Алёна Дмитриевна проснулась в тяжёлом чувстве: голова была что твой чугун, ноги ватные, руки же при малейшей попытке сделать какую-либо манипуляцию опускались. Ноги свесились с измятых простыней, нащупав на полу батарею пустых и не совсем бутылок. Вообще же квартира более походила на пункт приёма стеклотары, когда полы покрылись слоем липкой смеси из грязи, пыли, сигаретного пепла и разлитых производных этилового спирта. Со стороны её хоромы напоминали логово каких-то алкоголиков, бежавших из ЛТП. Посидев на кровати с полчаса в состоянии полузабытья, несчастная женщина всё-таки продрала глаза, протёрла рот тыльной стороной ладони от следов вчерашнего веселья, встала и двинулась к уборной.

В последнее время подобный исход вечера и начало трудового дня для неё стали нормой. Пьяные шабаши проходили в «нехорошей квартирке» с частотой раза два-три в неделю и обычно заканчивались ночными стычками с полицией или приводами в ближайший околоток. Так как местным представителям правоохранительных органов подобный «порядок» вещей изрядно опостылел, то беснующимся алкоголикам порой нехило перепадало дубинкой по голове. На удивление, броня их черепных коробок оказывалась на зависть крепка, и обыкновенно весь макабр заканчивался блюющими на карачках телами. Или того хуже – под себя. Осквернив изолятор временного содержания, вонючие алкоголики засыпали в луже собственных испражнений с довольными ухмылками на лицах. Вернее, тем, что от них оставалось. Алёна Дмитриевна единогласно признавалась предводителем всей шайки-лейки, её знаменем и символом, ведь пила и веселилась она больше всех и лучше всех. Стоит отметить, что компашка имела непостоянный состав, зависевший от контингента местного кабака «Стоп-сигнал». Чаще всего там проглядывались черты сантехника Кузьмича, токаря Николаича и какой-то лысой образины, которую все почему-то называли Сержем. Всем было крепко за сорок, причём не только в плане возраста. Все они являли миру ни больше, ни меньше люмпенизированных индивидуумов, пропивавших свои и без того скромные заработки в означенном заведении. Когда-то их знали как порядочных пролетариев, имевших семьи и друзей, но в девяностые они вдруг оказались никому не нужными. Ни родным предприятиям, ни родным семьям, ни родной стране, канувшей в лету вместе с теми предприятиями и теми порядочными людьми. Теперь то, от них оставшееся, пропивало редкие деньги, и вместе с ними остатки печени и человеческого облика.

Совершив необходимый туалет, а именно прополоскав рот, отмыв волосы от остатков рвоты и стряхнув песок с кожаного плаща, Алёна Дмитриевна надела мятую шляпу и двинулась к выходу. Едва она переступила порог подъезда, как немедля оказалась в луже, поэтому и без того далёкие от идеала чистоты чёрные кожаные сапоги стали ещё и мокрыми. Просеменив метров десять, маленькая пухлая рука нащупала в кармане помимо шелухи от семечек старый ключ. Массивные сардельки открыли дверцу, и после длительных телодвижений с некоторым удобством туловище устроилось на велюровом кресле старой вазовской «шестёрки» цвета «охра». Машина значилась восьмидесятого года выпуска, неновая, конечно же, однако неплохо сохранившаяся. Достав из бардачка начатую пачку «Мальборо», Алёна Дмитриевна зубами вытащила сигарету, взяла лежавший на торпедо «Крикет» и подкурила. Далее вставила ключ в замок зажигания и завела мотор. Оставив его прогреваться в одиночестве, стремительно стареющая женщина впала в глубокие раздумья. Жизнь постепенно затухала в ней, все мечты канули в прошлое, осталось только доживать собственный век. Спустя какое-то время она очнулась от состояния лёгкой дрёмы, воткнула передачу и тронулась в путь.

Салон «жигулей» наполнился вонючим перегаром, из-за чего пришлось откинуть форточку, чем не преминула воспользоваться мерзкая морось в компании холодного ветра. На дороге иногда мелькали случайные авто, а на тротуарах случайные пешеходы, закутавшиеся в плащи и куртки и куда-то решительно спешившие. Часы на «торпеде» показывали одиннадцатый час, что означало настолько же близкое, насколько неминуемое начало урока. Алёна Дмитриевна переключилась на третью передачу, прибавила ходу и свернула к своему рабочему месту. На горизонте всё отчётливее обозначались черты знакомого здания. Она сбавила ход и свернула на территорию школы. Не выключая двигатель, так как еле работавшая печка была лучше холодной улицы, толстые дрожащие пальцы опять нащупали пачку. Снова щёлкнул «Крикет». «Да, ещё один грёбаный вторник», – с этими словами Алёна Дмитриевна заглушила двигатель и вывалилась в недружелюбное пространство.

Урок уже начался, когда тяжёлая одышка раздалась раскатистым эхом в коридоре – 9 «А» незамедлительно умолк. Как только Алёна Дмитриевна переступила порог кабинета, все как один протянули: «Здравие желаю!» Из-за резкого скачка амплитуды звука в её ушах раздался звон, словно на Пасху. «Вольно», – ответила утомлённая жизнью дама. Дама в пику шутникам сделала несколько шаркающих шагов и с грохотом рухнулась на стул. С первой парты подле учительского стола разразился громкий кашель, виной которому был тяжёлый вздох, обдавший двух девочек резким запахом перегара вперемешку с желудочным соком. Через минуту раздался оглушительный храп. Старое тело в неснятом пальто в такт настенным часам принялось издавать громкие звуки, похожие на звук работы тракторного дизеля. Девочка, оправившись от газовой атаки, покачала кракена из стороны в сторону, приговаривая шёпотом: «Алёна Дмитриевна, просыпайтесь, урок уже заканчивается», не возымев абсолютно никакого эффекта. Вместо него из противоположного конца класса в ответ на обидную безразличность встал Семён Надеждинский, крикнувший как можно громче: «Рота, подъём!». Рота с большим объёмом лёгких и печени поперхнулась, храп перешёл в глухой старческий кашель. Наконец командир роты опомнился и, переходя на крик, взорвался:

– Надеждинский! Горлопан хренов! А ну, доложить по форме, какое задавалось домашнее задание!

– Выучить-с наизусть отрывок из романа Евгения Онегина «Александр Пушкин», то есть наоборот, и рассказать ничуть не хуже, чем выучить-с, – вытягиваясь по струнке, отчитался Семён.

– Тогда с вас и начнём, мосье – откинулся на стуле и уже спокойнее продолжил преподаватель.

– Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог, – нараспев принялся за подражание голосу Алёны Дмитриевны нахалёнок с нотками иронии и фарса.

– Дальше… – продолжил учитель, томно облизывая губы. Её возбуждала декламация стихов, особенно поэтов Золотого века, особенно Пушкина. Вкупе с похмельем классические строки расслабили Алёну Дмитриевну, поэтому откровенная шалость прошла мимо ушей. Напротив, ей вспомнилось что-то из репертуара Магомаева. Впрочем, шалость вызвала ничуть не более улыбки и смешков у аудитории.

– Дальше я не учил.

–Какого ху… то есть по какому праву, вы, сударь, не учили дальше! – почти переходя на привычную лексику, завёлся педагог.

– Потому как считаю-с вашего Онегина праздным декадентом, вредящим делу рабоче-крестьянской борьбы против класса эксплуататоров! – прокартавил Надеждинский.

– Объяснить!

– Что тут объяснять. Шастал он, значит, по балам, крутил шашни с Татьяной и ходил на стрельбище с Ленским, вместо славного труда на благо общества. Одним словом, стрелять эту контру надо! – докончил красноречивый монолог молодой разоблачитель Онегина.

– А тебе и завидно, говно! – уже ничем не сдерживаясь, кроме ремня на потрескавшейся коже, изверглась «пиковая дама».

– Моя зависть никак не оправдывает его похоти, – раскраснелся как в крематории юный обличитель-авангардист.

Раскалившись подобно руде в доменной печи, Алёна Дмитриевна в то же время онемела. Видимо, этот чувственный спич запустил в действие какие-то заржавевшие шестерни в её голове. Неловкую паузу перервал звонок. «Сию минуту из кабинета вон!» – обдала она сидящих за первой партой девочек слюной. Все быстро взяли в руки по ранцу и организованно покинули помещение, благо происходило подобное не впервые.