Начинается перекличка. Фрау Дюрр зачитывает наши имена по списку, каждая ученица отвечает «здесь», после чего по команде встаёт. Каждая стояла пару секунд, достаточных, чтобы классная дама запомнила нас, после чего следует равнодушное «садитесь» и дальше по списку.

– Милица Гранчар!

Нет ответа. Классная дама оглядела класс, но не найдя Милицу, повторила вопрос. Снова молчание.

– Её нет, наверное, – робко подала голос Хельга Мильке.

– Безобразие! – воскликнула Дюрр, – мало того, что её по доброте душевной приняли, так ведь она ещё и опаздывает.

Перекличка продолжается, после чего нас просят встать. Классная дама хочет отобрать нас по росту, сажая самых низких за первые парты, тех, кто повыше, за следующие. Мне так хотелось сесть рядом с Симоной, но куда там – она по сравнению со мной просто карлица. А ведь к ней я немного привыкла, и могла бы запросто подружиться.

Она своим дружелюбным видом заражала меня верой в лучшее, я ведь последний месяц часто просто молчала, часами могла смотреть в окно, не двигаясь. Меня съедала невыносимая тоска, а в моём возрасте было крайне сложно прийти в себя и сосредоточиться на жизни, когда с промежутком в несколько дней на твоих глазах умирают люди. Родители сперва усиленно пытались вытащить меня из этой ямы, а потом, похоже, просто махнули рукой, решив, что со временем я сама оклемаюсь. Позже они так поступали не раз, в конце концов, у них просто опустились руки, и они уже не обращали никакого внимания на меня и не интересовались моей жизнью.

– Фрау Дюрр, – я посмотрела на классную даму умоляющим взглядом, – я бы хотела с Симоной сесть.

– Ах, вы хоте-е-ели? – насмешливо спросила Дюрр, передразнив меня, – вот же новости! Запомните, Зигель: хотеть можно дома. А здесь надо слушаться. Слушаться и подчиняться, как обязывают правила. Здесь порядок должен соблюдаться. И больше ничего! Ни-че-го! – отчеканивает Дюрр, она будто вытирает ноги о мои детские протесты, – вы меня поняли?

Я на секунду растерялась и так и застыла с приоткрытым ртом. Пропасть между мной и Жабой лишь усиливалась, но тогда многое было непонятно для моего детского ума. Школа с первых дней прививает своим ученикам инстинкты волчьей стаи – ты или безропотно подчиняешься, или становишься изгоем.

– Ну? Мне повторить вопрос?

– Поняла, – робко пискнула я.

– Полным ответом! – требует Жаба.

– Фрау Дюрр, я вас поняла.

У меня в голосе проскакивали нотки обиды и раздражения, что приходится уже вот так, у всех на виду, изображать послушную собачку, выполняя команды вроде «голос», «сидеть», «место».

По росту мне подошла Хельга Мильке, она как раз была самой высокой в классе. С виду неуклюжая и мужиковатая Хельга переросла свой возраст, выглядела она лет на двенадцать. Высокая, плотная, с длинными, как у гориллы, руками.

Я сама тоже выглядела старше своих лет. Похоже, у меня и правда в роду были славяне – болгары, либо сербы. Я бывала в Хорватии один раз, и тогда я чувствовала себя Джеком, взобравшимся по бобовому стеблю в страну великанов. Мне казалось, что вот она, та самая сказочная страна, разве что здешние великаны дружелюбнее. Неудивительно, что и Мила Гранчар в своём столь юном возрасте уже ростом выше остальных.

Тут скрипнула дверь и показалась растрёпанная ученица в небрежно выглаженном платье. Она на ходу вяло поправляла серо-каштановые волосы, стремясь как-то пригладить непослушные кудри. Она посмотрела на классную даму своими мутными заспанными глазами и спросила:

– Можно войти?

Дюрр недовольно поморщилась – она только-только рассадила учениц, а теперь из-за одной нерадивой снова всё перемешивать, точно карты в колоде?

– А-а, никак вы – Милица Гранчар? Мало того, что умом не блещете, так ещё и опаздываете?

– Простите, я проспала, – мямлит в ответ Мила.

– Да-а, проспала! А если пожар начнётся, вы тоже будете спать? Здесь порядок должен соблюдаться, вы меня поняли?

– Поняла…

– Полный ответ!

– Я вас поняла, фрау Дюрр…

– Господи, ну у вас и произношение – как в бочку говорите. Поработайте над ним серьёзно.

Дальше она заставила нас с Хельгой встать, после чего сравнила нас по росту. Вот ведь дотошная… Мила оказалась чуть ниже меня, потому Хельгу отсадили на другую парту, а мы с Милой остались на месте. Мила ещё долго клевала носом над дневником. Такую вечно усталую и ленивую ученицу я ещё не знала.

Почему-то, когда классная дама отчитывала Гранчар, я почувствовала себя довольно гадостно, хотя эти язвительные комментарии адресовались вовсе не мне, а Миле. Жаба опять сделала акцент на её произношении, дескать, смотрите, какой у неё чудовищный акцент. Некоторые ученицы захихикали над нерадивой хорваткой, чему классная дама не препятствовала вовсе. Нет, я всё, конечно, понимаю – Гранчар глупа сама по себе, но как, простите, ей избавиться от акцента? Для неё ведь немецкий язык не родной, а значит, у неё не будет идеального произношения. Ещё не раз и не два Дюрр продолжала науськивать одноклассниц на отстающую ученицу, чем добивалась, скорее, не улучшения её успеваемости, а полного падения всякого интереса к учёбе. Не то, чтобы я так уж жалела Гранчар, но когда я примерила её шкуру, я стала гораздо лучше понимать Милу и всё, что она чувствовала от этого.

Глава 11. Гадкие утята

– Ну, куда ты «а» лепишь? – с досадой прикрикнула я, – тут «е» писать надо.

– Не кричи, – буркнула в ответ Мила.

– Да как тут не кричать, когда я тебе тысячу раз объяснила, а ты ни в какую!

Заниматься с Милой Гранчар было всё тяжелей и тяжелей. С каждым днём я чувствовала, что у меня вот-вот сдадут нервы. Немецкий язык для неё был просто пропастью. Она в простейших предложениях делала кучу ошибок. Разумеется, наша учительница, фройляйн Лауэр снисходительно относилась к знаниям хорватки и долго билась над её поистине ужасной грамотностью. В силу молодости, она жалела эту неряшливую, угрюмую и чем-то вечно озадаченную ученицу, очевидно, полагая, что она такой стала от напряжённых отношений в классе.

Да, немудрено в таком коллективе растерять прежний интерес к учёбе. Во мне же боролись два чувства к Миле – это и отторжение от неряшливой хорватки, и сочувствие к ней. Как-то раз на перемене ученицы буквально окружили нас и, таращась на Милу, засыпали вопросами:

– Ты чья такая будешь? – спрашивала Маррен Кюрст.

– Как так «чья»? – не поняла Мила, пытаясь при этом улыбаться, однако выходило всё неестественно.

– Ну, в смысле, Филипп Гранчар не твой отец?

– А вы его знаете? – Мила, кажется, несколько смутилась.

Казалось, она стесняется своего отца, упоминает о нём неохотно, хотя я лично видела Филиппа Гранчара, и ничем, кроме надменности, он не отличался от остальных.

– Надо же, дочка контуженного! – воскликнула Хильда Майер и громко рассмеялась.

– Зачем вы его так называете? – спросила Мила, густо покраснев.

– Я что-то не так сказала? – Хильда притворно захлопала глазками, – он с моим отцом работает, его так все в цеху называют. А ещё передай своему папе, – закричала Хильда, – что у него просто очаровательная дочка… Ну точно как он! И мы ей гордимся!

– Они с ним— два сапога пара, – вставила Ирма.

– Да, мы с папой – два сапога пара, – вновь брякнула Мила, после чего по классу опять прокатилась волна смеха.

– А ты смешная, ты это знаешь?

А Мила, простодушное создание, думала, видимо, что они просто веселились, что они смеялись над её словами, над её шуткой, а не над нею самою.

Изначально и я воспринимала прозвища, как что-то безобидное. Думала, весёлые девочки, любят пошутить, поэтому я ничего не заподозрила, когда кто-то назвал меня шайбой.

– Рот до ушей, лицо приплюснутое, просто шайба, – не унималась Хильда Майер.

– Эй, шайба! – взвизгнула сзади Кюрст, да так, что я аж подскочила и резко повернула к ней голову.

– Видишь, отзываешься уже, – хохотнула Хильда.

Смех их был настолько заразительным, что я смеялась вместе с ними. Я ведь и не догадывалась, что надо мной тоже смеются. Это была только разминка перед настоящей травлей. Но пока я оставалась в счастливом неведении, одноклассницы продолжали перемывать кости отцу Милы.