Литмир - Электронная Библиотека

– Юра, в каком году его в СИЗО сажали?

– В 1989-м.

– Почти двадцать лет прошло. Ты столько видел. Даже странно слышать твой юношеский максимализм.

– Я предательство такое явное встретил только один раз. К счастью. Вот так чтобы не где-то кто-то там вообще, а глаза в глаза. Предательства не прощаю. И не прощу. Врага на поле боя могу простить запросто. Несложный вопрос. Можно ненавидеть Джугашвили, коммунистов и советскую власть, но стать власовцем недопустимо. Могу на примерах.

– Интересно. Скажи.

– Есть подполковник Русской императорской армии, генерал-лейтенант Красной армии Дмитрий Михайлович Карбышев. Есть любимчик Джугашвили, бывший генерал-лейтенант Красной армии Власов. Первый принял мученическую смерть в плену, потому что для него Родина есть народ, за который он воевал независимо от того, кто у власти. Армия вне политики! Ну а с Власовым всё и так понятно. Ему на всё плевать, кроме собственной шкуры. Была власть Джугашвили – он ему жопу лизал. Оказался под властью Гитлера – стал ему жопу лизать. Один человек с внутренним стрежнем, с мировоззрением, другой – приспособленец, предавший всех, даже своих женщин.

– Про женщин поподробнее.

– Сама почитай в интернете.

– Ты считаешь, что супружеская измена – это сравни предательству Родины?

– Нет, конечно. Тут не так прямолинейно. Когда любовница и ложь сплошная. Когда одной врёшь про любовь и другой тоже – тогда предательство. Когда таких слов не говоришь – не знаю. Семейные дела – это не моя тема. Я не священник. И далеко не святой. Когда так просто, как вина попить, и не в церковном браке – тогда не предательство. На мой взгляд. Вот если я тебе скажу, что люблю тебя, а потом заведу любовницу и буду врать обеим, называй меня предателем.

– А ты ведь не говоришь мне таких слов.

– Не говорю. Не готов такие слова говорить. И ты не говоришь.

– И я не могу сказать.

– Вот и не надо, если нет такого душевного желания. Зачем врать?

– А предать бы меня смог?

– Как именно? Что конкретно ты имеешь в виду? Приведи пример.

– Ну, например, взять и рассказать какие-то мои секреты. Или сотрудничать с вашей ФСБ, используя меня?

– Это исключено. А ты смогла бы?

– А я не знаю.

– Как тебя понимать?

– Знаешь, можно так красиво сейчас сказать. Соврать просто. Но я не хочу. Тот же Власов, если бы не попал в плен, стал бы маршалом нашей Великой Победы. Мы с тобой говорили бы о нём с уважением. А вот оказался он в такой сложной жизненной ситуации и раскрылся с совсем другой стороны. А представь женщину, у которой, например, с одной стороны, Родина, а с другой – жизнь собственного ребёнка. Вот не сделаешь это или это – ребёнок умрёт. Я, скорее всего, выберу его жизнь. А ты?

– Я для себя давно ответил на этот вопрос. Ещё школьником мучился, думал о том, что такое Родина. Ты это наверняка помнишь.

– И что за столько лет твои взгляды не изменились?

– Изменились. Я ещё больше в них утвердился. Я не наёмник, воевавший за деньги. Не какой-то там контрактник из частной военной компании. За деньги никогда не воевал. И не буду. Нам никогда не платили хоть сколько бы уважаемые суммы. А чаще воевали мы вообще без всего этого. Воевали по убеждению. И это не просто слова. Я уже делом доказал всё что только можно. Все, кто воевал в армии в первую чеченскую – все воевали по убеждению. Я офицер армии своей страны, и мой долг – выполнять приказ Родины.

– Ну а у меня не было возможности себя проверить. Слава богу, и выбора такого – тоже: Родина или жизнь. Пока не столкнёшься, не ответишь на этот вопрос.

– Пожалуй, ты права. Но сегодня я встретил предателя своих друзей, предателя своего полка. Если бы он остался с полком до конца, а потом, попрощавшись с нами по-офицерски, уехал на свою Украину – нет проблем. Человек выполнил свой долг. Неважно, что военная присяга уже не действовала. Военная присяга – это закон, то есть норма права. А есть ещё нормы морали, к ним относятся такие понятия, как долг и честь. Есть нормы нравственности: грех в браке, обжорство, курение табака или пьянство, наркомания, а для мусульман запрет на свинину, например. Среди героев нашей Родины наверняка были заядлые курильщики, большие любители женщин, водки и вина. Многие из них на фронтах имели походно-полевых жён, если была такая возможность. Нормальные мужики!

– Ого! Как ты всё по полочкам. Как у вас, военных, всё чётко. Вот теперь всё понятно. Спасибо.

– Так вот, этот человек – моральное ничтожество.

– Этот человек – дерьмо. Тебе лучше с ним не встречаться, а то может легко до драки дойти. Пойдём в кафе на променаде. Там посидим, я кушать хочу.

Мы пошли в кафе, а потом долго гуляли.

Утром мне позвонил Игорь. Мы с Леной сидели на завтраке в отеле. Я встал и пошёл на улицу, предупредив Лену, что звонят по службе.

– Юра, этот гандон приехал в Калининград за машиной. Он машины гоняет из Германии, Польши, Литвы, Москвы, Питера и Калининграда к себе на Украину. Живёт в Крыму. Там же типа служит в их армии. Ну ты понимаешь, что там за служба. Платят им мало, поэтому эти машины у него основной заработок. То есть у них 90-е годы всё ещё никак не закончатся, – хихикнул Игорь.

– Понятно. Что-то у меня руки чешутся. Не даёт он мне покоя. С мыслью о нём уснул, с ней же и проснулся.

– Вариантов много. А надо ли? Может, отпустим эту мразь?

– Эх, не могу я так миролюбиво. Сделать ему что-то охота.

– Давай подумаем. Время будет. Я устрою ему мелкие проблемы. На несколько дней, просто чтобы у нас с тобой было время подумать. Не спеши. Решишь что-то – позвони. Я бы его отпустил. Пусть дурачок всю жизнь ментам жопу лижет с этими машинами.

До самого вечера я думал только об этом.

Отпустить – это широкий жест, по-христиански. Наказать – этого я хочу. Но зачем? Унизить. Зачем? Показать сволочи, что он сволочь. Зачем? А может, ему в глаза сказать, что я думаю? Зачем? Бесконечные «зачем?». И так по кругу весь день.

Вечером набрал Игнатовича. Всё ему рассказал, за исключением того, что могу его наказать через Игоря.

– Б…ть, этого бандеровца надо так наказать, чтобы он, сука, кровью умылся. А ты не знаешь, он машину погонит через Польшу или Беларусь?

Кстати, я обратил внимание, что Игнатович как-то незаметно перешёл на слово «Беларусь» вместо «Белоруссия». Как-то мне это не нравилось, но я решил, что поговорю с ним на эту тему при очной встрече, «повоспитываю» своего бывшего командира, пристыжу, ведь, когда мы служили в Советской армии, я от него такого слова не слышал и считал, что это попытка уйти от слова «Россия» в названии своей страны.

– Наверное, через Польшу, там вроде бы лучше, удобнее и короче немного.

– Ни хера. Дороже получается. Бензин и вообще всё. Это жлобьё каждую копейку считает, наверняка поедет через Беларусь. Если так, то будь уверен: я его встречу. Ох я ему устрою!

– Я не знаю, когда он поедет.

– Не твоя забота. Я думаю, что эта девочка фамилию не поменяла. А я не стал занимать должность меньше, чем была, даже наоборот. При встрече расскажу. Так что будь спокоен. Наберу!

– Постой. А может, не стоит?

– Ни хера себе! Нет, брат, мы с тобой оба из пехоты! И это чмо тоже. Так что он наши правила знает, напомним, как в пехоте надо отвечать за свои поступки. На связи, товарищ полковник!

После этого я позвонил Игорю. Сообщил ему, что хочу встретиться с Курдюмовым и поговорить.

Следующим вечером я по указанию Игоря выехал в Калининград. Лене сказал правду и оставил её в ресторане неподалёку от места встречи. Сам пошёл в отдел милиции.

Курдюмов сидел в какой-то комнате для допроса, один, в наручниках.

Узнал меня сразу. Обрадовался неподдельно. Поздоровался, что-то запричитал. Я смотрел на него в упор и слов не разбирал.

Руки, разумеется, не подал.

– Ну что, предатель? Рад меня видеть? Я тоже рад.

– Какой предатель? Юра. Это трындец! Помоги мне выйти отсюда! Помоги, брат! Ты откуда узнал, что я здесь? Ты мне на выручку приехал?

2
{"b":"779057","o":1}