Да, скоро учебный год начнётся, но это же не значит, что надо мне постоянно об этом напоминать?

Из дневника Ингрид Лауэр

«15 августа 1901 года

Наконец, я разобралась с устройством моего скромного быта и могу снова приняться за дневник. Здесь у меня две маленькие комнатки, кухня и каморка для прислуги. Никакой прислуги пока нет, мой дорогой Вальтер может быть спокойным – я не пользуюсь плодами чужого труда. Но со временем, когда обучение и забота и моих первых ученицах будет забирать всё моё время (а я думаю, что так оно и будет!) придётся найти какую-нибудь честную немолодую женщину для помощи по дому. Конечно, я могу сама вставать пораньше, растапливать печь, готовить себе кофе, бегать на угол улицы за свежими рогаликами, как делаю это сейчас. Но это будет отнимать время от моих основных обязанностей, поэтому ничего не поделаешь. Да-да, Вальтер! Я планирую в ближайшем будущем стать «эксплуататоршей».

Моим оправданием может служить только твёрдое убеждение, что прислуга у меня не будет сильно загружена, и я ей буду достойно платить.

Конечно, я каждый день пишу в Цюрих моему жениху. Вальтер на письма скуп, такой уж у него нрав, но в его коротких посланиях я нахожу всё то же страстное желание рука об руку идти вместе по жизни, исправлять сообща этот бедный мир, где так много несправедливости и насилия.

Я немного скучаю о Швейцарии, о подругах и наших совместных ежевечерних посиделках у Матильды. Её фотокарточка стоит на тумбочке возле моей кровати рядом с прекрасным фотопортретом Вальтера. Каждое утро я желаю доброго утра моим дорогим друзьям, которые придали совсем новый смысл моей жизни.

С ужасом вспоминаю ту роскошь, в которой я жила в доме родителей, сытую грубость отца и неразвитость моей бедной мамы. Да, родители любят меня больше жизни. Но что они смогли дать мне, кроме самых элементарных отрывочных знаний из случайных областей наук? Да, они оплачивали мою учёбу в гимназии, а потом в университете до того момента, когда я сама начала зарабатывать уроками и смогла отказаться от их помощи. Но можно ли назвать деньги, которые они потратили на моё образование, вполне честными? Разве они получили их своим беззаветным трудом? Разве приложили они усилия, чтобы эти деньги заработать?

Мой отец всю свою жизнь проводит в пустом служении системе, не созидая ничего полезного, а моя мама просто впустую проживает свои дни. Даже нас, детей, она не воспитывала сама, сбросив этот труд на гувернанток.

Теперь мне нужно очень старательно трудиться, чтобы искупить вину нашей семьи перед несчастным народом, простыми людьми, которые всю свою жизнь непосильно работали для того, чтобы мы все были сыты, одеты и могли наслаждаться наукой и искусством.

29 августа 1901 года

Сегодня имела длинный подробный разговор с фрау Вальзер – моей будущей начальницей. Мы с ней пили чай в её кабинете. В целом она произвела на меня благоприятное впечатление. По крайней мере, эта женщина зарабатывает на жизнь своим трудом, а не сидит на шее у мужа или брата.

Фрау Вальзер уже пожилая, ей, наверное, под шестьдесят, но держится она очень прямо. Мама мне в детстве рассказывала, что в гимназиях раньше заставляли носить специальные корсеты для сохранения осанки. А кто такие корсеты носить отказывался, тем привязывали к спине грифельные доски. Некстати вспомнив этот рассказ, я всё время нашего разговора с начальницей гимназии испытывала очень сильное желание заглянуть ей за спину – а не привязана ли там грифельная доска?

У фрау Вальзер достаточно передовые взгляды на воспитание девочек. С радостью я узнала, что наказания вроде стояния на «позорном» месте или оставления без обеда в этом учебном заведении не практикуются, конечно, меня это радует. Нельзя подобными способами воспитать свободных людей, и, к счастью начальница разделяет мою точку зрения. Немного удивил меня её холодный тон, в котором она говорила об ученицах из предместья. Оказывается, в гимназии учится около сорока человек из самых бедных семей на частные стипендии.

Вечером гуляла по городу. В детстве мне пришлось несколько лет прожить в Инсбруке, я даже посещала ту гимназию, в которой мне теперь предстоит преподавать.

За эти годы мало что изменилось. Городок небольшой, но приятный, много красивых старинных домов. Конечно, огорчает бедность на окраинах. Я даже видела один дом с полуразвалившейся стеной, просто дыра завешена занавеской, и там живут люди!

Нельзя мириться с таким ужасным положением вещей, с неравенством, с ужасающей бедностью!

Вчера получила письмо от Вальтера – он пишет то же самое! У него были опять неприятности с полицией. Мой дорогой! Как же я хочу взять на себя хотя бы часть твоих забот! Но надеюсь, что мой труд по воспитанию новых людей, без раболепия и несправедливости, хотя бы немного приблизит меня к тебе по уровню духовного развития»

То, что называлось «экзаменом», на деле оказалось куда проще.

Мы с мамой пришли в вестибюль как раз минут за десять до того, как учителя начали вызывать всех собравшихся пофамильно. Пока до меня дошла очередь, я чувствовала, что вот-вот перегорю, ведь такие простые вещи путались у меня в голове, я начинала забывать элементарные слова. Это мне меньше всего нравилось – не хотелось бы по такому пустяку провалиться. Но, несмотря на всю кажущуюся лёгкость, я всё равно волнуюсь – мало ли, какие вопросы могут задать мне. Вот миниатюрная Симона Кауффельдт ответила всё без запинки, учителя её нахваливают, а вот вторая как-то беспомощно мямлит и лишь после наводящих вопросов вспоминает всё, что нужно. Учителя стараются быть снисходительными, оттого и подсказывают всем. Я тихонько прижала к себе мамину руку, но у мамы рука холодна, как ледышка. Похоже, она боится за меня еще больше, чем я сама.

Передо мной отвечать отправилась довольно высокая для своих лет девчонка. Она сидела вместе со своим отцом в коридоре, говорили они на непонятном языке. Кажется, это были хорваты. Отец запомнился мне своим самоуверенным видом. Сидел вальяжно, ни на кого не обращая внимания, словно он тут король. Всё-таки недаром говорят, что славяне хвастливые.

– Милица Гранчар! – прозвучало со стороны учительского стола, и вызываемая отправилась отвечать.

Господи, что это было! Наверное, учителя и не помнили ещё такой бестолковой ученицы – путается в элементарных словах, на наводящие вопросы что-то беспомощно мямлит, и лишь после многочисленных подсказок, наконец, выдаёт правильные ответы. Туповатая Гранчар ничуть не смущается того, что не знает элементарных вещей, потому, когда ей объявляют, что принята, лишь молча кивает и уходит к отцу.

– Видали? – обратился он к моей маме, – чуть было не засудили нас!

Кажется, этот человек не только кичлив, но и заносчив до безобразия. Разумеется, не все были согласны с тем, что стоит зачислять Милу Гранчар в гимназию – она явно недалёкого ума, весь класс будет тянуть назад. Все эти споры её надменный отец слушает с самодовольной ухмылкой, мол, знай наших. Похоже, дочка его не очень-то заботит, раз у неё так всё запущено. Сама Мила при этом была довольно стеснительна и с остальными детьми немногословна. Полная противоположность отцу. При этом, когда Мила отвечала, в коридоре не стихал смех. Девчонки строили рожи, изображали мычание, коверкали язык, изображая её акцент. Нет, я, конечно, всё понимаю, но так зло насмехаться – это уж чересчур. Знания-то она может ещё и подтянет, хотя в это слабо верится, но вот от акцента ей уж точно не избавиться.

Тут, наконец, дошла очередь и до меня. Я к тому моменту чувствовала, что перегораю, поэтому, когда услышала свою фамилию, даже несколько приободрилась и на все вопросы ответила легко. Все, кто был за мной, как мне показалось, были хороши, во всяком случае, не мямлили и не несли всякую чушь, как Мила Гранчар. Кажется, у нас в классе с самого первого дня появился явный отстающий.