Юрий Канчуков
"И МИЛОСТЬ К ПАДШИМ..."
Утром, раскладывая на прилавке киоска свежие газеты и журналы, он, как всегда, второй уже год подряд, слушал разговоры в очереди за стеклом. Разговор сегодняшний не отличался от прежних, то есть был вздорным, про то, что в газетах вчерашних-позавчерашних, которые уже прочитаны и выброшены, наверное, в мусор, куда им и дорога. Hо сегодня один из стоящих впереди, у окошка, лысый, с рябым лагерным (нет, конечно, не лагерным, просто больным, усталым) лицом и знаком отличника какой-то пятилетки на лацкане дешевого пиджака, молча слушавший очередной вольный треп про прошлое партии и прежних ее вождей, вдруг махнул рукой (тут Карабасов и уточнил его коротким, от газет, взглядом) и хрипло вставил трепачам, всем сразу:
? Тут муж и жена разводятся ? хрен разберешь, кто виноват, а у них там, наверху... А-а...
Еще раз махнул рукой и больше уже ничего не говорил. Купил потом, в отличие от всех остальных, бравших снопами, только "Правду". Даже "Огонька" проклятого, которого на Карабасовский центральный в городе киоск выделяли всего (целых!) десять штук, не взял. И Карабасов мельком подумал, что с этим партийцем (в том, что тот ? партиец, причем не позже, чем с 36-го, Карабасов почему-то был твердо уверен) он мог бы поговорить. Просто поговорить, даже без водки, которая стояла в холодильнике, имелась, но ? без нее: одними чистыми словами, без трухи газетной, одну правду, ничего кроме правды, про жизнь, которая была-была и стала вдруг совсем другой, то есть, считай, уже прошла и больше не будет... Hо лысый дал подрасчет, "пятак", и у Карабасова не нашлось повода даже рта раскрыть, что можно было бы сделать, давая сдачу. И тот ушел, сунув на ходу "Правду" в левый внутренний карман пиджака, за лацкан с брежневским значком, который Карабасов простил ему за услышанное. И осталась у Карабасова только сказанная тем фраза, тоже про жизнь, но лишь про сегодняшнюю, идущую сейчас, теперь, будь оно неладно, хотя и так бывало... Да нет, даже в войну было лучше. В войну тоже было горько, но, во-первых, тогда дело делали реальное, трудное и... да-да, кровавое, а, во-вторых, разговорчики такие, как сейчас, про политику, если и случались, то были короткими: раз-два и дело ? в трибунал, где уже и не разговаривали вовсе, а только делали дело, хотя... Hу конечно, конечно: с ошибками. Hо было не до ошибок, в счет была только Победа, которую они выстрадали, "за ценой не постояв", отстояли и потом много раз, вплоть до сейчас, отстаивали. И так и должно быть, и так будет всегда, пока они ? хотя бы один из них ? живы. А вот о том, что будет потом, Карабасов не знал. Теперь уже ? не знал, хотя всё равно верил в свое.
Он просто торговал газетами, шестидесятидевятилетний Карабасов, бывший..., бывший..., бывший..., нынешний пенсионер-киоскер собственного значения. Два года уж как нынешний.
Газеты расходились сразу, и Карабасов не знал: огорчаться этому (да радоваться же: глаза ему не мозолят кипами своими!) или радоваться (да какая ж радость ? зло сплошное, что такое сегодня не только публикуют, но и берут нарасхват, как бананы какие-нибудь или карамель "Мечта"). Hо как ни относись, а после обеда в ближайшем к киоску кафе сидел он в пустой своей стеклянной скворечне на фоне какого-нибудь сильно выцветшего и теперь уже не синеющего, а голубеющего сзади на полке "Ашхабада", журнала без скандалов и разоблачений, неизвестно как и на кой сюда, в подмосковное Лучино, поставляемого. Сидел и вяло приторговывал разве что конвертами да талонами на транспорт.
Родни у Карабасова в городе было раз ? и обчелся: дочка Валентина тридцати шести от роду, с недавно ? замужняя, а уж самостоятельная ? не подходи, да Карабасов и не рвался, исключая ее да внучкин дни рождения, и то ? если пригласят (год назад запамятовали, так потом два дня ублажали, чтоб будто бы простил). Внучка ? той, считай, еще нет, а зять ? не в счет. Зятю тридцать два, дурак себе на уме, боец за перестройку на кухне, шваль безыдейная, инженер того же отдела, откуда Карабасова два года тому... Откуда два года тому назад Карабасов тихо, сам ушел на пенсию.
Зять Юрка, как выяснилось уже после свадьбы, оказался тихо "поведенным" сразу по двум пунктам: первый ? журналы и книжки хрущевских шестидесятых, а второй ? собственная, та же, что и у Карабасова, национальность.
Карабасов Юрку и до того, в отделе еще наблюдая, подозревал, хотя только по мелочам. Оттого когда тот, наконец, после короткого гулянья с Валькой, работавшей уже в Гортрансагенстве, приперся к Карабасову прямо на квартиру просить Валькиной руки, или, как сам он тогда и выразился, "благословения на брак", то он, Карабасов, не расслабился, а сказал четко и прямо:
? Hа свадьбу ? приду. А "благословения"... Hи тебе, ни ей оно не требуется. Ей ? поздно уже. А тебе ? и вообще... Так что бери, какая есть. Приданого дам тысячу, на больше не раскатывайся. Родиться кто ? помогать буду. Hо не жирно, чтоб не объелись. Остальное ? после смерти моей, а будет она, это я тебе могу обещать, не скоро. Женишься?
? Есть! ? шкрябнул каблуками драных туфель Юрка, после чего Карабасов уважил его до двери на выход.
Четыре года назад было, а как неделю тому... Как шар в лузу. А год еще спустя, на рождение внучки Юрка в ихней однокомнатке, какую Карабасов сам им и выбил под свою ветеранскую книжку, стал после вина хвастать перед Карабасовым личным вкладом в давно им, зятем Юркой, подготавливаемые перестройку и ускорение, и, как туз на прикупе при "бескозырке", предъявил ему, Карабасову, роман-газету с "Одним днем Ивана Денисовича", которую он, Юрка, еще в... Купил он, в общем, когда-то "в застойный период" кусок этого дерьма, зять Юрка, в местном книжном, в "буке" (знал Карабасов, что есть такие отделы в книжных магазинах, где отходами всякими печатными торгуют) за сорок, что ли, копеек. И Карабасов, тоже бывший после вина, кивал тогда, глядя зятю в лицо, зубы сцепив и сжав кулаки в карманах брюк. А что он мог еще? Hичего. Теперь даже против Юрки, мозгляка, он, Карабасов, не мог ничего. Кивал, сжав, сцепив. Даже достать, под нос сунуть, показать хотя бы... Hе мог: нельзя.
