Но потом усмехаюсь: подошел бы, все равно бы подошел.

Я-то был уверен, что время загасит мою болезненную привязанность, но эти полтора месяца не изменили ровным счетом ничего. Я все так же хочу эту женщину. Всю целиком.

Конечно, я присматриваю за ней с Гошей. Они постоянно куда-то ходили гулять летом, Рома присоединялся раз в неделю, в выходной. В сентябре началась школа. Здание находится в двух домах от их квартиры, так что проблем с тем, чтобы туда добраться, нет. Иногда я приезжаю к ее дому, курю в машине, жду, когда она появится. Милана выглядит очень усталой, потерянной.

Хочу ли я подойти к ней? Или хотя бы тупо позвонить, поговорить? Хочу, очень хочу. Но каждый раз одергиваю себя, хотя делать это все сложнее. Но я ничем не могу помочь, она сама выставила условия. Это ее выбор. Я могу наплевать на него, только потом, боюсь, нас с Миланой отбросит еще дальше друг от друга, если случится очередное обострение конфликта с Гошей.

Остается надеяться, что когда-нибудь Милана поймет, что выбрала неверную политику. Только вот боюсь, она слишком любит Гошу, чтобы осознать, что иногда нужно не гасить боль другого человека, а просто помочь ее принять и пережить.

Вопрос в том, насколько меня еще хватит? Сколько я смогу ждать, прежде чем наплюю на все и разрублю этот узел? Разрублю, конечно, забрав Милану к себе. Пока что я стараюсь не лезть, она ведь и впрямь старается все наладить, это я осознаю. Не пишу, не звоню, не объявляюсь — чтобы не было больнее. Особенно ей, Милана и так слишком подавлена сейчас.

Я дал срок всему этому цирку три месяца, если она не сладит с сыном, придется вмешаться мне. Как только прожить оставшееся время, учитывая, что первый месяц напоминает настоящий ад.

Заряжают дожди, холодный ветер задувает немилосердно, прогоняя людей с улиц. Я снова сижу перед ее домом, думая, взяла ли Милана зонт, а если нет, то сообразит ли вызвать такси? Успеваю задремать, когда дверь со стороны пассажира распахивается. Резко выпрямляюсь, не сразу понимая, что происходит. На соседнем сиденье сидит Гоша, шмыгает носом, стирая с лица капли дождя.

Смотрю на него с любопытством, мне так и не довелось увидеть его вот так близко. Он действительно очень на меня похож. Особенно сейчас, когда смотрит исподлобья и сжав губы. Странное ощущение понимать, что он мой ребенок. Непонятное. Я почти уверен, что буду, если когда-то буду, фиговым отцом. Как и мой отец был мне. Потому что не умею выражать свои чувства от слова совсем.

— Ты Тимур? — кидает он.

— Я, — киваю коротко. Что ж, выбрал тактику агрессивного нападения. Предсказуемо. Рассматривает меня с минуту, я не мешаю. Потом отворачивается, смотрит вперед, по-прежнему хмурясь и поджимая губы.

— Она тебя любит, — произносит вдруг. Охренеть разговор. Прямо по душам. Меня только не спросили — хочу я или нет?

— И? — смотрю на него, он бросает на меня взгляд и отворачивается.

— Я думал, если ты уйдешь, будет лучше. Мы с мамой будем жить вдвоем.

— Вы и живете.

Он молчит. Еще через полминуты спрашиваю:

— Что, лучше не стало?

Опускает голову.

— У тебя свои параметры счастья, Гоша, у нее свои, — продолжаю я. — Можно заставить человека что-то сделать, потому что считаешь, что так лучше. Но только это ни хрена ни лучше. Ты ее любишь и эгоистично хочешь, чтобы она была только с тобой. Вместо того, чтобы она была еще и счастлива.

Он молчит, а я не очень понимаю, насколько его возраст позволяет осознавать то, что я говорю. В любом случае, как с ребенком, с ним общаются дома. Кто-то должен поговорить с ним, как со взрослым. Да, придется повзрослеть раньше времени. Но жизнь вообще не сладкая конфета.

— Правда, что ты мой отец? — снова смотрит на меня. Я вздыхаю.

— Правда.

— Почему ты маму бросил?

Кажется, Милана собиралась сама объяснять это все? Я вот точно не лучший рассказчик.

— Все было сложно. Она мне нравилась, но встречалась с Ромой. Так вышло, что она забеременела тобой, а я не знал. Мне пришлось уехать в другой город. Она вышла замуж за Рому, он тебя воспитал, никто мне ничего не рассказал. Полное дерьмо, да?

Он неуверенно усмехается, искоса разглядывая меня. Как вороненок, держится на расстоянии, но присматривается, подбираясь ближе.

— Жизнь вообще дерьмо, — выдает вдруг. Ну тут сложно не согласиться.

— Дерьмо. Но зато у тебя есть человек, которого ты любишь.

— А она любит тебя.

— Нет, Гоша, — качаю я головой. — Она любит тебя. Так любит, что отказалась от себя, меня, и от всего мира отказалась бы, если бы ты попросил.

— Она по ночам плачет. Думает, я не слышу.

Тупая боль сдавливает виски. Если бы Гоша был взрослым, я бы уже хорошенько ему вмазал и на пальцах объяснил, что он поступает, как мудак. Но он ребенок, который просто запутался и не знает, как поступить.

— Я могу дать тебе совет, который тебе не понравится, — произношу, борясь с желанием закурить. — Хочешь, чтобы она была счастливой, перестань ставить ей условия. Я тебя не виню, ты еще не осознаешь того, что делаешь. Думаешь, я не мог заставить ее быть со мной? Мог. У меня достаточно средств воздействия. Но я не хочу загонять ее в угол, потому что знаю, что от этого никому не станет лучше.

Он еще молчит, а потом выдает:

— Ты все равно не будешь мне папой. У меня уже есть папа.

Я киваю.

— Знаешь, я догадался. И не претендую.

Гоша смотрит недоверчиво.

— Не претендуешь?

— Нет. Хотел бы я, чтобы мы общались? Да. Но опять же, я никого не буду заставлять.

Господи, столько проповедничества я не выдавал никогда. Ни хрена я, конечно, не святой, но сейчас нужно говорить то, что работает. И судя по тому, что пацан все еще сидит в моей машине — работает именно это.

Гоша еще какое-то время сидит, глядя на улицу. А потом говорит:

— Вон мама.

Я веду взглядом вперед, Милана только-только завернула за угол дома.

— Ты как узнал меня? — спрашиваю его, пока мы оба следим, как она медленно идет вдоль дома под разноцветным зонтом.

— Ты постоянно тут торчишь. Смотришь, как она идет домой, потом уезжаешь.

Я киваю, не комментируя. Ну а что тут добавить?

— Ладно, — говорит Гоша, открывая дверцу, — пошли.

Перевожу на него непонимающий взгляд.

— Ну чего ты сидишь? Оглох? — буркает он, натягивая капюшон толстовки. — Только это, учти, если мама из-за тебя будет плакать, я с тобой разберусь, понял?

Я только вскидываю бровь и думаю: а мы можем поладить.

— Понял, — киваю и умудряюсь первым выйти из машины. Поднимаю воротник куртки и иду к Милане, Гоша догоняет меня.

— Машину закрой, — снова буркает, я, не глядя, жму кнопку на брелоке.

Милана поднимает глаза в последний момент, уже перед подъездом. Не сразу, кажется, осознает картинку, испуганно переводит взгляд с меня на Гошу и обратно, а я чувствую себя нелепо, потому что впервые не знаю, как себя вести с женщиной.

Гоша вдруг подталкивает меня под лопатку, от неожиданности я делаю шаг вперед. Мы с Миланой смотрим друг на друга, она так жадно бродит взглядом по моему лицу, словно врезает мои черты в память. Словно боится, что моргнет, и я исчезну.

А потом я не выдерживаю, подхожу и целую ее, залезая под цветастый зонт.

Она отвечает, цепляясь за меня, так что зонт летит на асфальт, я вижу краем глаза, как Гоша поднимает его.

— Я так скучала, — шепчет Милана сквозь поцелуй, — боже, как я скучала.

Она вдруг оседает в моих руках, и я испуганно подхватываю ее, сердце падает в пятки.

— Все в порядке, Тимур, — слабо шепчет она.

— Ни хрена не в порядке, ты чуть сознание не потеряла. Что за фигня? Ты ходила к врачу? Нужно записать, со здоровьем не шутят, Мила… — она кладет мне пальцы на губы, заставляя замолчать, а потом тихо говорит:

— Я беременна, Тимур.

Я растерянно хлопаю глазами в состоянии полной прострации.

— Ты — что? — нелепо переспрашиваю.

— Беременна. Срок десять недель уже.