— Пытался найти легавого, который его посадил, но тот как сквозь землю провалился.

— Ой, дядя, не ищи цыгана в степи, найдешь ведь… Вольно, ребята, свои.

Давление под ребрами исчезло. Стоящий напротив — в призрачном свете наступающего утра стали видны азиатские черты его лица — ловко и незаметно убрал оружие куда-то в складки одежды. Данька тоже выдохнул и опустил оружие. Валерка развернулся.

— Здравия желаю, — произнес почти не изменившийся Яшка. — Майор Цыганков. Старший лейтенант Иванов, лейтенант Мирзалиев.

— Меня зовут Чех, — произнес Данька.

— Это Гимназист.

— Да ладно, — восхитился Яшка. — Прямо вот Гимназист?

— Как видишь, — хмыкнул Мещеряков.

— Ну и будку же ты себе нажрал, Гимназия!

— Я по тебе тоже скучал…- начал Валерка, но осекся, услышав лязг оружия за спиной.

— Руки вверх!

Их окружили люди с автоматами. Мещеряков поднял руки, заметив, что то же самое сделали остальные. Внезапный поворот сюжета. Как в кино.

— Что, товарищ завхоз, — внезапно заговорил Яшка, — лошадей воровать надоело, теперь по степи с оружием бегаете?..

***

Костю Ленивкина казнили на рассвете.

Ксанка, стоявшая в толпе у эшафота — она, наверное, была единственной, кто явился сюда без принуждения, фашисты сгоняли зрителей на площадь перед горкомом штыками — видела все.

Как волоком протащили мальчишку, который был то ли без сознания (она надеялась на это), то ли уже не мог идти, до виселицы.

Как командир айнзацкоманды Клапке обратился к людям, а его блядь старательно квакала, переводя (и все это время Костя лежал ничком под петлей) и говорила она, что Костя оказался обычным трусом и неразумным мальчишкой, и это объясняет его борьбу — только такие глупцы могут идти против законной власти. Костя дал показания, и скоро врагам Рейха в этом городе придет конец. Ксанка все бы отдала за возможность пристрелить Клапке прямо сейчас, но из оружия у нее были только сводки с фронта, которые она осторожно вкладывала в карманы и сумки собравшихся.

Как накинули петлю на тонкую мальчишескую шею.

Все закончилось быстро. Оцепление сняли и толпа поспешила разойтись, оставив виселицу с висящим в петле пареньком и воющую у этой виселицы мать.

Костя не был подпольщиком. Он был обычным мальчишкой, вожаком местных пацанов, которые не так давно ограбили немецкий склад, забрав несколько плиток шоколада и ящик папирос.

***

— В город надо войти тихо, — подвел Данька итог краткого совещания. — Без единого выстрела.

— Я буду молчать, — покладисто кивнул Валерка, вспомнивший их дорогу в Ялту в двадцатом. — Хотя нет, не буду. Я так долго наращивал словарный запас на немецком, что немного забыл русский. Нужна практика.

— Главное, слово товарищ не произноси, — припомнил Яшка и повернулся к завхозу Степанову. — Говорите, айнзацкоманда и Клапке расположились в здании горкома партии?

— Да. Там же и тюрьма. Удобно, — с сарказмом добавил он. — Там и казнят, на площади. Товарищи, еще раз повторю, единственное, чем мы можем вам помочь — предоставим убежище, доведем до города и покажем как в него войти незаметно. У нас ни людей, ни патронов. И расскажем что знаем, конечно.

***

Выйдя с площади Ксанка, пытаясь согреться, шла быстро, почти бежала. Мимо разрушенного завода, мимо уцелевшего здания горкома партии, где теперь сидел фактический правитель города Клапке. Почти на каждой стене мимо которой она проходила, висела размноженная типографским способом фотография Степанова — матерого преступника и врага Рейха. Ксанка подумала, что скромный и незаметный завхоз херсонского угро сделал невероятную карьеру.

Первый этаж разбомбленного Дворца Пионеров горожане использовали как общественный туалет, но по обломкам лестницы можно было подняться на второй этаж, если знать, как. Ксанка знала.

Услышав осторожные, почти неслышные шаги, она метнулась в угол у пролома в стене — когда-то здесь была дверь — подняв обломок кирпичной стены. Но в закуток, образованный руинами стен и потолка, вошел Леня, связной. Ксанка выдохнула и опустила камень.

— Ку-ку, — тихо сказал Леня.

— Кукареку.

— Что?

— Ничего, детство вспомнила, — Ксанка потерла лоб. — Клапке сказал, что Костя не выдержал пыток.

Леня кивнул.

— Я об этом и хотел рассказать. Его взяли когда он пытался продать украденные папиросы. Решили, что он связан с подпольем. Под пытками он заговорил. Я не знаю деталей, но он сказал, что подпольщики в каменоломнях и что есть женщина, которая учит драться.

— Кто-то в городе об этом еще не знает? — вздохнула Ксанка. — Леня…

— Что?

— Когда придут наши, расскажи, что Костя умер как герой. Он же совсем мальчишкой был. Словам Клапке веры нет.

— Хорошо. Но что мы будем делать, когда немцы придут в каменоломни?

Она пожала плечами.

— Уходить. Скажи Степанову. Да, чуть не забыла. Ребята, с которыми Костя ограбил склад, у нас. Так что ищите их сколько угодно.

— Хорошо. Возможно, сегодня удастся что-то еще узнать. Из-за этого гостя все на ушах стоят, нервничают, а значит, пробалтываются, — он невесело хохотнул.

— Когда он едет в Скадовск?

— Вроде бы завтра утром. У нас все получается?

— Кажется, да. Если будут новости — ты знаешь, где меня найти. Ни пуха ни пера.

— К черту, к черту, к черту…

Леня, хромая, ушел. Ксанка подождала полчаса, стараясь не думать ни о бомбах, упавших на пассажирский поезд, ни о залитом кровью ковыле и уж тем более не вспоминать о последних минутах Кости, вытерла слезы и осторожно вышла на улицу. Рыночная площадь была за углом.

***

Васютин отлепился от окна из которого открывался отличный вид на площадь и происходящую на ней казнь, протер глаза, уставшие от бинокля.

Единственное важное, что сказал допрашиваемый мальчишка перед тем как окончательно потерять сознание и не реагировать уже ни на пинки, ни на ледяную воду ни на разряд тока, было то, что некая женщина тренирует подпольщиков.

Васютин ждал этих слов как манны небесной и едва услышав их, пулей вылетел из комнаты, где шел допрос — запах в ней стоял такой, что Васютин в тот день не мог ни обедать, ни ужинать.

Женщину надо было искать. Шерше ля фам.

Если пацан, царство ему небесное, был связан с подпольем, то кто-то из них обязательно должен был оказаться у виселицы. Проверить, так сказать, размер ущерба.

Он внимательно рассматривал людей на площади, выражения их лиц. Бабы, одни бабы, мужики либо на фронте, либо на том свете.

Взгляд его зацепился за ничем не примечательную бабенку в старом полушубке и светлом платке. Васютин подкрутил бинокль, наводя резкость. Ну-ка, ну-ка…

Бабенка повернулась в профиль. Из-за платка и поднятого воротника полушубка был виден только нос уточкой. Очень знакомый профиль. Васютин почувствовал как забилось сердце и горячая волна прошла по спине.

Не может быть.

Словно почувствовав, что за ней наблюдают, женщина нырнула в толпу, но уже через несколько мгновений появилась на том же месте и Васютину удалось разглядеть ее как следует. Сердце колотилось как сумасшедшее.

Она. Ксанка Щусь. Собственной персоной.

Он снова опустил бинокль, но тут же вскинул его к глазам, боясь упустить удачу.

В голове с невероятной скоростью неслись мысли, складываясь в красивейший, сияющий алмазным блеском, идеальный план, способный его спасти.

Иногда Васютину казалось, что он проклят. Глупая мысль, конечно, ничего не объясняющая и не меняющая, однако мысль эта возвращалась снова и снова.

Надо же было поехать летом сорок первого в отпуск на Черное море!

Надо же было отправиться, как идиот, в военкомат, чтобы попасть в окружение, оказаться в плену и концлагере, откуда он с таким трудом выбрался — и выбрался только для того, чтобы стать ветошью под ногами немцев. Его опыт и умения фашисты с удовольствием использовали, но его самого откровенно презирали. Что надо бежать Васютин понял быстро, осталось только понять — куда и как.