Остановив машину, я галантно пропустил даму вперед и забрался рядом с ней на заднее сиденье. К этому времени магнитофон был уже у меня в руках. Теперь нужно было достать из него кассету так, чтобы она ничего не заметила. Она назвала адрес своего дома, и мы поехали.
– Вы давно знакомы с подполковником Звягинцевым? – спросила она, и я, признаться, даже обрадовался, так как во время разговора легче всего незаметно достать кассету.
– Несколько лет, – ответил я, стараясь не особенно много разговаривать.
– Он производит впечатление толкового человека, – осторожно сказала она. Неужели она считает, что я могу рассказать что-нибудь о нашей группе? Она и так слишком много сегодня узнала. Я киваю, проворчав нечто невразумительное. Кассету я уже достал, теперь нужно вернуть на место магнитофон.
– У вас часто случаются подобные выезды? – снова спрашивает дамочка. Почему она не может сидеть спокойно? Я даже забыл, как ее зовут. Кажется, Лариса.
– Знаете, Лариса, – осторожно говорю я, – мы обычно выезжаем не так часто, как вы думаете. Такие операции случаются не каждый день.
– Между прочим, меня зовут Людмила, – немного обиженно говорит она. Это, по-моему, единственное, что ее задело.
– Извините.
– А как вас зовут? – Это не очень большой секрет, но лучше, если бы я не называл своего имени. Дамочка должна знать только имя нашего командира и больше никого.
– Меня зовут Кирилл Константинов, – назвался я именем известного вора в законе, убитого нами полтора года назад. Пусть теперь называет мое имя, если захочет, в своих репортажах.
– Очень приятно. Я думала, что ваш командир так и не назовет никого. Хотя я слышала фамилию Мурашку или Петрашку. Он, кажется, молдаванин.
– Нет, вам показалось. Командир говорил «мурашка», – улыбаясь, объяснил я ей. Если Ион узнает, как я его называю, он обязательно набьет мне морду.
– Как интересно. А почему такое странное имя?
– Просто он умеет хорошо проводить обыски, и мы ласково называем его «мурашкой», – продолжаю отчаянно врать я. Она кивает, а я понимаю, что теперь в ее репортаже, если она захочет его написать без нашего ведома, будут фигурировать и Кирилл Константинов, и наш «мурашка». Представляю, как будут смеяться ребята.
На улицах довольно много машин, но к ее дому мы подъезжаем благополучно. Я выхожу и протягиваю деньги водителю. Она удивленно смотрит.
– Вы хотите подняться? – спрашивает она.
Еще чего. Почему я должен к ней подниматься? Вместо грудей у нее два маленьких холма, а ноги как палки. Непонятно вообще, кто она – девушка или парень. Такие мне никогда не нравились.
– Я просто хочу вас проводить до дома, – пробормотал я, – у нас такое правило. Все делать до конца.
– Хорошо, – улыбается она и идет первой. Теперь мне нужно ее догнать. Я успеваю сделать это прямо у подъезда, чуть споткнувшись о ступеньку и налетев на нее. Она оборачивается, и я успеваю всунуть магнитофон в сумочку. Как хорошо, что современные магнитофоны журналистов настолько малы, что так легко помещаются в сумочке. Уже когда мы входим в ее подъезд, я киваю ей:
– До свидания, Людмила. Теперь я запомню ваше имя.
– До свидания, – улыбнулась она мне, – я думала, вы проводите меня до самой квартиры.
– Я вижу, что у вас безопасно, – пошутил я и, кивнув на прощание, вышел во двор. Кассета у меня в кармане, теперь нужно срочно возвращаться. Почему-то на этот раз я искал машину дольше обычного. Наконец я остановил какой-то старенький «Запорожец». Пока я добрался до работы, прошло еще сорок минут. Вы когда-нибудь пробовали рано утром доехать в центр города? Если нет, то считайте себя счастливчиком. Утром в понедельник проехать в центр города почти подвиг. Примерно такой же, как выехать в пятницу вечером из города.
Как бы там ни было, я добрался до нашего здания в девятом часу утра. Когда я проходил проходную, показывая удостоверение, дежурный офицер недоверчиво взглянул на меня, потом на мое удостоверение, но ничего не сказал. Вообще-то у нас есть своя специальная база, но на работу мы ходим на Петровку, как и многие другие офицеры. Нам выделили там три комнаты, в которых мы и размещаемся.
Я шел по коридору, видя удивленные лица сотрудников. Их было не так много в эти утренние часы, в основном еще оставшиеся с ночи дежурные и занятые в ночные часы воскресенья на работе офицеры. А тут вдруг несколько ошарашенных людей, пока наконец мой товарищ Леня Свиридов из уголовного розыска не остановился, увидев меня.
– Ты откуда? – спросил он.
– Все оттуда, – махнул я рукой. Я в нашей камуфляжной форме, но без знаков отличия и без обычного снаряжения. Вот он и удивляется, решил я, еще не зная, что он мне сейчас скажет.
– А ты что, разве был не с ребятами? – спрашивает он.
– Конечно, с ними. А почему ты спрашиваешь? – Я хочу пройти дальше.
– Слушай, Никита, где ты был?
– Как это где? – начинаю я нервничать. – Конечно, с ребятами. Мы выезжали всей группой. Ты ведь сегодня дежурил, должен был знать.
– Это вы брали Коробка?
– Ну если знаешь, то зачем спрашиваешь?
Леня смотрит на меня и вдруг тихо спрашивает:
– Значит, тебе пока еще ничего не сказали?
– Что мне должны были сказать? – я чувствую, что он уже не шутит.
– Двое ваших ребят погибли полчаса назад. Передали нам в УВД, что двое сотрудников группы Звягинцева погибли во время взрыва.
– Врешь, – хватаю я его за грудь, – кто, кто погиб?
– Я не знаю. Я думал, ты уже все знаешь.
– Где телефон? – бросаюсь я в соседнюю комнату и хватаю телефон. Быстро набираю номер подполковника. Аппарат отключен, сообщает мне бесстрастный голос дежурной. Набираю телефон Зуева. На этот раз аппарат не отключен. Но он почему-то не отвечает. Что происходит? Я вспоминаю, что третий телефон у Хонинова. Набираю его номер. Наконец-то мне отвечает капитан.
– Что у вас случилось? – кричу я, с трудом сдерживая волнение.
– У нас несчастье, Никита. Погибли двое ребят.
– Кто? – глухо спрашиваю я.
– Зуев и Байрамов, – безжалостно говорит Хонинов, и у меня падает сердце.
– Как?
– Мы сейчас на месте, пытаемся разобраться. Они взорвались в квартире, которая принадлежала той самой суке, что сообщила нам о Коробке.
– А где Михалыч?
– Он поехал к Горохову, в управление. Догадываешься зачем?
– Догадываюсь, – отвечаю я, – где вы находитесь?
– На Усачева. А ты где?
– Я на работе. Мне Ленька Свиридов все рассказал. Он сегодня дежурил.
– Поищи Михалыча. Мы здесь и без тебя справимся. Нас здесь трое, Влад не в счет, он с одной рукой. Попытаемся что-нибудь обмозговать.
– Понял, – бросаю я трубку, выскакиваю в коридор и сталкиваюсь с Михалычем. Лучше бы я его не видел. У него пепельно-серое лицо, и он смотрит на меня так, словно не узнает.
– Ты уже вернулся? – спрашивает он бесцветным голосом.
– Да, я ее проводил и кассету достал… – Пытаясь рассказать, я вытаскиваю кассету, но он меня не слушает. Эта кассета его больше не интересует. Он проходит мимо и идет дальше. И я догадываюсь, куда он идет. Так и есть, мы идем в другой конец, и он проходит мимо дежурного, даже не посмотрев в его сторону. Майор хочет что-то сказать, но, увидев глаза Михалыча, замолкает. Редко кто может выдержать такой бешеный взгляд нашего командира. Он входит в кабинет полковника, а я остаюсь в комнате с майором. Если этот майор хотя бы пикнет, я убью его собственными руками. Просто застрелю. Мы сейчас в таком состоянии, что с нами лучше не спорить. Потерять сразу двух ребят за одну ночь, даже трех с учетом ранения Дятлова, это не просто много. Это почти катастрофа. И поэтому я сижу в приемной и жду, когда выйдет наш командир. Пусть теперь полковник объяснит, каким образом он оказался на снимке вместе со Скрибенко. Пусть объяснит, что может быть общего между ним, полковником милиции, ответственным сотрудником Кабинета Министров и известным рецидивистом. Если бы не гибель наших товарищей, объяснить можно было все, что угодно. Но после смерти наших ребят все поменялось. У майора Зуева была большая семья, Байрамов недавно женился, и у него был маленький ребенок. Если Горохов хотя бы чуть-чуть замешан в этом деле, он не доживет до вечера. Михалыч не тот человек, который разводит сантименты. Оружие у него есть. Он просто пристрелит полковника и только потом пойдет сдавать оружие.
