Долго лежал горшечник в пыли перед воротами дома визиря. На «дивану» – безумного – был похож он, и люди не обращали на него внимания. Он и был безумным – в ушах его звучал один лишь грохот разбиваемого кувшина, а перед глазами стояло пылающее гневом лицо девушки. Только ночная прохлада привела его в чувство и, поднявшись, медленно побрёл он назад к своему дому. С тех пор не стало в Багдаде великого мастера. Не подходил он больше к гончарному кругу, не разговаривал он с людьми, желавшими сделать ему заказ, не беседовал, как раньше с учениками своими. Даже намаз во славу Всевышнего не совершал он больше и, в конце концов, все оставили его. Ничего не видя и не слыша, сидел он, как и прежде, под чинарой, и в ушах его всё ещё звучал грохот разбиваемого кувшина, а перед глазами всё ещё стояло пылающее гневом девичье лицо.
Прошло время, за долги отобрали сборщики налогов и дом его, и мастерскую. Дервишем стал мастер. «Дивана», так теперь звали его люди. Пытаясь забыть дочь визиря, год за годом скитался он. До Хорасана, до Пянджа доходил он в своих скитаниях. И в Бухаре видели его люди. Но ни с кем не разговаривал он, ни о чём не спрашивал, потому что, несмотря на скитания, в ушах его по-прежнему звучал грохот разбиваемого кувшина, а перед глазами стояло гневное лицо дочери визиря. Как и в Багдаде, сидел он в иных краях в тени дерева, только теперь стояла перед ним небольшая пиала, в которую сердобольные дехкане клали иногда горсточку риса. Сгорбился и высох мастер, стала белой, без единого чёрного волоска, борода его, поредели белые волосы его. Наконец, после многих лет скитаний, вернулся он в родной Багдад. И поразила там мастера непонятная болезнь. Ничего не болело у него. Двигались руки его и ноги, но не было желания даже пошевелить ими. Открыты были глаза его, и от солнечного света смыкались веки, но ничего, кроме прекрасного лица дочери визиря, не видел несчастный «дивана». Даже странствовать больше не хотел он. Добравшись до своего бывшего дома, лёг он под старой чинарой и не вставал уже много дней. И случилось так, что в это время в Багдаде гостил великий врач Абу Али ибн Сина. И те, кто знал мастера раньше, собрали подобающие дары для врача и пригласили его полечить мастера. В тот же день пришёл Абу Али к чинаре, где лежал «дивана». Долго осматривал он его, трогал руки и ноги, мял живот, смотрел цвет языка, придвигал лампу к глазам его и, в конце концов, сказал: «Ничем не болен ваш мастер. Просто не может больше жить он без любви. Исцеление возможно, но только тогда, когда получит он поцелуй от той, которую любит!» С тем и ушёл великий врач. А люди, заботившиеся о мастере, стали готовиться к трауру. Ибо не знали они, кого любит мастер, а он никогда не рассказывал им о своей любви. Но всё в этом мире происходит по воле Аллаха, помощь только от Аллаха, и надежда только на него!
В то время как несчастный горшечник странствовал по свету, дочь визиря выдали замуж за одного из приближённых халифа – человека достойного и богобоязненного. Двух детей подарила она ему. Но по неизвестной причине впал он однажды в немилость у повелителя и был казнён, что в те времена случалось нередко. Грозен был повелитель, но и великодушен. Чтобы не нуждалась семья казнённого, велел он назначить жене его небольшую выплату из сокровищницы своей. С тех пор одиноко жила она с детьми в небольшом доме с небольшим садом, окружённым высокой стеной. Матерью халифа была обласкана она, и время от времени призывали её во дворец, чтобы обучала она малолетних дочерей халифа пению и танцам. И был день, когда во дворце случилось с ней страшное. Сильно расшалились дочери халифа, и напрасно пыталась она унять их. В попытках успокоить их, неловко повернувшись, уронила она большую, высотой в её собственный рост, вазу, стоявшую недалеко от двери. Холодом обдало её, сердце как будто остановилось: это была любимая ваза повелителя правоверных. Страх вошёл в сердце её, потому что крутым нравом отличался повелитель. Никогда не откладывал он наказание, никогда не прощал виновного. За подобный проступок могла она лишиться руки, а если халиф был бы не в духе, то и головы. Со слезами отправилась она к матери халифа и рассказала ей всё без утайки. Старая женщина пожалела дочь визиря и, обративши к ней суровый взор свой, сказала: «Аллах благоволит к тебе, несчастная! Уехал повелитель на большую охоту. Шесть или семь дней есть у тебя. Если за это время найдёшь ты мастера, который сделает вазу, неотличимую от разбитой, спасена ты!» Велела она слугам подобрать все до единого осколки вазы и отнести их в дом дочери визиря. А та побежала в дом матери своей, и с плачем рассказала ей об опасности, нависшей над её жизнью. Не сдержалась ханум, крепко отругала она дочь свою, но в помощи не отказала. Послала она слуг к горшечникам, известным в это время в Багдаде. Но никто из них, даже за тысячу динаров, не брался за столь сложную работу. День уже клонился к закату, мастер так и не появился, и обе женщины были в отчаянии. И вспомнила тогда ханум, что однажды, много лет назад, разговаривала она с одним знаменитым мастером, договаривалась, чтобы выложил он на стене надпись в честь её мужа, но мастер тот, раз появившись, так больше никогда и не пришёл снова и не выполнил заказанную работу. Но вспомнила она также, что это был лучший мастер из всех, когда-либо известных в Багдаде, и поняла, что только он способен сделать вазу, неотличимую от разбитой. Послала она слуг в его мастерскую, и, вернувшись, слуги рассказали, что мастер жив, но дервишем стал он и лежит под деревом, равнодушный к людским просьбам и желаниям. Совсем отчаялась дочь визиря, но ханум сердцем почувствовала, что этот дервиш – единственное спасение для них. Рано утром стояли уже обе они перед мастером и умоляли его помочь им. Дочь визиря не узнала мастера. Да и как было возможно ей узнать в этом сгорбленном, седом, высохшем дервише того, кто, молча и безнадёжно, много лет назад поведал ей о своей любви. Мастер же, напротив, сразу узнал ту, что когда-то ввергла его в пучину страданий. По блеску глаз и по голосу узнал он её. Ни одного мгновения не колебался он, когда понял, что хочет от него любимая, и какая беда грозит ей. С трудом поднявшись, попросил он только, чтобы отвели его в ту мастерскую, в которой раньше работал он, и которая принадлежала теперь другому человеку. Ухаживающие за мастером люди были несказанно удивлены, увидев его снова сидящим за гончарным кругом, потому что давно перестали они надеяться на такое чудо. Склеив разбитую вазу из осколков, поставив её перед собой, повторял он на гончарном круге заново, воссоздавая из глины, каждый изгиб её, каждый завиток ручки, каждый поясок её и каждый узор на горлышке её. Четыре дня, не прерываясь, не тратя времени на сон и еду, работал он. На пятый день упал он рядом со своим творением и заснул. Когда дочь визиря пришла к нему в мастерскую, увидела она целую, только что изготовленную вазу, которую невозможно было отличить от той, что раньше стояла во дворце халифа. Но радость ещё не вошла в её сердце, так как не на своём месте стоял пока предмет её устремлений. Осторожно погрузили служанки вазу на повозку, закрыли шёлковым ковром и отвезли её во дворец. А ханум с дочерью проследовали за ними на женскую половину. Никого не было в комнате, где ранее стояла ваза: мать халифа предусмотрительно удалила всех из этой части дворца и оставила дверь открытой. И лишь только ваза заняла своё прежнее место, во дворце проревели карнаи – повелитель возвращался с охоты. Но не печалилась уже дочь визиря: по воле Аллаха спасена была она!
Долго спал мастер, а когда проснулся, увидел он, что рядом с ним тихо сидит невысокая женщина в никабе. Увидев, что проснулся дервиш, приветствовала она его и сказала, что госпожа просит мастера посетить её дом, так как желает побеседовать с ним. И хотя день уже клонился к закату, не стал отказываться он. Уже в сумерках подошли они к дому дочери визиря. Служанка проводила его в комнату госпожи и тут же удалилась. Наедине остались они, и не было теперь гнева в глазах её. Не было покрыто лицо её. Исполнилась, наконец, мечта мастера – видеть мог он любимую свою и мог, наконец, признаться ей. Но молчал мастер. Годы отчаяния и скитаний наложили печать молчания на уста его, радость от созерцания дорогого облика растворилась в горечи тоски его. Да и не узнала его дочь визиря, хотя видела его работу и могла бы догадаться, что это тот самый мастер, который однажды принёс ей чудесный кувшин.
