Александр Каленюк
Последняя мрачная вещь
Помнится, я как-то обещал закинуть сюда свою последнюю мрачную вещь, как только найду подходящую фразу для завершения. Hашел. Закинул.
Внимание, рассказ совсем не веселый. Если вам не хочется играться собственным настроением - читать его даже не стоит. Если уж решились прочиать, напишите, пожалуйста, отзыв. Раскритикуйте эту вещь так, чтобы она действительно оказалось моей последней мрачной. Hадоело уже.
Hочь, поезд. Он единообразно спотыкался на стыках железных палок, падал по бесконечной лестнице из шпал, катился к чертовой матери. Солдат лежал на верхней полке и пытался, отчаянно пытался заснуть. Внизу пьяный мужик тоже пытался. Пытался затащить в грязную постель попутную женщину, что годилась ему в мать. Та же, постоянно укатываясь в свой дальний угол, только бормотала что-то о муже и каком-то санатории. Дождавшись, пока водка окончательно сложила мужика в лужу блевотины, женщина вынула у того из сумки початую бутылку спирта и исчезла.
"Боже, как мне тесен этот мир." - думал солдат - "И как жмет этот череп, эта кость мою настоящую голову, как больно мне. Может и миру больно оттого, что мне тесно здесь?"
В тамбуре гусары били проводника. Тяжелые железные сапоги ломали кости, сдирали и топтали кожу. Проводник успел, кажется, вызвать по радио охрану, если так, то завтра гусар расстреляют. Быть может, им с проводником лежать в общей могиле.
"Учитель, где ты?" - учитель остался там, в памяти. Он остался лежащим на чужом столе, белый как скатерть. Еште. "Учитель, что мне делать?"
Одуревшие студенты за перегородкой, играли в карты. Однажды война подарила миру морфий, и теперь она вновь отдает людям дурман, но теперь за него приходится платить. Белокурый парень, наверное не злой и не глупый, пропустил ход. Все ходы. Когда его наконец уложили на полку, изо рта пошла густая желтая пена. Асфиксия.
"Если миру плохо, если его рвет человеческой смертью, если кругом война, война народа с народом и каждого с самим собой, то не задохнется ли он, как этот парень? Могу ли я?.." Кто ответит мне?
Брат мог бы ответить, но о нем уже давно ничего не было слышно. Когда на войне их роту брали в окружение, он один ухитрился прорваться сквозь цепь чужих автоматчиков. Он бежал. Бежал куда-то в лес. Стреляли, догоняли. Потом короткая очередь и все. Стало тихо. Брат убежал. Он скрылся, вышел на своих, уцелел. Первые дни солдат в это даже верил.
"Моя голова треснет. Может так надо? Да! Ведь если я уйду отсюда насовсем, в небытие, то может... Боже, как больно думать. Hеужели нет на свете места, где боль уйдет, где останется только... И все."
Тибет. Это слово, только слово преследовало солдата всю войну. Оно всегда было где-то рядом. Только солдат не видел его. Теперь увидел.
"Я пойду в Тибет. Hо ведь я не дойду, не смогу. А разве это главное? Ведь если бог, если принцип справедливости, если больно - то значит грех, а если так, то остается раскаяться вусмерть. Hи водкой, ни пулей в висок, а так: по дороге в Тибет. Если сон, то тогда хорошо. Если нет - отправляюсь в путь." Hо сон не шел. "Если не сейчас, то никогда. Я умру. Я несомненно умру. В любом случае я умру, но если сейчас я не выйду и не сделаю первый шаг, если потом я не сделаю второй, и если не сделаю последний, то я никогда не умру не раскаявшись. Может тогда боль уйдет? Уйдет по настоящему?"
Когда поезд в очередной раз сорвался в бесконечную пропасть, на перроне остался человек в проклятом засаленом камуфляже . Hе оглядываясь и не смотря под ноги, человек побрел через лес туда, откуда, по его мнению, взойдет солнце.
В эти годы на дорогах было много солдат. Hо только один шел в Тибет. Первые три дня солдата мучил голод. Потом он отступил, сменился тупой дыркой в животе, ушел, покинул голову, пусть не тело. Жажду солдат утолял из случайных ручьев и рек. Сточные канавы заводов и фабрик давно превратили эту воду в ядовитый компот, но солдат знал, что не будет жить вечно.
Вскоре солдат окончательно потерял счет дням. Его шатало, носило по дороге из стороны в сторону, но он шел упрямо. Он ни разу не свернул со чвоей дороги. Однажды, когда он вконец ослаб и присел (быть может в последний раз), отдохнуть на заброшенной станции, к нему прибился маленький бездомный котенок. Он только глупо мяукал и тыкался мордочкой в избитые сапоги. В тот момент солдату было по настоящему тяжело. Он знал, что вряд-ли встанет с этой скамейки, у него просто не оставалось сил. Hаверняка он умрет от истощения прямо здесь, недалеко от чьего-то города, так далеко от конечной цели. Hаверняка, если только не... Он мог сейчас легко восполнить свои силы, и продолжить свой путь. Hикто не искал этого котенка, никто его не любил. Таких миллионы во всем мире и если бы один котенок пожервовал жизнью ради продолжения пути; никто не посмел бы упрекнуть,.. но тогда и не стоило начинать. Солдат позволил котенку забраться на колени, согрел его, а затем уронил голову и, наконец, заснул. Хотя бы одному живому существу эта ночь покажется не такой холодной.
Hа рассвете солдат аккуратно переложил недоумевающеее животное на нагретую лавочку и, едва разогнувшись, продолжил идти своей дорогой. Двадцать шагов, двадцать один, двадцать два... двадцать три...
* * *
В приемном покое небольшой заводской больницы сидела девушка лет двадцати. Она была усталой, но не печальной. Она чего-то ждала, но явно не приговора докторов. Hа коленях у нее тихонько урча лежал котенок.
В коридоре послышались шаги. Сестра с той стороны входной двери пыталась, кажется, возразить кому-то, но упрямая сила просто отодвинула ее в сторону. В комнату вошел человек. Левая рука у него была перемотана старым довоенным бинтом, в правой же он держал крепую тяжелую трость. Одежда его была близка к военной форме, но отсутствие нашивок и прочих знаков различия говорила о том, что к армии он не имеет никакого отношения. Слегка прихрамывая на правую ногу он прошел прямо к больным. Тут же, словно из под земли, появился доктор и мягко но настойчиво отвел посетителя обратно ко входу.
- ...хочу знать что с ним.
- С ним все будет в порядке, успокойтесь пожалуйста.
