***

– Бакилина? Бакилина где, я спрашиваю? Бакилина-а-а?!

Из приоткрытой двери смотрового кабинета уже больше минуты раздавался нетерпеливый зов. Не дождавшись ответа, вышла сердитая медсестра и, хмуря брови, строго оглядела тесные ряды больных, стоя и сидя расположившихся вдоль грязно-синих стен коридора.

– Ой, это нас! Сейчас-сейчас! Алечка, милая, просыпайся! – пожилая женщина в сером платке бережно приподняла со своих коленей голову худющей девчушки лет десяти-одиннадцати. С трудом встала со скамьи, поморщилась, прижимая ладонь к давно ноющей пояснице, взяла девочку за руку, и они медленно потянулись к двери.

– Бакилина, проходи! А вы, мамаша, останьтесь, сейчас к вам доктор выйдет.

– Да не дойдет она сама-то…

– Ничего-ничего, я помогу! – медсестра уверенно приобняла за вялые плечи пошатнувшуюся было девочку и ввела в кабинет.

Женщина, распахнув платок, без сил опустилась на лавку. Через минуту к ней вышла доктор с шелестящим веером бумаг в руках, озабоченно потерла подбородок и, отведя взгляд в сторону, негромко проговорила:

– Крепитесь, мамаша! Анализы плохие – туберкулез. Тяжелая форма, неизлечимая – обнадеживать не стану, не имею права… Не выживет – уж больно слаба девочка.

– Бабкой я ей прихожусь, а мать на работе в две смены – с завода не выходит. Вот и Алечка при ней учеником была – на соседнем станке токарила, бомбы или еще каку-то страсть точила для фронта. Да видать застудилась – в цехах уж шибко студёно. Неужто никак ей помочь нельзя? Молодая ведь, бог даст, может, выдюжит?

И столько мольбы было в ее голосе, столько надежды… Но врач с исскобленным страданиями сердцем, повидавшая столько смертей, что не приведи всевышний, на надежду уповала в самую последнюю очередь:

– Мужиков здоровых – кровь с молоком – в бараний рог за неделю скручивает, а тут доходяжка такая, что без слёз и не взглянешь… Мы, конечно, сделаем всё возможное. Но сами должны понять, что возможностей-то у нас – шиш да кумыш. Война! Лекарств нет! Вот, добьем немцев, тогда… Эх, только не доживет ваша Аля до Победы. Бедняжка…

А до Победы оставалось совсем чуть-чуть – шел февраль 1945-го. Всё кругом на свете говорило о её неотвратимой близости: улыбки, что вновь замелькали на изможденных лицах павловчан. Эвакуированные уезжали по родным местам, чтобы дома встретить своих отцов и сыновей, которые вот-вот возвратятся с фронта. Выздоравливавшие в госпиталях солдаты уже без опаски за свои судьбы писали письма родным, дескать, всё – теперь-то уж точно вернусь, ждите…

Даже рёв заводского гудка не был похож на завывание сирены воздушной тревоги, и в его звуке люди отчетливо слышали: «Победи-и-и-и-им!» Вот только рёв из домов, куда всё еще приходили похоронки, оставался нечеловечески страшным…

Алю перевели в другую палату – в дальний конец коридора, отгороженный ширмой, словно вратами чистилища. Своими ногами ей бы ни за что не пройти эти тридцать или сорок метров. Пожилая санитарка, которая сама шаталась от голода и усталости, на руках перенесла девочку. Следом с тощим узелком в руках понуро брела бабушка. Люди, видя эту процессию, отворачивались, сочувственно качали головами. Из-под серого одеяла, в которое была закутана Аля, выставлялись тоненькие, как тростинки, ножки.

И все понимали, куда ее несут… Старушка в конце очереди напоследок перекрестила девочку: «Такую-то пушинку всё легче ангелам до неба донести!»

На койках палаты для безнадежных в недвижных позах лежали люди, и уже трудно было понять – мужчины это или женщины, молодые или старики. Ни криков боли, ни стонов – всё давно перемучено, выплакано. Даже дыхания не было слышно, и только по ночам легким ветерком грезились вкрадчиво тихие шаги смерти, которую в этой палате никто уже не боялся: наоборот, костлявая дама с косой казалась им прекрасной доброй феей-избавительницей.

А по утрам приходила нянечка и накрывала лица тех, кого навестила эта «фея», белыми простынями.

Несколько раз приближалась она и к Але, с ласковой лукавостью звала с собой, но девочка шептала в бреду:

– Уйди! Господи, неужели, только я одна вижу, что никакая ты не фея!

– Не веришь в меня, пионерочка? Ну-ну! – лишь усмехалась та и исчезала в ночи.

Единственным спасением для умирающей Али было усиленное питание, но врачи даже формально прописать его стеснялись – где ж его возьмешь?!

Отец убит подо Ржевом. «В безымянном болоте, пятой роте, на левом, при жестоком налёте», как напишет потом Твардовский. Девять ртов осиротил, и мать, раздавленная вдовьей долей, которая и так в самом малом и необходимом себе отказывала, просто не знала, чем еще помочь. Если надо, она и от своего тела бы кусок отрезала ради умирающей дочки, но вот беда: Аля-то и не ест ничего – не может. Организм даже воду не принимает – всё обратно. Бабушка, с трудом разомкнув Але зубы, едва пол-ложечки бульона в день вливала в нее. Аля угасала прямо на глазах…

Узнав про беду с девочкой, однажды к Бакилиным заглянул старик-сосед. Из поношенного вещмешка он достал полковриги хлеба, бутыль с молоком и жутко вонявшую каким-то незнакомым нутряным запахом корчажку.

– Фу-у, что за вонишшу приволок, дедушка?

– Не воротите нос-от – это пользительная штука! Сало барсучиное, натуральное, враз Алечку на ножки поставит!

Старик был знатным рыбаком-охотником, поэтому в войну не так бедовал – рыбка да убоинка выручала. Ставил капканы на барсуков в дальних урочищах за Комендатами и Билимбаихой, топил из них сало, которым и пользовал всех болящих.

– Исти такую гадость – оно, конечно, врагу не пожелаешь. Тут привычка требуется. Ты вот что, соседушка, послушай: ложкой вот стокмо черпни, да два раза в день скармливай Алечке. Рот-от ей рукой зажимай, а то стошнит – и без пользы продукт уйдет. Плачет пусть, давится – а проглотить должна! Хоть обманом, хоть силой заставь…

Две недели не отходя от Алиной койки, под скептические взгляды докторов бабушка выполняла иезуитские указания нежданного лекаря. Слезы ручьем текли, а сердце кровью обливалось, но когда на щеках у Али проступил румянец и кашель будто стал жиже, а дыхание не напоминало уже предсмертные всхрипы, даже суровая врачиха поверила, что порой вековая сила народного милосердия бывает сильнее науки и божьего промысла…

– Бабушка, мне бы хлебца, – тронула Аля ее руку и впервые за долгое время улыбнулась.

А ночью в последний раз пришла к Але «фея» – без привычной косы и совсем не страшная:

– Сильная ты, пионерочка! Похоже, до-олго я к тебе еще не приду!

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.