Это Никифор решительно не понимал. Присоединить земли мечом – это понятно. Но как – словом и духом? Потом, поделившись с Феофанией своими сомнениями, он получил от неё ответ:

– А ты дай на время армянским и болгарским вельможам земли в близлежащих фемах империи. До поры, пока между нами войны нет. И с обещанием, что земли отберёшь, в случаи войны. И они сразу же проникнутся духом эллинов, чтобы оставить их за собой как можно дольше.

– Как-то хитро, – задумчиво произнёс василевс.

– Я – гречанка, – Феофания с хитрой усмешкой посмотрела на Никифора. – А все греки не только умные, но и хитрые.

Он вздохнул и сказал:

– Хорошо, это надо обдумать.

Несколько дней гостил Афанасий у василевса. Они беседовали как раньше. Молодой старец наставлял императора быть милосердным, не забывать нищих, благочестивым, боголюбивым и не впадать в грех гордыни. Наконец он заговорил о своих делах на Афоне.

– Хочу возродить на Святой Горе киновию – общежительный монастырь. Скажи, Никифор, разве монашество не повторение земного пути Иисуса Христа? У него и у его учеников всё было общее. Было ли хоть у кого-нибудь из них что-то личное?

– Не знаю. У Марка был меч.

– А ещё хитоны и сандалии! Но всё, что им подавали – они делили поровну. Иисус говорил: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?» Монахам о душе заботиться надо. А личное имущество, оно отвлекает от духовного. Посмотри на наши монастыри. Сколько у них земли, сколько людей на них работает, какие здания они строят, какие стада разводят. Остаётся ли у них время на молитву? А на Святой Горе нет никаких строений. Живём и молимся Господу в пещерах.

Пришла пора расставаться. Никифор дал Афанасию для монастыря всё необходимое для строительства лавры и даже больше. А ещё издал указ, что бы для нужд обители Афанасия с острова Лемнос ежегодно давалось двести четыре солида.

Афанасий уезжал довольный. На прощание он пришёл благословить василису с детьми.

Юные василевсы играли в войну. Вооружённые деревянными мечами, щитами, одетые в льняные доспехи, они с криком нападали друг на друга.

Феофания игралась с дочерью. Она сидела на корточках, вытянула руки и манила Анну:

– Иди к маме, Аннушка, иди.

Маленькая Анна, вставала на толстые ножки и ковыляла к матери.

Мальчиков подвели к старцу, подошла и Феофания с дочерью, поцеловала руку Афанасию. Глядя на василису, монах вдруг расплакался.

– Жалко мне тебя, Анастасия. Но Господь тебя любит. Ты верь. Придёт и к тебе умиротворение.

Феофания была несказанно удивлена словами монаха, но промолчала, ничего не спросила.

Афанасий уехал на Афон, а Никифор развёл бурную деятельность. Под воздействием слов Афанасия, он запретил постройку новых монастырей, разрешил лишь строить церкви и кельи, но позволил творить милостыню, делать приношения монастырям бедным и нуждающимся. А земли монастырей он конфисковал в пользу катафрактов – воинов тяжёлой кавалерии, основной ударной силы войска. Он увеличил их земельные наделы, освободив при этом от каких бы то ни было налогов, говоря, что они и так рискуют жизнью и налога кровью с них достаточно.

А ещё попросил патриарха Полиевкта всех воинов, павших в боях с мусульманами объявить святыми.

Патриарх был изумлён до чрезвычайности. Он был согласен, что войны, павшие в войне с арабами, попадают в рай. Но делать их святыми – это уже слишком. Чин святого заслужить надо. Погибнуть в бою с иноверцами – этого недостаточно.

Государство нуждается в деньгах. А где их взять, если со служивых землевладельцев налоги было брать нельзя? Значить, надо брать с динатов – землевладельческой знати, которая не служит.

Никифор существенно урезал ругу – ежегодное жалование членам синклита, выдаваемое на Пасху. При этом ругу военным оставил прежним, то есть поставил военное сословие выше гражданского.

И вводил всё новые и новые налоги для населения Империи. Подданные начали сожалеть о несчастном паракимомене Иосифе Вринге. А паракимомен Василий Ноф копил обиду.

Феофания приходила в ужас от всех этих указов, новелл – то есть дополнений к закону.

– Ты совсем разум потерял, Никифор? – не раз выговаривала она ему.

Василевс только отмахивался.

– Зачем ты со всеми ссоришься?

– Не со всеми. Армия меня любит.

– Но империя – это не только армия. Это и церковь, и динаты, и свободные земледельцы.

– Если они не платят налог кровью, то должны платить деньгами. Это, в конце концов, справедливо, Феофания. А на случай бунта я строю стену вокруг своего дворца.

– От предательства стена не убережёт. А от кинжала убийцы – армия не спасёт.

– Молчи, женщина! Ударю.

В середине весны 6473 года (965) василевс Никифор на азиатском берегу Босфора собрал огромную армию и двинул её на юг к Тарсосу. Его реформы не прошли даром. Армия была прекрасно вооружена. Только с западных фем он не решился снять войска, опасаясь набегов угров или турок, как их называли в Новом Риме. А также из-за войны с новообразованным немцем Оттоном Римской империей оставил войскп в феме Сикелия.

Всё зиму и начало весны Иоанн Цимисхий воевал с арабами и воевал успешно, в отличие от Никифора Эксакионита, за что и получил от василевса титул дуки. Теперь войска Цимисхия ждали основные силы империи на границе с землями Тарсоса. Не было, правда, с ними лёгкой печенежской конницы. Печенеги были чем-то заняты на своём севере. Но василевс надеялся справиться с гордыми жителями Тарсоса и без них.

Малая Азия, как недавно, с приходом христианства, стали называть эту часть империи, страна горная. Шли ущельями. Сверху печёт голову яркое весеннее солнце, а ноги страдают от холода. Не все такое выдерживают. Прошли Анатолию, втянулись в ущелья гор Тавра.

Йоргас Эфколос, один из токсотов – легковооружённых воинов, заболел. Заболел он ещё в ущельях Анатолии, а сейчас чувствовал себя совсем скверно. Нести снаряжение было совсем невмоготу, иголка казалась не подъёмной, голова в каком-то горячем тумане.

Войско взбиралось на перевал Тавра под названием Киликийские ворота. Это узкое ущелье между высокими и крутыми горами, в древности действительно с двух сторон запиралось воротами. Ворот уже нет, а название осталось. Здесь сделали короткий привал после подъёма.

На привале, Йоргас прислонил свой щит к скале, лёг на него и как-то сразу задремал. Прозвучал сигнал к построению, а ему показалось, что он только на миг прикрыл глаза. Вскочил, не соображая, встал в строй. Его лох двинулся вперёд и, когда уже было поздно – войско ушло далеко вперёд – он понял, что щита у него нет.

Никифор Фока сразу заметил брошенный щит и приказал поднять его.

К вечеру спустились на равнину. Обустроили ночлег. Василевс приказал отыскать хозяина щита. Вскоре он появился вместе со своим логархом Костасом Григоросом.

Василевс не заметил не болезненного блеска глаз Йоргаса, не того, что он еле стоит на ногах. Никифор был взбешён поступком воина.

– Негодяй! – взревел он. – Напади на нас сейчас враги, ты чем бы оборонялся?

Йоргас потупил глаза.

– Ты, бросивший свой щит на дороге? Ты бы уже был убит.

Йоргас поднял на василевса глаза, полные ужаса.

– Что бы ты это запомнил, и никогда так не поступал, понесёшь наказание. Лохаг! Отстегать негодника розгами и отрезать нос.

Никифор резко развернулся и ушёл в шатёр, считая, что его приказ будет немедленно выполнен.

– Что ж, пойдём, – сказал Костас Йоргасу.

И они пошли к своему лоху.

– Что делать будем? – спросил Костас.

Йоргас приходился Костасу зятем. Ну, высечь, ладно, оно может быть и на пользу пойдёт, но отрезать нос! А что он дочери скажет?

– Что сказали, то и делай, – Йоргасу было всё равно, лишь бы скорей всё закончилось, и он бы пошёл спать.

– Ладно, розги ты получишь, а нос резать не будем, может быть, не заметят.