Три дня спустя, 5 февраля 1861 года, примерно в три или четыре часа пополудни наносится смертельный удар… Получив секретную информацию от предателей, Чальдини сосредоточивает огонь своих пушек на самом крупном пороховом хранилище Гаэты. Склад боеприпасов Сент-Антуан взрывается[32], а вместе с ним и бастион Денте ди Сего, и все близлежащие дома, создавая брешь в укреплениях шириной от тридцати до сорока метров. Гул пожара доносится до Неаполя. Осаждающие аплодируют, наблюдая за этим зрелищем с башни Мола и из штаба на вилле Капозеле. Более трехсот артиллеристов и гражданских лиц убиты, насчитывается четыре сотни раненых. На месте бастиона осталась лишь огромная пропасть, заполненная трупами, человеческими останками и ранеными. Бросая вызов опасности, Мария София тотчас же спешит туда. Она бродит, как призрак, среди дымящихся руин. Нет ничего более ужасного. Ничего более отвратительного. С этого дня только одно чувство позволяет ей взглянуть на людей без порицания и на небеса без сомнения – и это надежда на правосудие…
После короткого перемирия для извлечения изувеченных из пропасти Чальдини отказывается предоставить дополнительную передышку, которая позволила бы оказать помощь другим жертвам, оставшимся в живых. Сардинский генерал возобновляет пальбу и обстреливает носилки[33]. В этот же вечер старый баварский солдат[34], который был тяжело ранен, просит встречи с королевой. По настоянию несчастного один из его товарищей идет за горничной Марии Софии. Государыня поспешно одевается, и ее ведут к постели умирающего.
«Ваше Величество, – говорит он, – я умираю за ваше дело, я подумал, что вы не откажете мне в последней просьбе. Я оставил жену и ребенка в нашей стране. Я бы хотел оставить им те небольшие деньги, которые откладывал из своей зарплаты, но я не уверен, что они дойдут до них. Я прошу вас не оставить их».
«Я обещаю вам это. Сегодня утром будет отдан приказ на этот счет. Если вы умираете, сдержав свое слово, рассчитывайте на то, что и я сдержу свое», – говорит она, вложив свою руку в руку солдата.
Она прислушивается к последнему вздоху храбреца, закрывает ему лицо и уходит только после того, как отданы все необходимые распоряжения для исполнения последней просьбы усопшего. Сколько еще смертей потребуется, чтобы спасти ее собственную жизнь? При одной только этой мысли она приходит в отчаяние.
Габриэле д’Аннунцио в своей книге «Девы скал» назовет ее «Баварской орлицей», а также опишет это великое бедствие, эту жуткую осаду, Гаэту, переполненную солдатами, лошадьми и мулами, и железный град, который иссекает ее, разбивает, опрокидывает, поджигает, все гуще и оглушительнее, прерываемый лишь короткими перемириями, заключенными ради того, чтобы похоронить уже разлагающиеся трупы. Лампедуза добавил в своем «Гепарде», что в Гаэте уже ничего не спасти, кроме чести, то есть отнюдь немногое…
Через восемь дней после страшного взрыва город сдался[35]. В декабре Франциск сообщал Наполеону III, что он хочет умереть на площади: «Пав с мужеством, с честью, я останусь достойным имени, которое ношу»[36].
Но что в этом толку! Город теперь представляет собой лишь кучу обломков. Артиллерия выведена из строя. Боеприпасов больше нет, как и еды. Тысяча пятьсот человек заболели сыпным тифом. Король довел сопротивление до того крайнего предела, которого требовало достоинство его короны. Теперь он намерен действовать как правитель и как отец, а не как полководец, избавив войска, готовые пролить всю свою кровь до капли, от последних ужасов осады.
На время переговоров Чальдини отказался приостановить боевые действия. В течение трех дней он продолжал засыпать площадь снарядами и бомбами. В осажденном городе каждый продолжал выполнять свой долг. Читаются молитвы. Месса совершается на импровизированных алтарях. Сражаются уже только с одной-единственной целью: умереть. Человек умирает просто, безвестно; жертвы останутся почти полностью безымянными. Последним мучеником пьемонтской свирепости станет семнадцатилетний артиллерист, служивший на Трансильванской батарее[37]. Его останки так и не будут найдены.
Наконец-то! Соглашение подписано. В заливе Гаэты вновь воцарились тишина и спокойствие. После пятимесячной обороны и семидесяти тысяч пушечных выстрелов государи складывают оружие, но на почетных условиях. Они могут уйти с военными почестями, вызвав восхищение Европы.
Вечером после подписания капитуляции Франциск до поздней ночи благодарит своих офицеров. На следующий день, 14 февраля, утро пасмурно. В семь часов, до того как пьемонтцы короля Виктора Эммануила вступят во владение городом, Их Величества покидают свой каземат и проходят вдоль строя неаполитанских солдат. Эти мужчины, в слезах, оборванные, измученные усталостью, в последний раз присягают своему государю. Франциск II проводит смотр своих войск, ведя под руку жену, у которой на устах грустная и нежная улыбка. В полях бьют барабаны, порванные, окровавленные флаги склоняются к земле. Исхудавшая Мария София останавливается на каждом шагу, чтобы ответить этим добрым малым, которые хотят попрощаться с ней и поцеловать ее руки. Затем государи и их свита спускаются к морю по крутой тропе.
Они поднимаются на борт «Чайки», французского парохода, отделенного от других судов эскадры контр-адмирала Ле Барбье де Тинана[38]. Разъяренный Чальдини предложил им покинуть крепость на корабле, переименованном в «Гарибальди»! Это был старый Veloce[39], спущенный на воду несколькими месяцами ранее с верфей Кастелламаре-ди-Стабия в честь дня рождения монарха, который в июле предыдущего года под этим последним названием был первым предательским кораблем эскадры Бурбонов[40].
Музыка играет «Гимн королю» Паизиелло[41]. Послед- ние жители Гаэты машут из окон белыми платками. Послы, министры, несколько генералов и офицеров, королевские слуги и полдюжины французских офицеров поднимаются на борт корабля, который останется в гавани более часа, а потом около 9 часов утра наконец поднимет якоря.
Франциск II раскидывается на стуле, с сигарой во рту, с надменным видом Прометея европейских монархий. Его не мучают сомнения. С вершины скал Гаэты он защищал не только свой трон и независимость своего народа, но и дело всех государей на континенте. Позволив ему пасть, они дали обрушиться дамбе, сдерживавшей революционный потоп. Завтра, уверен он, этот потоп захлестнет все, положив начало еще более грозным конфликтам…
На другом конце капитанского мостика, небрежно опираясь о пушечный ствол, королева стоит рядом с маркизой де Ренди[42] и герцогиней Сан-Чезарио[43]. Она выглядит крайне удрученной, покидая эту землю, которая пять месяцев освещалась ее присутствием и которая останется пропитанной ее славой и ее жертвой.
С берега слышны крики сицилийских солдат: «Viva il Re!» – последнее прощание тысяч мужчин королевской армии, армии отныне военнопленных[44]. Мы видим, как они срывают свои погоны, ломают шпаги и бросают их на землю. На памятнике мыса Орландо белый флаг Бурбонов только что был спущен, и теперь поднимают зелено-бело-красный триколор с Савойским крестом. Впервые по щекам Марии Софии текут крупные слезы. Она уединяется на корме корабля, прислонившись к перилам и созерцая зубчатые скалы Гаэты. О чем она думает? О своей потерянной короне? О людской дикости? Нет! Она с грустью вспоминает франконские леса, где прошло ее детство…
