Может быть, вы подумаете, что встретите шумную веселую кампанию молодых парней и девушек в расшитых костюмах, с гармонистом, идущих в балку отдыхать. Никто не встретится вам. Только у подножья бугра вы увидите большой двухэтажный деревянный дом, рассыпающийся от старости. Это дом бывшего помещика, от которого и пошло, наверное, название поселка. Загляните в дом и побродите по его пустым комнатам. Вам придется по пояс шагать в бурьяне, пока вы доберетесь до разрушенного крыльца. Старые ступеньки скрипнут, словно от боли, когда вы будете подниматься по ним. Шарахнется в пустое окно одинокая приблудная птица, потревоженная шумом ваших шагов, да стукнет от ветра покосившаяся ставня. Вот и все поселенцы дома, в котором когда-то звучали человеческие голоса, жили беды и радости, словом, все то, что вы встретите в любом доме, звенел детских смех. Вспомните ли вы о нем? Или по привычке, махнув рукой, промолвите «А… помещики…» и выйдете, не задумавшись об их судьбе. Или, вспомнив одинокую могилку в степи, вы вдруг почувствуете грусть по всем ушедшим. Недалеко от дома вы увидите небольшое стадо коров, жадно выщипывающих жесткую траву с иссушенного луга, бывшего когда-то местом кулачных боев, задорных частушек, кормильцем…, и пастуха-старика, сидящего под одинокой акацией. Если вы окликнете его, он посмотрит в вашу сторону, приложив дрожащую руку козырьком к морщинистому лбу, а не окликнете, он так и будет сидеть, согнувшись, с опущенной головой и думать о том, о чем думают все старики. Сравните картины великих мастеров о пастухах и пастушках с увиденным. Все сравните. Не мелькнет ли у вас мысль, как всегда далеки были великие от жизни. Присядьте со стариком и расспросите его о поселке. Он долго будет молчать, постукивать палкой о землю. И вам покажется, что он немой. Он не немой. Он отвык от слов большой жизни, из которой вы пришли. Вы почувствуете тяжесть на сердце от его длинного тоскующего взгляда, словно заблудившегося в жизни, высушенного горечью голоса, рассказа о поселке и часто повторяемых слов «жизнь… жизнь…». Случится, что вы примете его за одного из тех вечных стариков, которых называют «юродивыми», «пришибленными», и которых всегда рождала великая Русь, словно в насмешку своему величию, и не поверите его рассказу. Пройдитесь тогда по улицам поселка.
Все та же тропинка проведет вас по шаткому деревянному зияющему дырами мостку, перекинутому через речку, бывшую когда-то в силе, судя по крутым, высоким берегам и могучим вербам, все еще цепляющимся иссохшими корнями за иссохшие берега. За речкой встретится вам колхозная контора – низкорослое покосившееся здание, похожее на сторожевую будку и выкрашенное в густой коричневый цвет, с флагом на фронтоне, украшенном еще вдобавок плакатом с диким краснолицым и улыбающимся молодцом, на которых крепко набили руку иные подручные от искусства. Возле конторы возвышается гора деревянных ящиков, стоят барак, просвечивающийся словно решето, с дустом и другой всячиной, ферма с раскрытой крышей. Вы не услышите веселой песни, шутки, а увидите спутанное травой поле, да две-три фигуры, пропалывающие грядки. Что подумаете вы, глядя на умирающее хозяйство, может быть некогда славившееся на всю округу садами, прудами с рыбой, бахчами, конным хозяйством, трудолюбием рук, задорным словом… Тропинка выведет вас на окраину поселка, к оврагу, куда свозят мусор с поселка, небольшой поляне, по которой бродит привязанный телок. Если вы родились в поселке, то вам вспомнятся зимние овраги, забитые чистым снегом, в которых поселковые мальчишки строили крепости из снега, играли в стежки, катались на санках, а, вернувшись домой, засыпали крепким детским сном, вспоминая задиристых товарищей. Идите дальше. Вместо просторных чистых улиц с бойкими поселковыми пацанами, которых вы надеялись увидеть, стоя на высоком бугру, вы увидите узкие пыльные улочки. Они поразят вас своим безмолвием и отсутствием живого слова. Вы окажетесь в окружении домов с дряхлеющим обветшалым видом запустения, который приобретают они, когда из них навеки уходят хозяева. Вам станет грустно от задыхающихся от жары и пыли тополей, акаций, дощатых падающих заборов, зарастающих бурьяном, которым так щедра земля наша, вымирающей сирени в палисаднике. С недоумением посмотрите вы вокруг и с надеждой увидеть то, что представлялось вам на бугре. Но сколько бы вы не смотрели, вы увидите только тот мир, который природа возвращает себе, когда его отталкивает рука человека. И может быть, воскликнете вы: «Полно. Да так ли это?» И ответите: «Так». И поймете, что нет ничего обманчивей на свете нашего воображения.
Вдоль улиц стоят лавочки, прикрытые целлофаном, чтобы не отсырели доски. А на лавочках сидят старики, прижавшись к забору. Сидят они, согнув спину и опустив как бы в поклоне голову земле. Изредка они поднимают голову и устремляют взгляд в даль, словно отыскивая ту дорогу, по которой им скоро придется уходить. Вы их встретите на каждой улице. Куда бы вы ни пошли… Одеты они в фуфайки, телогрейки, поношенные шинели, валенки, бурки… во все то, что осталось на старость. Вы увидите их морщинистые лица, будто иссеченные рубцами, такие же морщинистые руки, некогда знавшие силу, и глаза, похожие на замерзшие ледяные проруби. Глядя на них, вы подумаете, что когда-то и они были молоды, веселы, гуляли на свадьбах, крестинах, толоках… Работали, отдавая силу и молодость взамен иллюзий, приобретая несуществующие блага и такой же несуществующий мир, который они передавали своим сыновьям. Вы встретите среди них плотников, столяров… всех тех, кого владыки называют народом, создавая их плотью империи и державы и защищаясь их же плотью от других владык, тех, кто строил великолепные замки, хоромы, но никогда не жил в них, выращивал хлеб, добывал соль, но не распоряжался плодами труда своего. Они долго будут смотреть на вас уставшими глазами, из которых уже уходит жизнь, и словно спрашивать, а не видели ли вы их сыновей в городе? Знают ли они, как тяжело им здесь? Некому смотреть за хозяйством, валятся дома, и никто их не поправляет, и они скоро умрут. Если вы пройдете по улицам вечером, вы увидите, что они все также будут сидеть на лавочках и не заходить в дом, так как давно отвыкли уже от своих домов и привыкли к лавочкам под акациями, тополями, сидя на которых они ожидают письма, телеграммы… и, не дождавшись, умирают. Сядьте возле них и поговорите. Только не переубеждайте их. Не разрушайте их мысли и чувства. Вы услышите их тихий немногословный мир, от которого так далеко ушла большая жизнь, дерзко вторгающаяся в тихие уголки наши, какими длинными, окольными путями вела их жизнь к старости. Вы поймете, что они уже ничему не верят и не поверят, что давным-давно забыли они о прекрасных легендах, о счастливой человеческой жизни, смирились с тем, с чем вы еще не можете смириться, и что умрут они, так и не поняв, кто и зачем привел их в этот мир.
Зайдите в дом и посмотрите, как они живут. Откройте калитку. Словно вымершим окажется двор. Лишь некогда прочные постройки сарая, навесы от дождя, сеновалы…, которыми заботливые хозяева заполняют свои дворы и которыми они когда-то гордились, говоря: «А что, кум! У меня покрепче будет!», напомнят вам о том, что здесь была широкая хозяйская жизнь. Вы увидите собачью будку и почти ослепшего незлобивого пса, откликавшегося на кличку… «Джульбарс». Велика у людей любовь к великим именам, кличкам. Двор окажется в кучах слежавшегося песка, щебня, прогнивших досок, старого шифера, черепицы…, которые владельцы приготовили давным-давно, чтобы отремонтировать дом с сыновьями. Но сыновья не приедут. Они приедут только на похороны. И только после похорон поправят хозяйство, продадут и уедут, забыв и поселок, и дом, и могилу батька. Постучите в окошко веранды и заходите. На веранде, скроенной из легких досок легкой рукой, вы найдете старую прялку, и вам представится тихий зимний вечер и молодая хозяйка, прядущая шерсть, тумбочка с оторванной дверкой, из которой падают учебники, игрушки, давно забывшие теплоту детских рук. Напротив веранды находится кладовая с полками, где стоят поржавевшие керосиновые лампы с разбитыми стеклами, пустые стеклянные банки и большой деревянный ящик с железной защелкой, куда складывают накопившиеся за всю жизнь вещи: пальто, шали, изъеденные молью… Вот и все их богатство. Комнаты окажутся в небольшом убранстве: дорожки из ряднины, вытканные еще на приданое, резной намысник, где ваш взгляд найдет потемневшие упаковки с таблетками, на которых чья-то добродетельная душа написала «от сердца», «от головы», и которые, судя по пыли на них, никогда не открывались, фотографии в старинных рамках на стене, выгоревшие бумажные цветы на подоконниках, и иконы с лампадкой в углу. Многое увидите вы. Но никогда не увидите портреты владык, которые часто встречаются в учреждениях, называемых народными, как называют народным все, что не принадлежит народу. Вспомнится ли вам разрушенный помещичий дом, и не скажете ли вы себе: «Так ли все изменилось…?» Если вы приглянетесь хозяевам, вы услышите тихое слово «сынок», но не увидите слез, высушенных тоской и нечастыми письмами. Вам покажут фотографии сыновей и расскажут, какими они были в детстве, без обидных слов и горьких упреков. И о чем подумаете вы, слушая рассказ и глядя на этот мир, который тоже когда-то станет вашей жизнью? Не мелькнет ли мысль, почему так бедна земля наша на истинное благородное величие, но щедра на бездушие и невежество?
