинные волосы в очень нарочито и искусно беспорядочный пучок, я вдруг задаюсь вопросом, не выгляжу ли я так, будто слишком старалась — я знала, что ожерелье — это слишком. На Сабрине старые обрезки и рубашка для кормления. — Я слишком старалась? Я всегда беспокоюсь, что забыла, как одеваться.