– Лошади тоже были опасны, пока их не приручили. – Клевер уже не раз повторяла про себя эти доводы. Ее голос дрогнул, но девочка продолжила:
– Любой инструмент из твоего саквояжа может стать опасным в плохих руках. А этот Ледяной Крюк… он просто холодный…
– Тогда почему ты прячешь его, как великую драгоценность? Беда не приходит одна. Тебе может казаться, что ты нашла нечто уникальное, но потом обязательно найдется еще что-нибудь не менее удивительное, что тебе захочется сохранить. И ты не успеешь оглянуться, как окажешься одержима ими. Будешь готова отдать последнюю рубашку ради пуговки, которая свистит под дождем, или еще какой-нибудь нелепицы. Такой человек думает, что владеет диковинами, а на самом деле диковины овладевают им.
Константин отряхнул жилет и, казалось, собрался продолжить путь. Но, помедлив, добавил:
– Странно, правда? Оставаться холодным вопреки тому, чего требует природа.
– Он мог бы делать лед, – вздохнула Клевер. – Льдом можно унять боль. Ты мог бы пользоваться им, чтобы помогать…
– Видишь? Он уже проник в твои мысли, – заметил отец. – И уже кажется тебе незаменимым.
Клевер встревожилась, заметив, что в глазах у отца стоят слезы.
– Всегда находится причина и оправдание для того, чтобы держать их при себе, – продолжил Константин. – Но я видел, на что они способны, Клевер. Они отняли у нас твою маму. – Он помолчал. – Из-за них она погибла.
Чтобы не упасть, Клевер пришлось схватиться за луку седла. Вот сейчас, сейчас он все ей расскажет.
– У нее было… много?.. – Она осеклась, увидев боль на отцовском лице.
– Множество! Перо, которое писало на разных языках. Зеркало, которое заглатывало людей целиком. Уголек, который тлел, горел и не думал гаснуть! Она считала, что эти вещи могут… приносить пользу. – Он покачал головой. – А они ее сожрали.
О некоторых диковинах Клевер знала из журналов и, не успев подумать о последствиях, выпалила:
– Зеркало не заглатывает людей. Отважные исследователи входили…
– Чтобы никогда не вернуться!
Раньше он никогда не признавался, что столько о них знает. Уголек! Перо! Клевер бредила их чудесными свойствами. Неужели Минивер действительно прикасалась к ним, своими глазами видела их в действии? Заглядывала в Зеркало, которое было дверью в иной мир? Но на один вопрос Клевер особенно хотела получить ответ.
– Как? – у нее дрогнул голос. Никогда еще она не была так близка к тому, чтобы узнать. – Как диковины убили маму?
На лицо Константина упала тень от шляпы, и Клевер догадалась, что он вот-вот снова уйдет в себя.
– Скажи хотя бы, где она похоронена? – настаивала она. – Разве я не имею права знать, где покоится моя мама?
Клевер думала, что отец резко одернет ее, но, когда он нарушил молчание, она услышала усталый шепот.
– Хватит с нас и этого, простого мира. Кувшина, чтобы держать в нем воду. Иглы, чтобы продергивать нить. Они вполне хороши. Не становись собирательницей диковин, Клевер Элкин.
Клевер соскребла пальцем изморозь с Ледяного Крюка. Еще год назад девочка расплакалась бы от разочарования и обиды, но сейчас ее взгляд был устремлен на диковину. Она вспомнила, что надо глубоко подышать, чтобы сдержать слезы.
– Обещай мне, – попросил Константин.
Клевер до крови прикусила щеку.
– Обещаю. – ответила она.
– Что ты обещаешь?
Теперь слезы все-таки полились.
– Обещаю не собирать диковины.
Клевер сделала последнюю попытку.
– Кроме этой, одной. Она уникальная – чудесная!.. – Ей не хватало слов.
– Как ты собираешься от нее избавиться?
Отец не оставил ей возможности возразить, не оставил выбора. Только она, наконец, нашла что-то свое – дверцу в мамин мир, к разгадкам. И вот отец захлопывает ее. Запирает. Ему нужно все контролировать, даже ее мечты.
Клевер открыла рот, но гнев душил ее.
Она схватила Ледяной Крюк – диковина ужалила ладонь холодом. Занеся его над головой, как оружие, она размахнулась и что было сил бросила вперед. Блеснув в воздухе, Крюк упал в озеро.
– Теперь ты доволен? – буркнула она сквозь зубы. – Он пропал навсегда! И другого мне никогда не найти.
– Очень на это надеюсь, – мягко сказал Константин.
Наклонившись, он потрепал дочь по руке, но она отпрянула и подавила всхлип. Константин терпеливо ждал, когда она возьмет себя в руки. Он был терпелив, как каменная статуя, – и так же бессердечен.
На солнце набежала тучка, и озеро стало темно-оливковым.
– Ты, конечно, проголодалась, – улыбнулся Константин и пришпорил лошадь, направляя ее в сторону их дома.
Клевер помедлила, глядя на круги на воде – там, где утонуло ее сокровище. Вместе с ним исчезли все ее надежды. Она вытерла глаза и стала догонять отца.
– Мы заслужили плотный ужин, – сказал он. – На одних булочках с изюмом ты не продержишься. Завтра съездим, проверим, как поживает наш новорожденный.
Лошади бежали резво, спеша к овсу и стойлам.
– Что мы дадим роженице, чтобы поддержать ее после потери крови? – спросил он.
– Настойку вербены, – пробормотала Клевер и пониже надвинула шляпу, чтобы скрыть слезы.
– Из тебя еще может выйти хороший врач, – улыбнулся отец.
* * *
Лесной воздух охладил пылающие щеки Клевер. Еще не слыша мельничного колеса, она почувствовала неповторимые запахи дома: сосновых стружек, копченой рыбы и дрожжевых пышек вдовы Хеншоу.
На мост они поднялись уже ближе к полудню. Мельничное колесо весело крутилось в высоких водах реки, впадавшей в озеро, – это неустанное плюх-шлеп баюкало Клевер вместо колыбельной, сколько она себя помнила. Из трубы их домика поднималась тонкая струйка дыма. Это значило, что вдова Хеншоу топила печь, чтобы в их комнатах было тепло. Как ни любила Клевер поездки, она рада была увидеть дом. Совсем скоро она стащит с ног башмаки и будет долго отсыпаться, свернувшись под теплым одеялом.
Под мостом торопливо бормотала река. Клевер старалась гнать от себя мысли о Ледяном Крюке, увязшем в иле на дне озера. Константин вдруг резко дернул поводья, и его лошадь замерла.
По другую сторону моста поджидала, перегородив дорогу, группа незнакомых всадников.
Под соснами было темно, но Клевер рассмотрела, что эти люди были одеты как охотники-трапперы[1] – в куртки из бобровых шкур и сапоги с кожаной бахромой.
– У меня сыпь, и все тело ужасно чешется! – крикнул один из них. У него единственного из всех не было бороды. – Найдется у вас снадобье, добрый доктор?
Увидев у него на шляпе кроличьи уши, Клевер решила, что ей почудилось. Но когда он принялся чесать шею, Клевер ясно увидела, что уши и впрямь пришиты к шляпе.
Другой траппер, здоровенный, как медведь, рассмеялся.
– А у меня моча пахнет устрицами!
– Заткнись, Гриб, – цыкнул на него человек с кроличьими ушами. – Твоя моча доктору без интереса.
– Слезай с лошади, – шепотом велел Константин.
– Зачем?..
– Слезай!
Клевер подчинилась, соскочила на мост и потрепала по холке свою пугливую лошадку.
Константин нагнулся и отстегнул свой притороченный к седлу медицинский саквояж. Свой мешок Клевер закинула на плечо, сердце у нее колотилось.
– Так дадите вы мне растирку, или мазь, или что-то в этом роде? – Человек с ушами кролика вынул изо рта трубку и мундштуком поскреб шею. – Хотя, сдается мне, эту болячку только могила исправит. А, доктор Элкин?
– Папа, кто эти люди?
– Я сохранил лишь одну диковину, – прошептал Константин, щекоча усами ее щеку. – Одну-единственную.
– О чем ты говоришь? – Клевер вздрогнула. Она никогда не видела отца таким.
– Это… neobkhodimo, – сказал он.
Это было одно из немногих русских слов, которые знала Клевер. Оно значило «необходимо». Отец употреблял его для вещей самых важных, исключительно важных. Сердце было neobkhodimo. Глаз, рука и даже почка – нет.