На чем строится любая философия? Она вырастает из особенностей видения мира того или иного народа. Это видение или национальный образ мира может быть запечатлен в различных формах деятельности и накладывает отпечаток на все формы человеческой активности, и, безусловно, он запечатлен в философских концептах.
Еще в работах славянофилов (у К. С. Аксакова, братьев Киреевских, А. С. Хомякова[6]) обращается внимание на то, что русское миросозерцание формировалось в принципиально иных исторических условиях, нежели европейское. И. Киреевский[7] пишет, что три элемента стали основанием европейской образованности: римское христианство, мир необразованных варваров и классический мир древнего язычества, который представлял собой торжество формального разума человека над миром.
От античной традиции европейское сознание унаследовало идею, что бесконечный мир может быть понят при помощи заданных человеком алгоритмов и формальных законов, что возможности человеческого разума соотносимы и позволяют адекватным образом понять всю бесконечность нашего мира. Фактически созданные человеком алгоритмы позволяют реализовать абсолютную власть в мире и владеть в полном объеме возможностями собственного мышления, которые представляются абсолютными. Аристотелевская логика, в последствии реализованная и упроченная в формализмах римского права, стала фундаментом европейского мировоззрения. Торжество формального, рационального начала явилось основой европейского индивидуализма, который был связан с упрочением самовластия (абсолютность утверждаемых прав) сначала для рыцаря, князя или отдельного города, которое впоследствии распространилось и на отдельного человека.
Именно эти установки стали одной из причин раскола внутри христианского мира. Римская католическая церковь отделяется от восточных православных церквей в том числе и потому, что некоторые догматы, существовавшие по преданию, она считает возможным изменить на иные, созданные вследствие умозаключений.
Русское миросозерцание формировалось иначе. Изначально славяне выстраивают свои отношения с миром без внешних посредников, не выстраиваясь в иные культуры, опираясь лишь на собственные внутренние возможности. На этом этапе были сформированы основополагающие установки русского мышления.
Представление о природе человека, его месте и предназначении в мире разительно отличалось от европейского. Не индивидуальность и обособленность, не доминанта личностного начала стояла на вершине ценностной иерархии, а напротив, человек осознавал себя как часть чего-то большего, чем он сам, он осознавал себя частью бесконечно расширяющегося мира: семьи, общины, веча, мира. Эти миры не были обособлены друг от друга. Жизнь человека осуществлялась во всех мирах одновременно, и они по принципу матрешки включались один в другой. Залогом единства миров было существование единого уклада, пронизывающего их все и защищавшее от самовластия каждого из них. Все миры связывались единообразием обычая, а формальные законы играли лишь дополнительную, но не определяющую роль. Значимость правды и справедливости всегда была выше значимости формальных правил. По традиции законом могло стать только такое положение, которое получило бытовую укорененность. Это было одной из базовых интуиций, которая только укреплялась с развитием Руси.
Различие жизненных оснований сформировало и различие мировоззренческих установок, и отношение к миру: европейское – формализованное, ориентированное на логическую понятийную связность – и русское с его заботой прежде всего о правильном состоянии мыслящего духа, основой которого может быть только правильная, справедливая жизнь. Об этапе становления русского мировосприятия мы знаем достаточно мало. Это связано в том числе и с тем, что многие установки, сформированные в дохристианской Руси, были включены в христианский уклад жизни, не вступая с ним в противоречия.
Для европейских народов античные учителя были изначальным и необходимым условием их жизни. Они фактически формировали их жизненный уклад: городскую инфраструктуру, дороги, затем библиотеки, произведения искусства и, в конечном счете, определенный порядок жизни и представление о должном. И сама традиция теоретического знания также восходит к античной философии.
Для Киевской Руси принятие православной веры осуществлялось внешним образом: сначала оно было книжным, а затем уже в процессе освоения избирательно включалось в жизненный уклад людей. Весьма вероятно, что устойчивая традиция умозрительного знания связана на Руси именно с православной верой. С самого начала философствование было частью православного миросозерцания и не мыслилось как самостоятельное обособленное знание. На этом этапе было сильно византийское влияние на всю славянскую культуру и прежде всего благодаря деятельности святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Не случайно их именуют первоучителями. Они создали славянскую азбуку, перевели на славянский язык священные и богослужебные тексты, а также порядок византийского богослужения. Одновременно закрепилось особое отношение к церковно-славянскому языку, которое сохранилось и по сей день.
Русский язык был крещен еще в те времена, когда наши предки не считали себя христианами – в IX веке. На западе Европы наследники Карла Великого делили франкскую империю, на Востоке укреплялись мусульманские государства, тесня Византию, а в молодых славянских княжествах проповедовали и трудились равноапостольные Кирилл и Мефодий – подлинные основатели нашей культуры. К тому времени славянский язык не обладал системой отвлеченных понятий и терминологическим богатством, которое обычно складывается в книжной культуре. И перед ними стояла сложная задача – переложить высокое христианское богословие, Священное Писание и богослужебные тексты на славянский язык, еще не обладавший к тому времени необходимыми средствами.
Сначала была создана славянская азбука, затем переведено Евангелие, затем различные богослужебные книги. При этом отдельная работа велась по уточнению используемых выражений и терминов. Объем переводов, осуществленных святыми братьями и их непосредственными учениками, был весьма значителен: ко времени крещения Руси уже существовала целая библиотека книг на церковно-славянском языке.
Совсем немногие народы удостоились чести иметь свой собственный алфавит. «Бог сотворил и ныне в наши годы – объявив буквы для языка вашего – то, чего не было дано никому после первых времен, чтобы и вы были причислены к великим народам, которые славят Бога на своем языке… Прими же дар, ценнейший и больший всякого серебра, и злата, и драгоценных камней, и всего преходящего богатства»[8], – писал цесарь Михаил князю моравскому Ростиславу.
Кириллом и Мефодием была осуществлена «пересадка», «трансплантация» византийской церковной книжности в славянскую культуру. Книжный язык, культурный контекст, терминологию высокой мысли они создавали прямо вместе с библиотекой переводимых ими книг.
Для православных византийских книжников, в среде которых воспитывался Константин Философ, святыми были буквально каждая черта и йота текста Священного Писания и неразрывно связанных с ним текстов богослужебных книг. Отсюда понятно, с каким трепетом и страхом Божиим должны были подходить к своей миссии солунские братья и их сподвижники. Ведь их главной целью было не умалить при переводе святость оригинального божественного текста, где форма и содержание неразрывно связаны. Именно такое отношение к языку стало парадигмальным в последствии и для русских книжников.
«Греческий и церковнославянский языки настолько близки, что во многих случаях вполне естественно выглядел бы дословный перевод. В каждой рукописи есть примеры чрезмерной буквальности, но в целом создается впечатление, что переводчики в совершенстве знали оба языка и старались воспроизвести дух и значение греческого текста, как можно меньше отходя от оригинала»[9]. Сложилась парадоксальная ситуация: не текст подстраивали под язык перевода, как это всегда бывает в таких случаях, а славянский язык видоизменялся под переводимый священный текст и становился уже другим, церковно-славянским языком. В результате книжный славянский язык святых Кирилла и Мефодия по определению не мог уже быть языком общения и предназначался исключительно для богослужения. Его можно было читать, слушать, учить, но на нем нельзя было говорить.
