Тогда: Понедельник, 28 июля

Четырнадцать лет назад

В наше первое лето мы с папой были там почти каждый день, и только один раз ездили домой, в конце июля, в гости к его брату, Кеннету.

У Кеннета было две дочери и жена, Бритт, чьим представлением о ласке была обхваченная рука на моем плече. Поэтому, когда я пришла к ней, прошептав в легком ужасе, что, кажется, у меня начались месячные, она отнеслась ко мне с ожидаемой эмоциональной стерильностью: купила мне коробку прокладок и коробку тампонов и попросила свою младшую дочь, Карин, неловко объяснить основной процесс применения.

Папа был лучше, но не намного. Когда мы вернулись в хижину в те выходные, он обратился к маминому списку, где на двадцать третьей позиции она написала:

Когда у Мейси начнутся месячные, постарайся, чтобы у нее не было никаких вопросов о том, что происходит с ее телом. Я знаю, что это неловко, мой любимый, но она должна знать, что она удивительная и совершенная, и если бы я была рядом, я бы рассказала ей историю, которая находится в конверте с пометкой 23.

Папа открыл его, его щеки порозовели. — Когда я… — Он кашлянул и поправил: — Твоя мать впервые начала свою… ах….

Я выхватила письмо из его рук и побежала наверх, в уютную библиотеку.

«Раньше у меня были самые ужасные спазмы, они начались, и от вида ее почерка у меня болела грудь.

Они настигали меня в самые неожиданные моменты. В магазине с подругами или на дне рождения. Мидол помогал, когда я его открыла, но больше всего мне помогала визуализация боли, испаряющейся из моего живота.

Я представляла это снова и снова, пока боль не утихала.

Я не знаю, сработает ли это для тебя, и понадобится ли тебе это, но если да, то представь мой голос, помогающий тебе. У тебя будет искушение возненавидеть эту вещь, которую делает твое тело, но это способ сказать, что все работает, и это чудо.

Но больше всего, meu docinha (прим. переводчика: с португальского — моя милая), представь, как я горжусь тем, что могу поделиться этим с тобой. Ты растешь. Начало месячных — это процесс, который в конечном итоге позволил мне забеременеть тобой, когда я была готова.

Относись к своему телу бережно. Заботься о нем. Не позволяй никому злоупотреблять им, и сама не злоупотребляй им. Каждый дюйм твоей кожи я старательно создавала; месяцами я трудилась над тобой. Ты — мой шедевр.

Я скучаю по тебе. Я люблю тебя.

Mãe»

Я испуганно моргнула. В какой — то момент, пока я читала, Эллиот материализовался в дверном проеме, но он не видел моих слез, пока я не повернулась к нему лицом. Его ухмылка медленно таяла, когда он сделал один шаг, а затем два, приблизился ко мне и опустился на колени на пол рядом с тем местом, где я сидела на футоне.

Его глаза искали мои. — Что случилось?

— Ничего, — сказала я, переместившись на свое место и складывая письмо. Он посмотрел на него, прежде чем снова взглянуть на меня.

Ему почти пятнадцать, а он уже слишком проницателен.

Меня все больше и больше беспокоило то, что наша повседневная жизнь была неизвестна друг другу. Мы сообщали о себе всякий раз, когда встречались здесь. С кем мы проводили время, что изучали. Мы говорили о том, кто нас раздражает, кем мы восхищаемся. И, конечно, мы делились своими любимыми словами. Он знал имена двух моих самых близких друзей — Никки и Дэнни — но не их лица. Хотя я видела их лица на фотографии в его комнате, у меня была такая же ограниченная информация о школьных друзьях Эллиота. Я знала, что Брендон был тихим и спокойным, а Кристиан — это судимость, ожидающая своего часа. Здесь мы читали, разговаривали, со временем узнавали друг о друге, но как я могла рассказать ему о том, что со мной происходит?

Дело было не только в том, что месячные у меня начались намного позже, чем у всех моих друзей, и даже не в том, что папе было трудно со мной общаться, и не в том, что моя мама умерла, и не во всем этом. А может, это было все вместе. Я любила своего отца больше всего на свете, но он был так плохо подготовлен ко всему этому. Без сомнения, я знала, что он внизу, пятится, прислушивается к звуку моего голоса, чтобы понять, правильно ли он поступил, позволив Эллиоту подняться наверх, или его инстинкты были ошибочными.

— Я в порядке, — сказала я, надеясь, что сказала достаточно громко, чтобы слова дошли до лестницы. Меньше всего мне хотелось, чтобы они оба были здесь, наверху, и беспокоились обо мне.

Нахмурившись, Эллиот взял мое лицо в свои руки, чем поверг меня в шок, и его глаза искали мои. — Пожалуйста, скажи мне, что случилось. Это из — за твоего отца? Школа?

— Я действительно не хочу говорить об этом, Элл. — Я немного отстранилась, вытирая лицо. Мои пальцы были мокрыми, что объясняло панику Эллиота. Должно быть, я действительно рыдала, когда он вошел.

— Мы здесь все друг другу рассказываем, помнишь? — Он неохотно отодвинулся назад. — Таков уговор.

— Я не думаю, что ты хочешь это знать.

Он уставился на меня, не обращая внимания. — Я хочу это знать.

Соблазнившись на его блеф, я посмотрела ему прямо в глаза и сказала: — У меня начались месячные.

Он несколько раз моргнул, прежде чем выпрямиться. Цвет распространился от его шеи к скулам. — И ты расстроена из — за этого?

— Не расстроена. — Я прикусила губу, размышляя. — В основном, облегчена. А потом я прочитала письмо от мамы, и теперь мне немного грустно?

Он улыбнулся. — Это прозвучало ужасно похоже на вопрос.

— Просто всю жизнь ты слышишь о месячных. — Говорить об этом с Эллиотом было… в общем — то, не так уж плохо. — Ты думаешь, когда это случится, на что это будет похоже, будешь ли ты чувствовать себя по — другому после этого. Когда у твоих подруг появляются свои, ты думаешь: — Что со мной не так? Это как маленькая биологическая бомба замедленного действия, сидящая внутри тебя.

Он прикусил губу, пытаясь подавить неловкий смех. — До сих пор?

— Да.

— Ну, а ты? Чувствуешь себя по — другому?

Я покачала головой. — Не совсем. Во всяком случае, не так, как я думала. Такое ощущение, что что — то пытается прогрызть себе путь из моего желудка. И я немного раздражительна.

Эллиот поднял одеяло и сел рядом со мной, обхватив меня за плечи. — Я ничем не помогу, но мне кажется, я должен быть счастлив за тебя.

— Ты ведешь себя очень по — взрослому и не по — мальчишески. Я ожидала меньше сострадания и больше неуклюжести. — У меня закружилась голова от тепла его тела и ощущения его руки вокруг меня.

Он выдохнул смех в мои волосы. — У меня на подходе младшая сестра, и мама настаивает на том, что это моя работа — показать ей, что к чему, помнишь? Так что мне нужно, чтобы ты все объяснила.

Я прижалась к нему, закрыв глаза от жгучих слез.

— Могу ли я что — нибудь сделать? — тихо спросил он.

В моей груди поселилась тяжесть. — Нет, если только ты не сможешь вернуть мою маму.

Вокруг нас воцарилась тишина, и я услышала, как он несколько раз вдохнул, готовясь к разговору. Наконец, он остановился на простом — Я бы хотел.

Я кивнула ему, вдыхая резкий запах его дезодоранта, тягучий запах его мальчишеского пота, запах мокрого хлопка на его футболке после пятнадцатифутовой пробежки под летним дождем от его крыльца до моего. Это было так странно, что просто услышав его слова, я почувствовала себя в миллион раз лучше.

— Ты хочешь поговорить об этом? — прошептал он.

— Нет.

Его рука нежно провела вверх и вниз по моей руке. Я знала, не заглядывая далеко и широко, что таких мальчиков, как Эллиот, нет нигде.

— Мне жаль, что ты ворчливая.

— Мне тоже.

— Хочешь, я принесу бутылку с теплой водой? Я делаю это для мамы.

Я покачала головой. Я хотела, чтобы мама была здесь, читала мне свое письмо.

Он прочистил горло и тихо спросил: — Потому что так я буду чувствовать себя твоим парнем?

Я сглотнула, и настроение мгновенно изменилось. Бойфренд — это не то, что нужно. Эллиот был как бы моим парнем. — Наверное?