Цианид убивает настолько молниеносно, что есть всего одно описание вкуса этого яда, которое в начале XIX века оставил индийский ювелир М. П. Прасад. Ему было тридцать два года. Проглотив яд, он успел написать такие строчки: «Врачи, цианистый калий. Я выпил. Жжет язык, вкус горький». Эту предсмертную записку нашли рядом с его телом в номере отеля, где он покончил с собой. Жидкая форма яда, известная в Германии как синильная кислота, или Blausäure, – крайне летучее вещество с температурой кипения 26 градусов по Цельсию и тонким ароматом цветов миндаля, сладким с горчинкой. Этот запах различают немногие, поскольку за его распознавание отвечает особый ген, которого нет у 40 % людей. В результате такого каприза эволюции очень вероятно, что большинство узников Освенцима, Майданека и Маутхаузена, убитые при помощи «Циклона Б», даже не заметили, как запах цианида проник в газовые камеры, а некоторые из них погибли, вдыхая тот же аромат, что позднее их палачи.
За несколько десятилетий до Второй мировой войны «Циклоном А» – предшественником яда, который нацисты использовали в лагерях смерти, – опрыскивали апельсины и обрабатывали от паразитов вагоны поездов, на которых в США нелегально попадали десятки тысяч мексиканских иммигрантов. На деревянных стенах вагонов оставался голубоватый налет – даже сегодня такой можно увидеть на кирпичах в Освенциме. Этот красивый цвет напоминает о происхождении цианида. Его синтезировали из первого современного синтетического пигмента, прусской сини, в 1792 году.
Появление прусской сини произвело революцию в европейском искусстве. Благодаря низкой стоимости всего за пару лет пигмент полностью вытеснил ультрамарин, который со времен Возрождения использовали для написания ангельских одежд и покрова Богородицы. Ультрамарин был более дорогим и сложным с точки зрения производства. Его получали, измельчая ляпис-лазурь – минерал, который добывали на берегах реки Кокча в Афганистане. Перемолотая в порошок ляпис-лазурь давала насыщенный синий цвет оттенка индиго. Повторить этот оттенок удалось лишь в XVIII веке, когда изготовитель красок, швейцарец Иоганн Джакоб Дисбах, случайно получил новый пигмент – прусскую синь. Он хотел воссоздать кармин – его получают из кислоты, которую вырабатывают самки кошенили, насекомые, паразитирующие на кактусах в Мексике, Центральной и Южной Америке. Кошениль настолько хрупкое насекомое, что с ней нужно обращаться еще осторожнее, чем с шелкопрядом. Пушистые белые тельца этих насекомых могут запросто разрушить ветер, дождь и заморозки, их могут сожрать крысы, птицы и гусеницы. Во времена, когда испанские конкистадоры грабили американские племена, алая кровь кошенили ценилась не меньше золота и серебра. На несколько столетий испанская корона установила монополию на кармин. Дисбах хотел покончить с этим. Его помощник, алхимик Иоганн Конрад Диппель, приготовил настой из кошенили, Дисбах добавил к нему sale tartari (поташ), но вместо рубинового оттенка кошенили получился такой насыщенный синий, что химик решил, будто открыл церулеум – легендарный цвет неба, которым в Древнем Египте расписывали кожу богов. Формула этого пигмента веками передавалась от одного жреца другому, пока ее не похитил какой-то грек, и с падением Римской империи секрет производства был утрачен. Дисбах назвал новый цвет прусской синью, хотел подчеркнуть тесную связь между своим случайным открытием и империей, чья слава превзойдет древние царства. Наверняка он был гораздо более одаренным и обладал даже даром предвидения, поскольку предчувствовал скорое банкротство. Дисбаху не хватило не только воображения, но и базовых способностей к переговорам и торговле. Он не смог насладиться успехом своего открытия. Все лавры достались его финансисту – орнитологу, лингвисту и энтомологу Иоганну Леонарду Фришу, – который сколотил состояние на торговле прусской синью.
Оптовая торговля новым пигментом велась в магазинах Парижа, Лондона и Санкт-Петербурга. На деньги, полученные от продажи прусской сини, Фриш купил участок в несколько сотен гектаров в Шпандау и засеял его шелковицей для последующего разведения шелкопряда. Фриш был увлеченным натуралистом. В письме к королю Фридриху Вильгельму Первому он расхваливал удивительные свойства тутового шелкопряда и в подробностях расписывал амбициозный проект преобразований в сельском хозяйстве, который увидел во сне. Ему приснилось, что во всех церковных дворах страны росла шелковица. На изумрудно-зеленых листьях кормились личинки шелкопряда. Король Фридрих локально воплотил этот план, а во времена Третьего рейха, более двух столетий спустя, задумка Фриша достигла монструозных масштабов. Нацисты засеивали шелковицей все пустыри и жилые районы, школьные дворы, кладбища, территории больниц и санаториев, придорожные земли по всей новой Германии. Среди владельцев мелких фермерских хозяйств распространялись инструкции и справочники, где подробно описывались одобренные правительством методы сбора и обработки шелкопряда. Более трех часов насекомых нужно держать над кастрюлей с кипящей водой – пар убивает их медленно, не повреждая ценнейшую оболочку, которую они себе сплели. Фриш описывает этот метод в одном из приложений к своему magnum opus из тринадцати томов, созданию которого посвятил последние двадцать лет жизни. В этом труде с педантичностью, граничащей с безумием, он описал триста видов насекомых, проживающих на территории Германии. В последнем томе описан жизненный цикл полевого сверчка: куколка становится взрослой особью, чье пронзительное стрекотание напоминает детский плач; насекомые спариваются, самка откладывает яйца такого же цвета, как и пигмент, который озолотил ученого и которым поспешили воспользоваться европейские художники.
Впервые в монументальной живописи прусскую синь использовал Питер ван дер Верфф в картине «Погребение Христа» (1709). Тучи низко висят на горизонте, лик Богородицы скрыт синим покрывалом. Оно оттеняет скорбные лица учеников, собравшихся вокруг тела Спасителя. Его кожа настолько бледная, что ее сияние подсвечивает лицо женщины, припавшей губами к тыльной стороне ладони Христа. Она преклонила колени, будто хочет устами прижечь раны от гвоздей, которыми был распят Христос.
Железо, золото, медь, олово, свинец, фосфор, мышьяк – в начале XVIII века людям были известны только несколько чистых элементов. Химия еще не успела отделиться от алхимии, и такие соединения, как bismuto, vitriolo, cinabrio и амальгама, получились в результате несчастных случаев и счастливых случайностей. Прусская синь не исключение. Ее бы не было, если бы не один молодой алхимик, работавший в художественной мастерской. Йохан Конрад Диппель называл себя теологом pietista, философом, художником и врачом, однако недоброжелатели считали его обыкновенным мошенником. Он родился в небольшом замке Франкенштейн, неподалеку от Дармштадта на западе Германии. С детства он отличался поразительным обаянием. Люди, проводившие слишком много времени в его присутствии, неизбежно поддавались его очарованию. Благодаря силе убеждения Диппель сумел войти в доверие к одному из величайших ученых своего времени – шведскому мистику Эммануилу Сведенборгу. Сначала Сведенборг увлеченно учился у Диппеля, но со временем превратился в его злейшего врага. Ученый говорил, будто у Диппеля дар, он умеет отлучить человека от веры, а потом лишить разума и доброты, «бросая одного в состоянии, подобном бреду». В одной из наиболее пламенных обвинительных речей Сведенборг даже сравнил Диппеля с Сатаной: «Нет демона страшнее его. Он не признает никакие принципы. Напротив, все они ему чужды». Эти слова нисколько не тронули Диппеля. У него сформировался иммунитет к критике любого рода, ведь семь лет химик провел в тюрьме, куда его упрятали за еретические суждения и практики. По окончании заключения он и вовсе отринул всякую человечность: стал проводить опыты над мертвыми и живыми животными, расчленял с пугающим азартом. Диппель хотел увековечить свое имя в анналах истории как первый человек, сумевший перенести душу из одного тела в другое. Однако прославила его особая жестокость и извращенное удовольствие, с которыми ученый разделывал туши своих жертв. Под псевдонимом Христианус Демокритус Диппель написал книгу «Жизнь плоти. Недуги и исцеления». В ней он сообщал, что создал эликсир жизни – жидкую форму философского камня – способный исцелить любую болезнь и подарить бессмертие всякому, кто выпьет этот напиток. Изобретатель собирался обменять формулу эликсира на право собственности замка Франкенштейн, однако использовать приготовленное им зелье можно было только в качестве инсектицида и репеллента. Автор смешал кровь, кости, опилки и гниющие рога и копыта, из-за чего жижа омерзительно смердела. Столетия спустя тягучую жидкость, похожую на гудрон, воссозданную по этой формуле, взяли на вооружение немецкие войска. В годы Второй мировой войны ее заливали в колодцы с питьевой водой в Северной Африке. Женевский протокол[1] не запрещал использование несмертельных химических соединений, поэтому с помощью эликсира Диппеля нацисты пытались остановить наступление генерала Паттона, чьи танки преследовали их в пустыне. В составе зловонного зелья Диппель использовал ингредиент, из которого и получился тот самый синий оттенок. Цвет неба на картине Ван Гога «Звездная ночь», цвет воды на гравюре Хокусая «Большая волна в Канагаве». Цвет униформы прусских пехотинцев. Будто сама структура химических элементов подталкивала к насилию; будто в ней навсегда застыла тень, скверна, суть опытов того алхимика, который расчленял животных и собирал из частей новых страшилищ, а потом силился вернуть их к жизни, пуская разряды электричества через их тела. Эти чудовища послужили источником вдохновения для Мэри Шелли. В своем главном произведении «Франкенштейн, или Современный Прометей» она предостерегала от бездумного развития науки – опаснейшего из искусств, созданных человеком.
