Кониси встал перед выбором: рискнуть всем и принять сражение, или отступить. Он остановился на первом и, как мог, укрепил город. К северу от Пхеньяна возвышается холм, где японцы вырыли траншеи в промерзшей земле и воздвигли частокол из обледеневших стволов. Здесь они собирались задержать китайцев аркебузным огнем, а затем отступить под прикрытие городских стен. Попасть в окружение было маловероятно, поскольку к западу, югу и востоку от реки Тэдонган возвышаются горы, те самые, через которые японцы бодро перешли семь месяцев назад.
10 февраля на рассвете китайцы начали атаку по всему фронту. Японские аркебузы скосили первые ряды наступавших, но вскоре китайцы начали теснить их благодаря своему численному превосходству, и к концу следующего дня осады защитникам пришлось укрыться в стенах города, потеряв 2 000 человек на первой линии обороны. Китайский командующий Ли Чжусунь отправил к ним парламентера с предложением сдаться. Ответом ему было обезглавленное тело посланца, сброшенное со стены. Увидев, что японцы готовы сражаться до последнего и что его войска измотаны после непрерывной сорокавосьмичасовой битвы, Ли Чжусунь приказал отступить к лагерю, рассчитывая возобновить военные действия утром. Когда китайцы ушли, Кониси воспользовался передышкой, чтобы оставить город. Под покровом ночи японцы выбрались через южные ворота и по льду перешли замерзшую реку Тэдонган. Отступление было произведено мастерски, позади не осталось ничего, кроме трупов. Измотанные, со стертыми ногами, страдающие от холода и голода, некогда гордые самураи начали свой долгий путь к югу. Их задачу еще больше усложнила трусость Отомо Ёсимунэ, который был назначен комендантом следующего за Пхеньяном форта, охранявшего линии коммуникации. Узнав о приближении китайцев, он бежал, как и комендант следующего форта. Японцам пришлось двигаться маршем два дня, прежде чем они дошли до складов с провизией. В этом им никто не препятствовал, поскольку китайцы не делали попыток их преследовать, а у корейцев в тех местах не было достаточно сил для нападения. Они удовольствовались тем, что обезглавили около шестидесяти самураев, из-за усталости или болезни отставших от основной колонны. Падение Пхеньяна было первым серьезным поражением, которое японцы потерпели на суше, и поскольку войско Кониси отступило на юг, Като Киёмаса остался в изоляции на северо-востоке. Как мы уже говорили, его усилия не пропали впустую, о чем свидетельствовало присутствие в его лагере двух царственных пленников. Окрыленный успехом китайский военачальник, который захватил Пхеньян, отправил к Като посла с составленным в высокомерном тоне предложением сдаться. Като пренебрежительно отверг его и стал еще более тщательно охранять пленников. Из чистой жестокости, просто чтобы устрашить китайского посла, он в его присутствии предал смерти пленную корейскую красавицу, привязав ее к дереву и пронзив копьем от талии до плеча. Но когда до него дошли известия об отступлении Кониси, он решил пробиваться назад через снега северной Кореи и присоединиться к своему сопернику. Его удручала необходимость принять такое решение, поскольку во время зимней кампании он успел даже пересечь реку Туанган и на короткое время зайти в Маньчжурию. В районе, контролируемом Като, корейцы действовали весьма активно и даже захватили одну крепость, что, как видно из следующего отрывка, встревожило японцев: Человек по имени Ри Чосон придумал пушку, которую он назвал «Синтэнрай», или «Гром-сотрясающий-небо», и своим искусством тайно доставил к стенам замка. Ее привели в действие, выстрелили по замку, и снаряд упал во дворе. Японские солдаты не были знакомы с его устройством и сбежались посмотреть, что это за странный снаряд выпустил по ним враг, когда внезапно пороховой яд взорвался с грохотом, заставившим содрогнуться небо и землю, и снаряд разлетелся на множество железных осколков, мгновенно убивших всех, в кого они попали. Более тридцати человек таким образом было убито, а кого не убило, швырнуло на землю.
Похоже, что здесь мы имеем дело с изобретателем мортиры и бомбы. Она взорвалась не сразу, поскольку корейский порох, содержавший избыток серы, горел медленно; как и корабль-черепаху, бомбу не признали творением рук человеческих.
Кониси и Като соединили свои силы у Кэсона, к северу от реки Имчжинган, и решили отвести к Сеулу все японские силы, находившиеся к северу от реки Ханган. Все командиры немедленно исполнили этот приказ, за исключением Кобаякава Такакагэ, сурового воина шестидесяти одного года, командира шестой дивизии. Когда до него дошел приказ об отступлении, он отказался двигаться с места. Ему деликатно намекнули, что его присутствие необходимо, чтобы дать генеральное сражение китайцам, которые опять перешли в наступление. Тогда он согласился отступить при условии, что ему отведут самое опасное место в строю в предстоящей битве. Когда он начал с достоинством отходить, на него наткнулся авангард китайской армии, но он стряхнул их и продолжил путь к Сеулу. Добравшись туда, он отказался входить в город, сказав, что он и так уже достаточно далеко отошел назад и что пришло время старому воину показать молодым, как превратить поражение в победу. Это было не обычное самурайское хвастовство, но хорошо рассчитанный план арьергардных действий, дававший японской армии время перегруппироваться. Итак, Кобаякава Такакагэ, вероятно, самый старый самурай в японской армии, приготовился встретить всю китайскую армию. Молодые командиры были несколько пристыжены таким оборотом дела, и в подкрепление ему были посланы два отряда по 3 000 человек, включая Като Киёмаса, который всегда был готов сражаться. У Кобаякава было 10 000 человек из шестой дивизии, в основном его собственные люди, и он решил встретить китайцев у холма Пёкчжэ, в нескольких милях к северу от Сеула.
Сражению 25 февраля 1953 г. суждено было стать самым крупным и самым кровавым за всю кампанию. Пёкчжэ представляет собой круглый холм, и Кобаякава поставил свою дивизию за ним, тогда как остальные японские войска расположились на его северном склоне двумя группами по 3 000 человек. С приближением весны снег стал таять, и поле боя превратилось в море грязи, которая, как надеялся Кобаякава, замедлит продвижение китайской кавалерии и подставит ее острым клинкам японцев. До Пёкчжэ еще не было ни одного настоящего большого сражения, и, кроме дивизии Кониси, у самураев не было случая испытать себя в деле против китайцев. Китайцы пошли в атаку на рассвете, бросившись на передовые позиции японцев. Вновь заговорили аркебузы, но колоссальная китайская армия, разбавленная корейскими войсками, которые отовсюду стекались под победоносные знамена Ли Чжусуня, медленно, но верно теснила японцев к вершине холма. Добравшись до гребня холма, китайцы уже решили, что одержали победу, и опрометчиво стали преследовать противника, бросив вниз по противоположному склону и пехоту и кавалерию — туда, где стояли 10 000 самураев Кобаякава. Кобаякава подождал, пока враг удалится от своего лагеря достаточно далеко, чтобы не дождаться подкрепления, поглядел, как китайцы все больше устают, их ряды расстраиваются, а кони завязают в грязи. Затем был дан сигнал к атаке, и 10 000 самураев обрушились на врага со сверкающими в лучах слабого зимнего солнца кривыми клинками. Сражение превратилось в гигантскую рукопашную схватку, равных которой Корея еще не видела. Японский меч впервые померялся с укороченным корейским и китайским вариантами, с плачевными результатами для последних. Японские асигару устроили страшную бойню, навалившись на застрявших в жидкой грязи всадников. Самураи действовали своими длинными копьями с крестообразными наконечниками, крестовиной стаскивая китайцев с седел и приканчивая их рубящим или колющим ударом. Особо отличился Като Киёмаса, чей серебряный шлем сверкал в гуще сражения. Эта рукопашная схватка продолжалась с десяти до полудня. Китайцы потеряли 10 000 человек убитыми. Говорят, что их командир Ли Чжусунь пришел в такое уныние, что проплакал всю ночь. Что до старого Кобаякава, эдакой помеси маршала Нея и Джона Уэйна, то он с большой скромностью отнесся к тому факту, что спас японскую армию от уничтожения.
